Перед войной

— Когда началась война, мне было 20 лет. В армию я пошел в18 лет, в 1939 году. Тогда в Европе уже шла война, вышел указ Президиума Верховного совета — призывать всех в армию. Поэтому всех, кто в 1939 году оканчивал среднюю школу и поступал в институт, брали в армию. Я, вместе с почти всем своим классом, был отправлен в воинскую часть. Я служил в Западной Украине — сначала в Тернополе, потом около самой границы, в районе Перемышля. В тот момент Польша была захвачена Гитлером. Установилась граница между Германией и Советским Союзом. Так что тут мы видели немцев в течение всего лета. Они на самолётах летали, играли в футбол. 22 июня мы как раз стояли в лагере западнее Львова.

Я был артиллеристом. У нас была артиллерия крупного калибра, один снаряд весил 100 килограмм и пробивал железобетонные сооружения. Мы должны были разрушать мосты, стены, долговременные огневые точки, скопления танков. Тяжёлые орудия перевозились трактором особой мощности, «Ворошиловцем», — отдельно ствол, отдельно лафет. Расчёт состоял из четырнадцати человек. Я был командиром орудия.

Накануне войны мы находились на полигоне, провели стрельбы по заданию. Рядом с нами располагалась знаменитая 99-я стрелковая дивизия, которая была в то время самой лучшей в Красной Армии. Об этом говорил в приказе министр обороны, маршал Тимошенко. Они стояли в районе Перемышля. А мы стояли чуть восточней, отходили от самой границы.

Начало войны

— Известие о том, что началась война, стало для нас неожиданным. Несмотря на то, что в то время военное положение в Европе было очень серьёзное. О том, что начнётся война не сегодня — завтра как-то предполагали, но, вообще говоря, это было неожиданностью. Мы стояли в лагере, разутые, раздетые; отдельно стояла техника. Когда немцы начали наступать, мы были не готовы, не знали, как действовать. Была команда получить оружие, противогазы, выходить на главную линию, приготовиться к движению. Никто ничего не говорил. Только утром рано услышали гул. Кто-то сказал: «А может, война?..».

В армию были призваны мужчины от 18 до 55 лет. Многие — из запаса, старослужащие, которые воевали ещё в Первую мировую. В моём взводе было четырнадцать человек — белорусы, украинцы, узбеки, киргизы, русские.

Когда началась война, мы стали отступать после нашего неудачного обстрела немецких танков в районе Яворова. Помню, рано утром спрашиваю: «Какое сегодня число?» — «26 июня» — «Боже мой, мне же 20 лет...». Страшным и неприятным было это отступление. Воинские части отступают, немцы летают над головой, пролетают вдоль рядов, зенитчики стреляют. Наших самолётов не было видно. Это был Западный фронт. Мы отступали воинскими частями до нашей старой границы. Мы считали, что там укрепления, и что там мы займём оборону. Но её не удалось занять, потому что немцы шли по пятам. К тому же, не было никакой организованности.

К слову, вместе с нами при отступлении из Львова ехала известная польская писательница Ванда Василевская; она ехала на нашем лафете. Ее супруг — писатель и драматург Александр Корнейчук. Во Львов немцы входили с западной стороны, а мы уходили на восток. Это было уже 30-го июня. Тогда нас здорово подбили. Потом нас отправили в тыл, потому что тяжёлая артиллерия нужна только для поддерживающей обороны и в наступлении.

Артиллерия

— Нас отправили в далёкий тыл, в Марий Эл (тогда — Марийская АССР). С конца 1941 года мы два года стояли в запасе, ждали, когда начнётся наступление. Это было распоряжение командующего артиллерией генерал-полковника Яковлева. Я его видел в мирное время, когда он приезжал в лагерь. Это был хороший человек, толковый.

У нас в артиллерии был сильный состав; ребята все со средним образованием. Каждый наш выстрел стоил в мирное время тысячу рублей, или, как нам всегда говорили, «он стоил офицерских хромовых сапог». Поэтому для выстрела нужно было готовить точные данные. У нас были вычислители, разведчики, которые устанавливали расстояние до цели. А мы производили выстрел. 14 человек обслуживали огромное орудие, для которого нужно было копать котлован. Снаряд поднимали два человека. Была специальная тележка, прямо как на корабле. Гаубица — очень сложное устройство. Весила она 19 тонн. Когда её грузили на железнодорожный состав, отдельно грузили ствол (он весил 5 тонн), и отдельно лафет — железнодорожный вагон не выдерживал массу всего орудия.

Наступление

— Это было в мае 1943 года, после тыла нас опять отправили в Украину. В октябре 1943-го было первое сражение в районе Запорожья. Мы уже не отступали, шли дальше — в западную часть Украины, в Никополь, Николаев. Дальше, в 1944 году последовало освобождение Крыма, Севастополя.

Незабываемым было форсирование при переходе озера Сиваш. Его ещё называют Гнилое Море, потому что оно вонючее, как болото, но глубокое. После того, как мы там закрепились, сапёры заложили понтонный мост — 3 километра 200 метров. Мы захватили большой плацдарм, 20 на 20 километров. И стали готовить технику, подвозили туда танки, боеприпасы; пехота копала окопы. Мы двигались на этот плацдарм через мост. Когда ехали по нему, было ощущение, будто едешь по клавишам рояля: вверх — вниз, вверх — вниз. Это большие доски, проложенные на понтонные лодки: три слева, три справа. Так как значительная часть Крымского полуострова была в руках у немцев, они слева и справа установили свои орудия, периодически обстреливали эти переправу, и ещё нас бомбили с самолётов.

Перед тем, как вступаешь на переправу, на КПП предупреждают, что если машина остановится на пять минут на мосту и не может двигаться, её сбрасывают в Сиваш. Независимо от того, что ты везёшь — раненых, продовольствие или боеприпасы. Это закон военного времени, ничего обсуждать не будешь... 16 апреля 1944 года началось наступление. Потом было взятие Севастополя. Перед Севастополем находится знаменитая Сапун-гора. Если овладеешь ею, тогда уже прямая дорога на Севастополь. Наша гаубичная артиллерийская бригада выдвинула два орудия напрямую на 500 метров от этой горы. Территория вокруг горы в мирное время была засажена виноградом. Надо было копать углубления в земле, но копать было очень трудно, сплошной камень. Нужно было углубиться как можно больше, причём мы это делали ночью, чтобы немцы не видели.

Затем был штурм Севастополя. Там мы быстро справились, за девять дней; а до этого немцы там долго сидели, Севастополь оборонялся двести семьдесят дней. Потом освобождали Херсон. Вслед за тем нас перебросили в Карелию, где мы форсировали населённые пункты Сивирь, Олонец и Питкяранту. Овладели мы ими летом 1944 года. Мы, ветераны, всегда ездим туда летом на годовщину тех событий.

А после этого опять отправили в Украину. Мы прошли всю Румынию, дошли до границы Венгрии, форсировали Дунай. Были тяжёлые бои за Будапешт; мы овладели им 13 февраля 1945 года. За несколько месяцев мы проехали Венгрию с запада на восток. Со всех сторон искали удобные места, где можно развернуться. Потом двинулись к границе Австрии. И там мы встретили окончание войны. В честь нашей 105-й гаубичной артиллерийской бригады восемь раз был произведён салют в Москве.

Потери

— Мы были в Украине, в районе Токмак, Большая и Малая Белозерка. В этих местах Петлюра воевал в 1918-1919 годах. Однажды, после большого сражения, мы двинулись на запад. Подъезжаем, смотрим, — всё поле усеяно трупами. Это наши ребята лежат — направо, налево, навзничь. Дело в том, что мы стали двигаться спустя 15-20 минут, после того как команда поступила. Похоронные команды подошли только через час, чтобы разбирать тела, хоронить. Мы сами хоронили своих ребят. Там мне сказали, что погиб лейтенант Маслюк, мы с ним дружили. Так жаль. Я вспоминаю многих. Когда мне давали медаль, я сказал, что нам повезло, судьба дала нам урок, чтобы мы жили и за себя, и за тех ребят, которые погибали. Погибли очень многие.

Когда я беседую с ребятами, школьниками, я им часто говорю — «что было важно? — дисциплина». Подъехали к передовой, прозвучала команда «окопаться». Её надо выполнять; причём, чем глубже, тем лучше. Кто не хотел окапываться, погибал. Немцы летают, выискивают, где горит костёр, где сидят, ещё что-нибудь. И бомбят. Утром просыпаемся, а те, кто окапываться не хотел, мёртвые лежат. Таких примеров было много.

Награды

— Орден Красной Звезды, Орден Отечественной войны II степени, боевые награды «За взятие Будапешта», ещё 15-20 медалей. Орден Трудового Красного Знамени — это за мирный труд уже получил.

Как встречали нашу армию в Европе

— Нам тогда рассказывали разное о Европе. Что у них и есть нечего... Не везде это было так. В Венгрии, например, запасы были хорошие. Мы в первых освобождённых городах решили пройти по домам. Помню, мы вошли в дом, чтобы попить воды. Местные жители все сбежали, молодые, конечно, они нас боялись. Остались одни старики.

Они беседовали с нами на ломаном языке. Но вскоре местные поняли, что русские не такие страшные — мы им помогали, защищали, делились мясом из пайка. В корне изменилось отношение. А в начале, конечно, что вы... Понимали они, что мы победители, а они побежденные. Ведут венгерских пленных. Мы в душе радовались — чем больше пленных, тем меньше наших потерь. Они, конечно, вздыхали.

Но нужно сказать, что венгры воевали отчаянней, чем немцы. Когда немцы из Венгрии отступали, венгры, мадьяры продолжали сопротивляться. Расскажу такой эпизод. Были такие фронтовые моменты — после того, как мы занимали территорию, мы отходили, потому что у нас сил мало. Поступала команда отойти, допустим, на километр, оставить территорию. В районе местечка Барачка был наш госпиталь, где лежали тяжелораненые. Раненых не на чем было перевозить, их там оставили — человек 15 или 20, точно не помню. Командование этого госпиталя написало записку на венгерском языке: «Будьте милосердны, это тяжелораненый человек. Пощадите его, не убивайте». И мы отошли. Через два дня мы вернулись в Барачку. Все наши раненые, оставшиеся в госпитале, были убиты. Причём они были порезаны. Как мы установили позже, это сделали мадьярки, девочки 15-16 лет. Они вонзили почти каждому нож в грудь и написали на ломаном русском.... ну, мерзость написали. А накануне мы с этими девочками встречались. Они щебетали, доказывали, как хорошо, что мы пришли освобождать их.

Мы это вспоминали с венграми, когда уже война окончилась. И они говорили, что это, видимо, были предатели. Вот такое страшное было.

После войны

— Я демобилизовался в мае 1946 года. Да, что ещё характерно, когда я уже здесь служил, у нас было распределение, кто из участников войны желает поехать в Австрию, в Венгрию, в Германию. Я попросился в Венгрию. Я приехал в те места, где мы останавливались, встречался с местными жителями. Я встречался с тамошним заведующим РОНО, рассказывал про войну. Незабываемая встреча была.

Какие вопросы задают школьники

— Я часто встречаюсь с ребятами. К сожалению, о войне задают вопросы дети — начиная с детского сада и до седьмого класса. А вот ребята постарше — в них надо будить интерес.

Я бы не сказал, что они равнодушны. Но интерес к военной теме у них упал. Вот поэтому мы, когда встречаемся с ветеранами, всегда думаем, как бы интересно рассказать. Мы рассказываем о себе, кто где воевал, что видел. Как мы психологически переживали то, что видели, о человеческих отношениях; приводим интересные факты, события.

Я им, например, рассказывал. Немцы высадили десант западнее Львова, где мы находились. Ко мне привели пленного немца, ему, наверное, лет 18-20 было. Он жестикулировал, кричал: «Сталин капут, Москва капут, сдавайтесь». Я был старшим сержантом, мне говорят: «Старшой, допроси его, немецкий, небось, учил в школе». А я ребятам говорил, что учил, — а сам по-немецки не говорю... И мне так стыдно стало, что я его не могу допросить. Позор был, действительно. Переслали пленного немца дальше, в штаб. В штабе тоже никто немецкий не знает. Потом, уже в 1943 году, появились русско-немецкие разговорники. Тех, кто мог говорить по-немецки, было очень мало.

А, например, в Венгрии марийцы (выходцы из Марийской республики) свободно разговаривали с мадьярами. Потому что мадьяры и марийцы наши — из угорских племён. В нашей бригаде за переводчика был мариец, венгры его хорошо понимали. А потом и я научился.

И ещё был интересный момент. Я со школы помнил единственное стихотворение на немецком — «Горные вершины» (Гёте). Когда мы проходили Румынию, там жили немцы. Они остановились, попить. Я начал читать стих по-немецки... Тут немец изменился в лице и убежал от меня. Я был очень удивлён — я ведь старался, читал с выражением. Потом, пришёл переводчик, я ему прочитал стих, он и говорит: «Вы же его свиньёй обозвали». Произношение, оказывается, немного не такое было.

Чуть не попал в плен

— Мы были в Крыму, готовились к наступлению. Украина была освобождена, а Крым ещё был захвачен. Мы с водителем должны были отправиться на большую землю — это по другую сторону Сиваша, рядом с Мелитополем. В этом районе были склады, мы поехали туда за боеприпасами. Это было в Таврической степи — ни деревца, ровное поле. Всё закопано, все наши части сидят, готовые к наступлению. По дороге к складу лежал сбитый самолёт. Мы решили, что, когда мы туда едем, самолёт у нас с левой стороны. А когда обратно будем ехать, он у нас будет с правой стороны. Проехали благополучно Сиваш, доехали до склада, нас там загрузили боеприпасами. Мы были в плащ-палатках, знаков отличия не видно. Грузовик с боеприпасами тоже закрыт брезентом. Едем обратно. Давно уже должен был встретиться этот самолёт — а нет его, и всё. Заблудились, спросить не у кого. Продолжаем движение, минут сорок ещё ехали. Потом вдали показался костёр. Оказывается, к немцам заехали. Немец вскакивает на крыло кабины и по-немецки говорит, куда мы должны дальше ехать. У нас волосы дыбом встали. Ехать туда — означает верную гибель. А что дальше делать?.. И вот что нас спасло. Мы ехали, разорвался впереди снаряд и немец убежал. Может быть, наши увидели нас с наблюдательного пункта. Мы повернули машину направо, а немцы начали нам вслед стрелять. С нашей стороны тоже начали стрелять снарядами, и немцы остановились. Нам удалось выскочить из машины. Потом попало нам в штабе, нас начальник штаба очень ругал. Оказывается, ребята с наблюдательного пункта воинской части видели, как наша машина заехала к немцам, и решили помочь. На всю жизнь запомнилось.

Записала Юлия Кравченко