Михаил Александрович Королёв родился в 1933 году, в 1957 году окончил Московский химико-технологический институт им. Менделеева, в МИЭТе работает с 1971 года. С 1995 по 2007 год — декан факультета электроники и компьютерных технологий (ЭКТ), до настоящего времени — заместитель декана факультета. Заслуженный деятель науки РФ, заслуженный профессор МИЭТ, доктор технических наук, профессор кафедры Интегральной электроники и микросистем. Область научных интересов: исследование структур и технологий изготовления интегральных полупроводниковых схем и микросистем, методология преподавания в высшей школе, физико-технологические основы создания субмикронных интегральных схем, трехмерные интегральные схемы.
«Сделать МИЭТ по примеру Физтеха»
Первый раз я увидел МИЭТ в 1967 году, всего через два года после его открытия — он располагался в школьном здании на Северной промзоне, а я работал в НИИМЭ и одновременно был внештатным сотрудником отдела науки газеты «Московская правда». Меня попросили написать о новом институте, который открылся в Зеленограде. Это было осенью, я пришел к первому ректору МИЭТа Леониду Николаевичу Преснухину, мы сели на скамеечке перед зданием и долго беседовали. Он мне рассказал, что с большим энтузиазмом взялся за становление института, хотя, в общем-то, вполне уютно чувствовал себя и в МВТУ имени Баумана, где он уже тогда был известным профессором с авторитетом преподавателя и ученого. «Я хочу сделать МИЭТ по примеру Физтеха», — рассказал он.
Физтеховская система тогда славилась по всей стране: студенты учили два-три года фундаментальные науки в самом институте, а потом еще два-три года проходили практику на предприятиях или в институтах РАН.
Структура МИЭТа изначально предполагала, что каждый факультет будет иметь базовую кафедру на крупных предприятиях. У Физико-технического факультета было три базы: в НИИ Молекулярной Электроники, в НИИ Точной Технологии («Ангстрем») и в НИИ Физических Проблем. У факультета МПиТК база была в НИИ МП, у факультета Электронного машиностроения — на НИИ Точного Машиностроения (завод «Элион»), у Физико-химического факультета — на «Элме» и в НИИ Материаловедения. Факультеты создавались под предприятия, Преснухин хотел, чтобы система была именно такой, и до сих пор она более или менее сохраняется.
Через три года директор НИИ МЭ Камиль Ахметович Валиев, он же был завкафедрой Интегральных полупроводниковых схем МИЭТа, пригласил меня на работу в вуз — с тех пор я работаю в МИЭТе, уже 44 года. Конечно, в первое время он был совсем другим: действовали в основном только лекционные аудитории, не хватало технического оснащения для лабораторий, для студенческих практикумов. Институт был молодой, но настолько привлекательный, что в него пришли опытные преподаватели из крупнейших вузов Москвы, известные ученые. Преснухин вёл правильную политику: он постарался использовать уже накопленный опыт из области электроники, материаловедения и машиностроения в высшей школе и сумел уговорить перейти в МИЭТ очень талантливых людей, поэтому с самого начала здесь был очень хороший педагогический коллектив.
Почему «ЭКТ — база»?
Неизвестно, кто и когда придумал этот слоган. Но Физико-технический факультет изначально закладывался как базовый институтообразующий факультет МИЭТа — об этом Преснухин говорил мне еще тогда, в 1967 году. ФТ (сейчас ЭКТ) готовит специалистов по разработке и производству микросхем, элементной базы микроэлектроники, а другие факультеты имеют более специализированный характер: ФХ — это материалы, ЭМ — оборудование, МП — аппаратура на основе микросхем. ФТ и назвали по аналогии с долгопрудненским Физтехом. Когда я был деканом факультета и выступал перед студентами, мы скандировали «ЭКТ — база!» как свой боевой клич, при котором другие факультеты дрожат от зависти (шутка!).
Большую роль в становлении Физико-технического факультета и моей кафедры Интегральных полупроводниковых схем (ИПС) сыграл Камиль Ахметович Валиев, совершенно обаятельный и культурный человек, физик-теоретик — удивительно, что он принял приглашение пойти работать в Зеленоград на административную должность директора НИИ МЭ. Он великолепно вёл кафедру. Будучи по национальности татарином, он блестяще знал русский язык, русскую поэзию, и всегда исправлял наши ошибки в служебных записках — «Пишите грамотно, цените язык!»
В 70-е годы Валиев каждую субботу устраивал «валишники», назову их так — помните, у Капицы и его учеников были семинары, которые называли «капишники»? Валиев так же собирал преподавателей, сотрудников кафедры и НИИМЭ, и мы сообща обсуждали разнообразные проблемы, от научных до организационных. «Мужики, вот такое дело, никак не можем получить нужный коэффициент усиления у транзистора», — говорил Валиев, и начинался мозговой штурм. Высказаться мог каждый: на кафедре были физики твердого тела, физики полупроводниковых приборов, схемотехники, технологи. Все друг друга подпитывали, дополняли, и наши собрания были очень плодотворными. Иногда мы обсуждали даже литературу, например, как-то получилась горячая дискуссия вокруг «Тихого Дона» Шолохова.
Физики и лирики Зеленограда начинались с этого. Кстати, у меня до сих пор сохранился членский билет зеленоградского Дома Ученых — когда-то в Зеленограде были такие встречи с чаепитиями в большой служебной квартире, потом они прекратились. Я думаю, это было связано с тем, что первоначальный замысел сделать из Зеленограда наукоград, наподобие Академгородка в Новосибирске, исполнился не совсем. Зеленоградские предприятия, которые должны были заниматься экспериментальным опытным производством научных разработок, со временем переориентировали на серийный выпуск. «Нам не нужны доценты, нам нужны проценты» — любимая присказка тогдашних министерских чиновников. Наука и эксперименты перестали быть главной целью — выполнение планов, выход годных, всё это было достаточно тяжело.
«Резонанс», Загедан и сыр для чёрного воронёнка
Из истории МИЭТа я хорошо помню газету «Резонанс», которая выходила до 90-х годов. Это была стенгазета из листов ватмана, которую рисовали в общежитии ночью несколько художников-энтузиастов, она откликалась на все события института, как «боевой листок». Газета непрерывно висела в МИЭТе, обновлялись только отдельные листы. Иногда их снимал партком, который усматривал в рисунках крамолу: например, «святую троицу» или шрифт газеты «Правда», который сочли кощунством — за это здорово влетело редактору «Резонанса» Алексею Грицаю, который теперь стал известным человеком в Зеленограде, он руководит компанией «Дока-Центр».
На факультете ФТ проходили очень интересные дни факультета, в которых участвовали преподаватели и студенты. Праздник начинался с «пресс-конференции», на которой студенты задавали веселые и каверзные вопросы сидящим на сцене преподавателям, потом шёл капустник из юмористических номеров, показывали фильмы факультетской киностудии «Рафинад». А в конце выбирали короля и королеву факультета из студенческих пар, которым устраивали всякие смешные испытания, измеряя уровень громкости аплодисментов специальным «шумометром» — он хранился на кафедре физики. Эти праздники возродились в 2000-е годы, в мою бытность деканом факультета, они продолжаются и сейчас.
У факультета есть флаг: на зелёном полотнище черный вороненок, символ мудрости, предприимчивости и долголетия. На днях факультета выпускники дарят вороненку настоящую головку сыра — это тоже придумал Грицай. Потом сыр разрезают и раздают всем.
Были и посвящения в студенты с торжественной клятвой: «Помнить, что наука создана для человека, а не человек — для науки. Всегда и везде, не смыкая глаз, искать философский смысл. Чтить декана своего, как родную мать. Получать или повышенную стипендию, или никакой. Никогда не делить все науки на физику и остальные, а только на физику, ибо на ноль делить нельзя. Любить планарную технологию и обрести счастье в этой любви. Помнить, что вольтметр подключается последовательно, а амперметр — параллельно, только один раз», ну и так далее. Слова клятвы произносил декан факультета, а первокурсники хором их повторяли.
Помню еще наши поездки на Северный Кавказ, на базу Загедан, построенную миэтовским стройотрядом — мои дети воспитаны в этих горах. Студенты жили в трехэтажной каменной хижине, преподаватели с семьями — в деревянных домиках, неподалеку было красивейшее озеро. Лагерь обеспечивался электричеством от дизеля, который тарахтел по ночам, а добирались в Загедан от станции Черкесск на бортовом грузовике по крутому горному серпантину. По окончании отдыха мы совершали переход через заснеженный перевал Дамхурц и спускались мимо озера Рица в Гагры, к Черному морю. Ездили мы и в демократические страны, в Чехословакию, Румынию, Польшу, Болгарию, Венгрию. Я увлекался путешествиями, окончил специальные курсы и был сопровождающим туристских групп, возил группы миэтовцев по всему Советскому Союзу и по Восточной Европе.
Физика на рынке
Равнение на Физтех в МИЭТе сохранялось до 90-х годов, потом перестройка всё сломала: развалились некоторые базовые предприятия, закрылись базовые кафедры, прекратилось распределение студентов на практику — ведь раньше каждое предприятие получало на это бюджетные ассигнования, а сейчас у них нет никакой материальной заинтересованности. Теперь предприятиям нужны готовые специалисты, которые бы пришли и сразу начали работать, поэтому у нас бывают трудности с организацией практики. Она часто организуется только благодаря тому, что директора предприятий — выпускники МИЭТа, которые откликаются на наши просьбы и поддерживают альма-матер.
«Лихие девяностые» пришлись на первую половину срока моей работы деканом факультета. Что мы сумели сохранить в МИЭТе — так это хорошую базовую подготовку. В период перестройки пошли разговоры: зачем нужно глубоко знать физику, математику, ведь главное — выпускать продукцию. Нам выкручивали руки и требовали сократить фундаментальные предметы, но мы постарались их сохранить на уровне, приближающемся к МГУ. С точки зрения рыночных отношений это не очень хорошо для вуза: сейчас физика не входит в список обязательных ЕГЭ, она не популярна в школах, поэтому выпускникам сложно поступить в МИЭТ, и особенно потом учиться в вузе, а нам приходится доучивать студентов.
Я видел, как устроено образование на западе, когда побывал в США в 90-е годы. Там делают акцент на узкоспециализированную подготовку, причем школьники уже в старших классах выбирают себе специальность, но шаг влево, шаг вправо от неё — и знаний нет. В психологии есть такое понятие: поколение Х задается вопросом «Почему?», это наше поколение, поколение любопытных, энтузиастов освоения космоса и новых научных открытий, а поколение Y задаётся вопросом «Зачем?», оно более прагматично. В США я уже тогда увидел это поколение Y.
«В вашей школе не учат географии и истории других стран, кроме Америки? Вам не нужны широкое образование, эрудиция?», — спросил я одного американца. Он ответил: «А зачем? Мы учим делать деньги. Нужно учить тому, что окупится. Познание — это стресс, зачем нам лишние стрессы?». «А как же делать науку?» — «У нас много денег, мы купим ваших ученых!» И действительно, в Джорджтаунском университете Вашингтона, где побывала наша делегация, мы увидели множество поляков, русских, индусов, китайцев. Они приехали в лучшие условия, им больше платят, могут обеспечить дорогое лабораторное оснащение. В США много нобелевских лауреатов, но большинство из них — приезжие.
Студенты: поколение Y
Нынешние студенты — это тоже поколение Y. «Зачем нам это?» — спрашивают они, когда начинают изучать академические курсы физики и математики. Мы говорили об этом с ректором МИЭТа Юрием Александровичем Чаплыгиным, и он высказал идею, что уже на первом курсе должны появиться лекции, объясняющие — зачем. Зачем нужно распределение Гаусса? Оно определяет коэффициент усиления транзистора, без этого невозможно спроектировать транзистор и интегральную микросхему. Зачем нужно уравнение Шредингера, которое изучают в курсе физики твердого тела? Раньше просто говорили: «Какое красивое выражение! Какая интересная теорема!». Студенты должна понять, что это не просто формулы, а будущие рабочие инструменты. Раз у нас рыночные отношения, ты, как специалист, должен стоить как можно дороже — и чем больше ты знаешь, чем более компетентен, тем больше твоя цена на рынке труда.
Раньше была романтика и любопытство к науке, никто не думал, где он будет работать и сколько зарабатывать: мне, например, при окончании института было стыдно спросить, какая у меня будет зарплата. А теперь это первый вопрос у абитуриентов. Да, сейчас больше прагматизма, это естественно — мы живем в другом мире и в другом государстве, в рыночных отношениях, с существенным расслоением общества. Каждому хочется жить лучше, особенно молодежи. Хотя весёлая студенческая жизнь и сейчас бурлит, в основном на младших курсах.
Позитивные изменения — в том, что нынешние студенты лучше прогнозируют своё будущее. Раньше все жили сегодняшним днем, вели веселую студенческую жизнь «от сессии до сессии». Зарабатывали в основном только на картошке или в стройотрядах. Кстати, картошка была отличным способом познакомиться, подружиться и увидеть, кто чего стоит в жизни, у кого какой характер, кто бездельник, кто будет отлынивать и от учебы, а кто нет.
Теперь ребята работают буквально с третьего курса, причем где только можно. Нам на кафедре приходится проводить довольно серьёзную кампанию по трудоустройству магистрантов, чтобы они могли развиваться как специалисты. Мы занимаемся подготовкой специалистов в области разработки микросхем — чипов, а значит, их местом работы должно быть именно такое производство, а не сборочное, например. Серьезная практика сейчас только у магистрантов, которые четыре дня в неделю работают на предприятии. В них там заинтересованы, у них достаточно высокие зарплаты, они делают карьеру. Сейчас слово «карьера» перестало быть отрицательным, карьера — хороший стимул для учёбы, для перехода в аспирантуру.
Нынешние студенты более рациональны, они планируют свою жизнь — наверное, так и надо. А некоторые приходят в институт вообще только для того, чтобы «армию пересидеть», они уже знают, что не будут работать в нашей области. Получают потом второе высшее по экономике, менеджменту и идут в торговлю. С такими приходится мучиться, придумывать новые системы с набором баллов. Но много и хороших целеустремленных ребят.
Правила профессора Королёва
У меня отеческие отношения со студентами, я всегда представляю себе, что это мои дети, которых нужно не только научить, но и воспитать. Мой отец был психиатром, он говорил мне: «Все мечтают о вечной жизни — а ведь этого достичь легко — внуши какому-то человеку свои мысли, идеи. И когда тебя не будет, ты будешь жить в этом человеке».
Я стараюсь увлечь студентов. Мне очень нравится выражение кого-то из древних мыслителей о том, что голова ученика — это не котёл, который надо наполнить знаниями, а факел, который надо зажечь. Я не очень утомляю ребят какими-то выкладками и формулами, которые всегда можно найти в книгах, а прежде всего стараюсь передать им романтику познания, его красоту. Считаю, что моя задача не просто изложить набор знаний, а как-то психологически воспитать студентов, поэтому во время лекций обязательно что-то рассказываю из истории науки, института, личного жизненного опыта, какие-то притчи, чтобы закладывать в них что-то хорошее.
МИЭТ в этом смысле хорош тем, что это не только храм науки, но и храм искусства. Я напоминаю ребятам и про барельефы Эрнста Неизвестного, с которым я познакомился в институте в 1971 году, когда он в рабочей робе сам оформлял интерьеры МИЭТа. Его композиция вокруг библиотеки в первом корпусе посвящена становлению Человека Разумного и до сих пор остается самым большим барельефом художника, а внутри библиотеки висят его деревянные рельефы с портретами знаменитых ученых. Я говорю и про часы над входом в вуз, которые создал племянник Чехова. Пусть студенты видят не только цифры, они должны стать не сухими технарями, а гармонично развитыми личностями.
Три правила своей жизни я сформулирую так: первое — высшее счастье отдавать, а не брать, так мне еще отец говорил. Второе — никогда не проходить мимо, не быть равнодушным. И третье — нет ничего случайного. Я фаталист и верю, что всё закономерно, надо только вдуматься в первопричину.
Наши люди повсюду
Конечно, наш факультет в курсе всего, что происходит в зеленоградской промышленности. У нас есть непосредственные связи с предприятиями, там работают наши магистранты. Буквально сегодня ко мне приходил мой ученик, ныне начальник лаборатории моделирования технологических процессов «Микрона», и мы разговаривали о практике для двух магистрантов — я предложил им попробовать новые направления. У меня дома до сих пор собираются технологи, мои ученики, мы называем это «днём красного дивана». В МИЭТе многие таким же образом взаимодействуют с выпускниками, у нас остались эти связи и традиции со времен Валиева.
Насколько «Микрон» и «Ангстрем», да и сам МИЭТ сегодня на острие технологий? Да, производств 22нм или 10нм у нас нет, в этом мы отстаём, но микросхемы бывают разные. Да, мы не будем в ближайшее время делать компьютерные процессоры по нормам 22нм, чипы в несколько миллиардов транзисторов, но есть очень много направлений, в которых не нужны такие процессоры и такие количества транзисторов. И эти направления не менее важные. Нельзя судить только по цифре 22нм — в редких странах строятся такие заводы, и стоят они десятки миллиардов долларов.
Микроэлектроника всего мира сейчас глобализована: например, какая-то американская фирма решает сделать чип; его программируют в Индии, где самые дешевые программисты; потом чип проектируют у нас, в той же «Технологической деревне» по соседству с МИЭТом; потом на Тайване изготавливают пластину с кристаллами, её разрезают и собирают чипы в корпус на Филиппинах или в Индонезии, где девочки 12-14 лет делают термокомпрессию — эта работа требует крайней тщательности. А затем микросхема отправляется обратно в США, и заказчик ставит на неё свой штамп.
Да, каждый должен иметь свою нишу, не надо пытаться делать всё. И у нас есть свои ниши, мы сейчас уделяем много внимания направлениям, которые очень важны для нашей страны: это биочипы, радиационно-стойкие микросхемы, схемы, работающие при высоких температурах, управляющие схемы с датчиками — МЭМСы. Для них не нужна высокая степень интеграции, но нужно вложить в разработку интеллект и глубокие знания, чем и характерны наши выпускники.
Наше будущее и научные прорывы — за принципиально новыми направлениями, которые есть и на нашем факультете, на относительно молодых кафедрах Квантовой физики и наноэлектроники под руководством Александра Горбацевича, Биомедицинских систем под руководством Сергея Селищева. Это потрясающие направления, Селищев очень успешно занимается применением чипов в биомедицине, кафедра Горбацевича создает сверхбыстродействующие наноприборы на основе передовых технологических методов и занимается серьёзными физическими проблемами.
Кому нужна чистая наука?
Отвечу на своем примере. Когда я заканчивал институт, меня сразу пригласили в РАН, одновременно я проходил практику в 35-м институте, это колыбель отечественной полупроводниковой электроники, именно там создавались первые транзисторы. У меня был выбор: идти в чистую науку или остаться в своём институте. И я выбрал институт, мне захотелось «делать штуки» — транзисторы, которые можно включить, и они работают. Понимаете, это ощущения создателя.
Да, чистая наука нужна, но, особенно сейчас, за теоретическими закономерностями важно видеть прикладной смысл — зачем они, в каких прикладных разработках их можно будет применить? Всё тот же вопрос поколения Y «Зачем?». Раньше было выражение «Наука это удовлетворение любопытства за государственный счет». Это время кончилось. Теперь мы должны знать, что стоит за чистой наукой, где её можно применить. Молодое поколение это знает, оно очень амбициозно, и это хорошо.
Текст — Елена Панасенко
НИИФП - базовая кафедра для студентов Физтеха.
А, МИЭТовцев там не жаловали, мягко говоря.
И, зарплату давали на 20 рублей ниже чем выпускникам Физтеха, хотя наши ребята. как ни парадоксально, превосходили тех. потому что знали экономику и были более сориентированы на создание конечной продукции - новых п/п приборов. и