— С Денисом мы уже знакомы — Филипп, расскажите немного о себе.

Ф.В. — Я, прежде всего, хотел бы рассказать о себе, как о человеке, занимающимся творчеством. Песни я пишу достаточно давно. Мне было лет восемь, когда меня просто поразила музыка «Битлз». Она уже была доступна в те годы в Советском Союзе. Три песни — Yesterday, In My Life, Girl — меня тогда заворожили. Я понял, что можно самому придумывать, сочинять. А песни я стал писать гораздо позже. Из тех, что сохранились, это «Пусть тебе повезёт», она была написана в 1993 году. Я записал всего три альбома, у меня вышло несколько сборников. Вот такая, достаточно скромная творческая биография. Одно время я писал стихи, но потом я это дело оставил — это сфера, которая мне очень близка, но которая, может быть, не совсем мне подходит. Мне гораздо ближе песенная форма. Я очень люблю читать стихи, люблю поэзию, но сам предпочитаю писать песни.

— Давайте послушаем песню в вашем исполнении.

Ф.В. — Это такая мировоззренческая песня, называется «Навистный мир».

(«Навистный мир»)

— Денис, как вы познакомились с Филиппом? Ранее вы уже выступали вместе?

Д.К. — У нас уже года два регулярно проходят творческие вечера. Нам очень нравится выступать в Зеленограде. Вот сейчас Филипп исполнил «Навистный мир» — это песня, в общем, о позитивности мира. А Зеленоград вынуждает к этой позитивности своим внутренним содержанием, очень ярким, светлым.

Как мы познакомились? Дело в том, что Филипп — составитель интернет-энциклопедии современной литературы «Филград» («Город живого творчества», filgrad.ru). Однажды я нашёл там свои стихи. Написал письмо Филиппу, получил очень доброжелательный ответ. С тех пор мы и поддерживаем контакт. Чуть позже мы познакомились лично, хоть раньше не раз пересекались на различных поэтических вечерах, «квартирниках» в Москве. Однажды завязался разговор, так всё пошло-поехало.

А потом возникла идея проводить совместные творческие вечера. Это очень хорошо, когда стихи звучат наравне с песнями под гитару. Это немного «разбавляет» плотный поэтический текст, который обычно звучит на чисто литературных мероприятиях.

— Давайте как раз сейчас и «разбавим», почитаем стихи.

Д.К. — Поскольку у нас получилось позитивное начало, я хотел бы прочитать несколько стихов о Зеленограде. Два стихотворения из цикла «Двое у двери». Это стихи о нашем городе. Поскольку в песне «Навистный мир» узнаётся Зеленоград, мне хотелось бы продолжить эту тему таким стихотворением.

Этот город, в надежде на завтра,
очертаньями мутных теней
как-то медленно и внезапно
начинает собираться в окне.
Плоть пространства улиц бесцветных
из расплывчатых пятен сумерек
фонари, как тугие пинцеты,
вынимают с платьями, сумками,
с разговорами и голосами,
и со всем, что за ночь затихло,
оставляя лишь нас на завтра —
нас двоих в квадрате квартиры.

И к тебе, как листком — растение,
как земля — высокими травами,
я тянусь бесконечной тенью,
и до тени твоей дотрагиваюсь.
И в окне, проступив тенями
по стеклу, как лохмотьями тины,
всё настойчивей нас теряет
этот город, в надежде найти нас.
Он, прилипнув к стеклу, как пальцами,
и пройдя сквозь него, обессиленный,
лишь в глазах твоих растворяется,
в объективе окна фокусируясь.

И ещё одно:

Осень прошлась по веткам, как сквозняком по горлу.
Город мой — разноцветный хлам в обувной коробке.
Осенью мне остались омуты алкоголя
лишь по ночам холодным, лишь по ночам коротким.

В гости давно не звали — знать бы и честь по части,
той, что не стоит к людям ночью ходить бессонной.
Что же ты пьёшь, безумец, что ты не спишь, несчастный —
вывернет, как Везувий крепкого, как подсолнух.

Здесь что ни дом — то норов, киснет пустыми щами,
здесь человек не ворон, и не сидит без дела,
смотрит в утробу мира, будто пацан прыщавый
в матрицу монитора пялится обалдело.

Кто взбаламутил полночь? Кто тишину обидел?
Кто по далёким рельсам прогрохотал на север?
Так не стучат составы — это стучат копыта,
в воздухе слишком пахнет лабораторной серой.

Это лишь знак, и значит буду о нем пророчить,
но и к санскриту формул есть на латыни титры
cogito ergo credo quia absurdum, впрочем
будут еще машины, будут еще луддиты.

Мы под собой не чуем эту сплошную темень,
лишь по ночам бессонным, лишь по ночам несносным
из глубины подводной огненным привиденьем
станция «Мир» стартует и улетает в космос.

И громыхнут раскаты в горизонтальном небе,
ветер сорвёт обноски с первых стволов за домом
и разберёт на части, как разбирают мебель,
и ничего не надо, кроме твоей ладони.

Ночь обтянула землю — будто ведром накрыла,
и никого, кто слышит, и остается только
тихо вести беседу с кем-нибудь шестикрылым,
кто сотрясает небо высоковольтным током.

И я бы хотел в тему прочитать стихотворения о своей юности, поскольку эти стихи написаны давно. Это стихи юношеские.

Я был на факультете. Я смотрел в окно одиннадцатого этажа.
Последний раз я смотрел в него пять лет назад.
Какие мы были дети!
И только руки клочками афиш дрожат,
и медленно, как набухают почки, слезятся глаза.

Я был честен и юн, пил балтику N6,
Впрочем, мы были честны друг с другом и вместе пили.
Я совсем не менялся, лишь гнулся, как гнется и не ломается жесть.
Впрочем, мы не менялись оба, лишь покрывались пылью.
Это было на факультете, не на моем этаже, на шестом.
Она работала у себя на кафедре лаборанткой.
И я, бородатый студент-философ, пальцем негнущимся, как шестом,
Отталкивался на лифте со дна учебного корпуса к ней, обратно.
У кафедры библиотека — своя! — печать Германии,
книги былых времен,
наследие Гутенберга, готические тома, фолианты пыли.
Мы запирались там, среди стеллажей, кожаных переплетов, и я ремнем
стягивал ей за спиной запястья, как два крыла, и мы оба были
хищники, юные звери, два льва, две гривы, мы жили в расчет себе,
и она за меня собиралась замуж, и я собирался мужем,
солнце слепило брызги волос, разметанных по столу,
и стол, как сапог, скрипел,
и в ножки стола упирались черные туфли как циркуль в окружность.

Это было давно, я не помню всего хорошо.
И я видел ее мужа, точнее — его очертания.
Мне теперь остается сноп света, что через нас прошел,
и еще иногда я смотрю на карте Москвы Чертаново.

Я был на факультете. Я смотрел в окно одиннадцатого этажа.
Я так же пять лет назад смотрел, у меня был выход,
но до сих пор нет ответа.
И только руки как снег под ноябрьским фонарем дрожат.

Я тогда вышел в дверь.
И, наверно, был прав.

Прав хотя бы в том, что теперь могу говорить об этом.

— Филипп, вы часто бываете в Зеленограде?

Ф.В. — Я побывал в Зеленограде только благодаря Денису. До этого никогда здесь не был; так, проезжал. Тем более, очень люблю Петербург... Мне очень близки стихи Дениса, у меня есть песни на его стихи. И, наверное, это послужило основанием для нашего знакомства.

— То есть, для вас это город, где живёт Денис Карасёв.

Ф.В. — Да. :) Это такой прекрасный, зелёный, жизнерадостный город, по которому идёшь, как по парку.

— На ваших творческих вечерах чередуются песни и стихи, а потом пришедшие задают вопросы — как это всё происходит?

Д.К. — Слушатель бывает разный. Конечно, всегда желательны вопросы, потому что выступление, любой творческий вечер — это не игра в одни ворота, это всегда живое общение. Когда есть встречный интерес, происходит эмоциональное наполнение творческого вечера.

— Филипп, на стихи каких поэтов вы пишете песни?

Ф.В. — В основном я пишу песни на свои стихи. Но у меня есть несколько любимых авторов, стихи которых я постоянно включаю в свой репертуар. Это мой очень хороший знакомый, поэт Иван Жданов, это поэтессы (или поэты — они, наверное, любят себя называть поэтами) Юнна Мориц (она называет себя «поэткой») и Олеся Николаева. И Денис Карасёв. Такой вот круг.

— Мы готовы послушать следующую песню. Мы с удовольствием послушаем.

Ф.В. — Она как раз на стихи Юнны Мориц, называется «Вот ужас ведь какой».

Я считаю, что это песня о современной культуре, о клиповом сознании.

(«Вот ужас ведь какой»)

— Филипп, как вы относитесь к переложению известных стихов, классики, на музыку?

Ф.В. — Отрицательно. Все классические стихи, если грубо рассуждать, я бы разделил на две группы. Первая — это те стихи, которые петь практически невозможно; они сами являются музыкой. Например, большинство пушкинских стихов невозможно петь.

— Ну а как же, например, романсы Глинки, Чайковского на стихи Пушкина?

Ф.В. — Может быть, есть исключения... Есть вторая группа стихов, которые тоже музыкальны, они содержат свою музыку. Уже в самой поэзии органично соединены музыка и текстовое смысловое пространство, они нераздельны.

С другой стороны, если подходить не так топорно, как я это делаю, то любую поэзию можно петь. Поэзия как раз появилась изначально как поэзия поющих. Те же поэмы Гомера пелись. Любой опыт переложения, исполнения хорош.

Другое дело, если это становится уже какой-то масштабной политикой, навязывается, это уже какой-то диссонанс. Скажем так, на своём любительско-дилетантском уровне я могу себе позволить исполнять даже очень хорошие поэтические тексты под гитару.

— Денис, а вы как считаете — меняется смысл ваших стихов, когда их поют?

Д.К. — Я считаю поэзию самостоятельным искусством, не нуждающимся в аккомпанементе, поскольку поэзия самодостаточна. Но очень благожелательно отношусь, когда мои стихи вызывают у кого-то желание спеть их под гитару. Мне кажется, если такое желание вообще возникло, значит, не зря были потрачены душевные и физические силы на стихотворение.

— Когда слышите свои стихи со стороны, вы как-то иначе их воспринимаете?

Д.К. — Я песни на свои стихи не слушаю. Дело в том, что года два мы сотрудничали с московской группой «Дар». Почти вся программа была составлена на песни из моих стихов. Они, кстати, выступали в Зеленограде. Но мне это казалось очень странно и даже дико... Это ещё можно сравнить с актёрским чтением, потому что когда читает актёр, автору это всегда кажется странным. Меняются интонации, интерпретация. Поэтому я стараюсь песни на свои стихи не слушать. Хотя на чужие стихи слушаю.

Ф.В. — Это нормальная реакция поэта. Большинство поэтов, я это могу точно сказать, относится если не с прохладцей, то несколько отстранённо к исполнению своих произведений. Когда человек пишет стихи, у него совершенно определённая картинка, собственные переживания, целая история этих переживаний. На мои стихи тоже исполняли песни. Действительно, очень странно слушать, для меня это было несколько неожиданно и непонятно. Тем более, когда исполняет другой человек, у которого выработалась своя манера, то очень сложно воспринять своё детище. Которое ты пропускал через свою жизнь, а потом оно выходит в несколько ином варианте.

— Продолжим — теперь время для поэзии.

Д.К. — Я читал свои юношеские стихи, а сейчас хотел бы прочитать из последнего. Был у меня период в жизни, когда я работал на киностудии.

— В качестве кого?

Д.К. — Переводчиком. Как-то мне очень не хотелось идти в офис на работу. Я приехал на Речной вокзал, взял банку джин-тоника, выпил. Потом доехал до станции метро, где находится киностудия, взял там ещё баночку джин-тоника, пошёл через парк, там добавил. И как-то написалось это стихотворение... Нет, на работу я пришёл. Опоздал, вопросы возникли, но всё обошлось миром. Вот такое стихотворение:

Когда никуда не торопишься,
весь мир становится лучше,
и весело корчат рожицы
круги отражений в лужах

Когда ни на что не надеешься,
становится легче отчасти.
Кончаются наши денежки,
которыми платим за счастье.

Мир тесен и мал, хоть свечи ставь
на память о каждом лично.
Прижало теплом человеческим
как в тамбуре электрички.

Простите, мы тут не здешние,
подайте тепла на память.
«В страдании лишь утешимся»,
подметил Апостол Павел.

В творении мир неизведанном
творение — та же растрата,
но нам понимание этого
как крылья — аэростату.

Но нам чудеса на торжище
как слякоть осенним утром,
когда никуда не торопишься
и жизнь хороша как будто.

Ф.В. — Вот видите, это уже готовая песня, я её слышу.

— Вы уже придумали мелодию?

Ф.В. — Я обязательно спою её. Не сегодня, когда-нибудь.:)

Д.К. — Ещё из новых стихотворений. Я сейчас их читаю только на вечерах; они будут впервые опубликованы на Zelenograd.ru.

Пролёты окон смотрят вниз,
где город нарисован.
Она идёт, как механизм,
на каблуках кроссовок.

Упругий взгляд её к утру
бессонницей подёрнут.
На ней ремни холодных рук
и пуховик потёртый.

А город замер, город спит,
ему остаться не с кем.
Огонь фонарный на куски
крошит сиянье снега.

Кто сможет за руку поймать

и кто её осудит,
когда в луче идёт она,
гремя консервой в сумке?

Но холод вдарит как вино
осознанным ушибом,
когда за угол завернёт
пожарная машина.

Ещё пара коротеньких стихотворений из этого цикла:

Смотришь, как мир ухожен
снегом весенним чокнут.
Вдруг из толпы прохожих
вынырнет мужичонка.

Это знакомый снимок,
в скважине — ключ замочный.
Тихо пройдёт он мимо,
что-нибудь пробормочет.

Воздух весенний крепок,
свежей сосулькой хрустнул,
А из-под сытой кепки
смотрят глаза закуской.

Как-то не так он ходит,
может быть, слишком близко.
Хочется взять за холод,
ручку ладонью склизкой.

Здесь, в магазине тёплом
мартовский день разгадан.
А у прилавка — тётка
с чёрной цветочной кадкой.

Ф.В. — А вот это бы я не спел, наверное.

Д.К. — Вот тем поэзия и отличается от песенных текстов, что её спеть нельзя.

Она совсем ещё ребёнок,
но у неё крутой замес.
Сверкнув крылом посеребрённым,
проедет мимо старый «мерс».

У ней улыбочка другая,
так не умеет детвора.
А дети с ней и не играют:
«Она не с нашего двора».

И расставаясь с вешним зудом
на тёплом мартовском снегу
она, смеясь, оскалит зубы
квадратными углами губ.

— А эти стихи вы бы спели, Филипп?

Ф.В. — Нет, это всё-таки поэзия... Хотя это сложный вопрос. Был такой замечательный поэт Юрий Кузнецов, мы были немножко знакомы. Правда, у меня несколько неприятный осадок остался, потому что мы с ним очень много спорили на эту тему. Доходило до восьмиэтажного мата... Он был категорически против бардовской песни. «Песенники, песенники... Высоцкий ваш...».

— Низкий жанр?

Ф.В. — Ну да. Я считаю, здесь не должно быть конкуренции. Пройдёт какое-то время, и та же авторская песня, та музыка, которую в 80-х годах называли рок-музыкой, выйдет на новый уровень и так или иначе будет стремиться к песне, поэзии.

— Не помню, кто сказал — «стихи не пишутся, а случаются». Денис, у вас это так происходит?

Д.К. — Это всегда дело вдохновения. Если есть вдохновение, если чувствуешь такую очень чёткую эмоцию, образ, который складывается у тебя на глазах, то просто нужно найти время, чтобы записать это. Действительно, «стихи случаются», но случаются они так же, как и всё случается в нашей жизни, поэтому это вещи взаимосвязанные.

— Если вы сразу не запишете строчку или строфу, вы её потом забудете?

Д.К. — Я могу потом вспомнить. Строчки и строфы рождаются в процессе написания стихотворения. Когда видишь яркий образ, просто пытаешься подобрать слова, выразить это. Главное, сохранить, запечатлеть в памяти. А слова можно подобрать в любой другой момент.

— Бывает так, что музыка подвигает вас к написанию стихов?

Д.К. — Сложный вопрос. Со мной такого не было. Я больше люблю академическую музыку, мои любимые композиторы — Густав Малер, Сергей Прокофьев. Малер в свои симфонии включал текстовые вставки — стихи Ницше, «Волшебный рог мальчика»... Там вроде уже всё сказано. То есть искусству отталкиваться от искусства — в этом есть какая-то вторичность.

— Филипп, вас на разных сайтах «определяют» по-разному, называют рок-бардом в том числе.

Ф.В. — Это так исторически сложилось. Я имел больше дела не с КСП, не с кругом авторской песни, хоть и участвовал в Грушинских фестивалях, а с рок-музыкантами. Эта компания мне ближе.

— Кто из отечественных рок-музыкантов вам близок?

Ф.В. — Практически весь русский рок, который был в 80-х годах... Я, конечно, всё это уже пережил. Некоторых людей я знаю лично, из тех, кто сейчас занимается рок-музыкой. Например, Дмитрий Ревякин. Это очень хороший человек и замечательный музыкант. Из тех, кого нет, с кем бы хотелось пообщаться, — это, конечно, Александр Башлачёв. Он, наверное, повлиял на всю отечественную рок-музыку. Первым русским рокером я считаю Владимира Высоцкого, с него начался русский рок, как явление.

— Одни считают, что русский рок — литературоцентричен, его нельзя сравнивать с западным. «Западники» считают, что первична музыка, а в русском роке она как бы «между прочим».

Ф.В. — Правы и те, и другие. Русский рок действительно литературоцентричен, потому что слово всегда было на первом месте практических у всех наших музыкантов 80-х. Отчасти потому, что не было нужной аппаратуры. А я люблю и западную рок-музыку, особенно 60-е годы. До сих пор люблю «Битлз». Я люблю практически всю музыку, которая создавалась в период 1966 по 1969 год. В то время как раз появился психоделический рок, Эта музыка очень мне близка. Я много слушаю и классики. И, конечно, русский рок, но больше уже из ностальгии.

— По-моему, настал момент для песен и стихов.

Ф.В. — Песня русского рока. Называется «Нефть с войной».

(«Нефть с войной»)

Д. К. — Так получилось, что моя юность прошла не в Зеленограде, а в Москве. Есть цикл стихов о Москве, какой я её застал в 90-х годах. Это и о юности, о любви. Есть в Москве улица Фруктовая, там жили мои друзья.

На улице Фруктовой
горят огни томатные,
пространство зафрахтовано
квадратными домами.
Застройка вглубь уносит
дыханием домов —
так было в девяностых,
теперь уже давно.

Во рту подъезда теплого
парной клубится клок.
У девушки с котенком
заплакано стекло.

Листва — как сыр на терке,
и пахнет новой мебелью.
А девушка с котенком
ковер шагами меряет.

А в комнате на столике
не зеркало — фотограф.
А в комнате просторно.
На улице Фруктовой,

где врезались карнизами,
углами и кривыми
в ампир конструктивизма
кварталы типовые,

где линии поломаны
разорванной листвой —
стандартные дипломы
и типовой развод.

Но было — брали хитростью,
машины выли шавками,
дышал проспект Нахимовский,
неслось шоссе Варшавское,
летела сумка с книгами
и тубус с начертательной,
и медленно пиликали
троллейбусы в Чертаново,
и сонные, и самые
весомые и прочные,
росли деревья — саваны,
дома стояли — прочерки,
и дождь цветными нитками
сшивал в любом количестве
печать зрачка магнитного
с ладонью электрической.

На лавке — те же тетки
и в ватнике старик.
А девушке с котенком
не будет двадцать три.

Вот так приходит осень —
разбитая копилка.
Здесь раньше ждали в гости.
Давно все это было.

И ещё одно стихотворение:

Ты рассыпала бисер в беседке, забыла иголку,
и скользят каблуки по тропинке холма на ветру.
А вдали за деревьями медленно движется город,
как внизу недоверчивый селезень меряет пруд.

В волосах маслянистая морось играет мальками,
и в дыханье движений скользящих, земных, холостых
только платье твое треугольником синим мелькает
в быстрых прочерках веток, в ознобе холодной листвы.

Это осень вернула тебя в то, что сбудется завтра,
ты поверила ей, как художнику верят мазки,
где упрямо застывшая юность Нескучного сада
изогнулась в прыжке переплыть запятую Москвы.

Где тот берег в пространство вгрызается контуром едким,
оставляя тебя в этом ливне оконной слюдой,
ты уже поняла, ты рассыпала бисер в беседке
будто зерна — кормить голубей девяностых годов.

Ты вернешься сюда и еще, и еще, где остались

очертанья тех лет, что видны в незнакомых глазах —
это осень тебя навсегда оставляет деталью,
без которой никак не собрать этот странный пейзаж.

— Сколько человек бывает на ваших совместных творческих вечерах; вот 15 мая в библиотеке сколько было публики?

Ф.В. — Народу было немного. Но пришли очень хорошие люд; прежде всего, зеленоградские поэты, писатели, люди, которым дорого творчество Дениса. И всё очень душевно было.

— Вам задавали вопросы? Мне интересно, что спрашивают на таких вечерах.

Д.К. — Мы предлагали задать вопросы, но людям хотелось послушать.

Ф.В. — Вечер был не совсем показательный в этом плане. Но если выступаешь в молодёжной, студенческой среде, то люди очень активно идут на общение, интересуются.

Кстати, поднимают тему о взаимоотношении поэзии и рок-музыки. Потому что это многих волнует... О политике, о современной литературе, о вере. Вопросы самые разные.

— Такие глобальные вопросы?

Ф.В. — Вопросы задают очень умные, хорошие. У нас вот любят ругать молодёжь, а на самом деле не всё так плохо. Иной раз выступаешь перед людьми в университете или просто в молодёжной среде, и задают очень глубокие, интересные вопросы.

— К теме «вторичности» музыки в авторских песнях — многие барды или КСП-шники играют на гитаре достаточно примитивно...

Ф.В. — А я тоже примитивно играю. Я даже нот не знаю. Я знаю, что есть нота «ми». Первая струна — это вот нота «ми». А больше я не знаю. Мне вообще странно, что музыка строится по такому принципу — ноты, паузы все эти... Нет, это, конечно, прекрасно. Например, Бах есть, очень люблю Баха.

— Вы считаете, что умение играть на гитаре в песенном деле не суть важно?

Ф.В. — Не совсем так. Может быть, это такая примета времени, нынешнего развития авторской песни, потом она будет меняться, усложняться. Соответственно, и люди будут более грамотными. А мы живем сейчас, на стыке двух столетий, в зачаточном периоде той же авторской песни. Да, мы несколько безграмотные, самоучки в основном. Тем оно и прекрасно, что есть искренний дилетантизм. В этом смысле те, кто пели в конце 90-х и сейчас — наследники эпохи 60-х.

— Вы о пении у костра под гитару?

Ф.В. — Вот пение у костра под гитару меня как раз совсем не привлекает. Лучше форма творческих вечеров. Собственно, что такое песня? Это высказывание и донесение образа, заложенного в стихотворении. И как раз обстановка творческого вечера позволяет говорить о вещах гораздо более глубоких, серьёзных, чем в какой-то уже совсем расслабленной обстановке у костра.

— Если уж мы заговорили о дилетантах и профессионалах... Денис, как вы считаете, можно ли научить писать стихи?

Д.К. — Аристотель считал поэзию ремеслом. Любому ремеслу можно научить. Для этого должны быть внутренние склонности, способности, стремление, желание этим заниматься.

— И больше ничего?

Д.К. — А что ещё?

— Например, большой словарный запас и количество прочитанной до того поэзии.

Д.К. — Безусловно. Так и учатся писать стихи: читают классику, усваивают её, осмысливают, переживают. Всё это должно быть частью внутреннего мира того, кто пишет стихи. И вся литературная поэтическая традиция, которая предшествовала ему. И, желательно, не только русская, но и мировая.

— Давайте послушаем песню.

Ф.В. — В продолжение темы, которую затронул Денис в своих стихотворениях, о 90-х годах, о поколенческих вопросах, — я спою песню «Наше поколение».

(«Наше поколение»)

Юлия Кравченко