В середине 19 века в пяти верстах от станции Крюково стояло село Ржавки — 35 дворов, около 300 жителей. А на другой стороне Петербургского тракта было крохотное сельцо Никольское — всего-то три двора. Зато в Никольском была церковь, которой Ржавки не имели. Впрочем, оба села составляли один сельский приход и, по существу единое целое. Даже церковь называлась то Храм Николая Чудотворца в селе Никольском, то Храм Святителя Николая Мирликийского во Ржавках.

В этой церкви состоял заштатным причётником Сергей Афиногенович Орлов, отец пятерых детей. Он хотя и пребывал в духовном звании, но в самом низшем и не имел постоянного места службы. В обязанности причётника входило чтение из богослужебных книг, пение на клиросе и вообще участие во всех службах, а также наблюдение за чистотой церкви. Василий, родившийся 25 января 1857 года, был его вторым ребёнком (первой была сестра Евдокия) и старшим из четырёх сыновей. И Василию и его меньшим братьям — Александру, Платону и Ивану с детства была уготовлена дорожка в певчие.

Лет до восьми-девяти Вася находился в родительском доме, атмосферу в котором определяли занятия отца. Едва ли не самые сильные впечатления детства ярко одарённый мальчик вынес из обстановки церковной службы. Подрастая, он сам стал петь в Никольской церкви — благо, слух и голос у него были отменные. Отец конечно видел его способности, однако, он хорошо понимал всю неопределенность занятий музыкой и пением, и потому прочил для старшего сына духовную карьеру, обещавшую верный кусок хлеба.

Грамоте Вася выучился в местной церковно-приходской школе, после чего отец отправил его в Москву в Заиконоспасское духовное училище. В первый класс принимали мальчиков 10-12 лет. Ученье занимало четыре года, и было платным. Выпускники училища поступали в семинарию. Однако Вася не окончил даже первого класса — отцу нечем было платить за учёбу. Мальчику пришлось оставить училище и зарабатывать на жизнь самому.

Спасением для Василия Орлова стал изумительный голос, позволивший поступить певчим в частный церковный хор Котова, а затем перейти в хор Постникова. Главным для содержателей таких хоров было не воспитание и забота о певчих, а беззастенчивая и жестокая эксплуатация ради прибыли.

Их горестное положение описал певчий А. Кудеяров в своей заметке, опубликованной в 1906 году в журнале «Музыкальный труженик». Он называл певчих церковных хоров «париями музыкального труда»: «О них никто не заботится. Они отданы на произвол судьбы. Мальчики гибнут от грязи, невежества, сырых помещений, непосильного не только музыкального, но и домашнего труда, взрослые — от бедности, пьянства. […] Разгуливают в рвани, недосыпая ночей, в непогоду стоя под открытым небом на молебне или идя за гробом в снег и бурю».

Зная на собственном опыте, каково приходится певчим частных церковных хоров, помня об унизительном и бесправном положении мальчиков, Орлов впоследствии многое сделал для изменения этого положения к лучшему и проявил новое для своей эпохи демократичное отношение к маленьким певчим.

В двухэтажном особняке с фронтоном на Большой Никитской улице, где сейчас находится Рахманиновский зал Московской консерватории, раньше было Синодальное духовное училище. Осенью 1869 года туда явился неграмотный дьячок, служивший в церкви святых Космы и Дамиана, что в Старых Панех. Он держал за руку щуплого синеглазого мальчика лет одиннадцати — своего племянника. Дьячка звали Петр Афиногенович Орлов, он приходился родным братом отцу Василия и принял самое деятельное участие в судьбе племянников, пристроив их одного за другим в это духовное заведение.

Василию же, более половины из пятидесяти отпущенных судьбой лет, предстояло провести в стенах училища и хора, который к его приходу имел почти трёхсотлетнюю историю.

В России синодальный хор был вторым по старшинству после государевых певчих дьяков. Его история была древнее, чем у царствующей династии. Предки «синодалов» — современники Фёдора Иоанновича, последнего из Рюриковичей, были свидетелями боярских заговоров, смут, нашествий иноземцев, переворотов… Почти до конца 16 века этот коллектив оставался хором киевских, затем владимирских и московских митрополитов. А когда в 15 веке кафедру русских митрополитов перенесли из Владимира в Москву, основным местом службы для хора стал Успенский собор Московского Кремля. С избранием в 1589 году первого русского патриарха Иова хор стал называться Патриаршим и участвовал как в торжественных богослужениях, так и в важнейших государственных церемониях.

Когда по приказу Петра I патриаршество на Руси было упразднено и вместо него в 1721 году учреждён Синод, Патриаршие певчие дьяки стали называться Синодальным хором и продолжали петь за службами в Успенском соборе.

В отличие от государевых певчих (преобразованных при Петре I в Придворную Певческую капеллу), «синодалы» почти не участвовали в царских потехах, «машкерадах и ассамблеях», их не коснулись модные музыкальные веяния из Европы. Даже «пение по партиям» многоголосных партитур, требовавшее участия мальчиков долгое время не допускалось в хоре, состоявшем из одних только певцов-мужчин.

Первые мальчики — два альта и два дисканта появились в Синодальном хоре только в 1763 году, но до училища, в которое дядя однажды привёл Василия Орлова, было ещё далеко. Младшие певчие дьяки перенимали науку у дьяков-мастеров.

Обучать малолетних певчих при хоре под наблюдением педагога и регента решили в 1830 году. Тогда и открылось училище. Ко времени поступления туда Василия Орлова в училище ещё только пробивались первые ростки разумного устройства.

Это было низшее 4-х классное духовно-певческое заведение, где преподавали общеобразовательные предметы: закон Божий, Священную историю, Катехизис, языки (русский, церковно-славянский, греческий, латынь), арифметику, географию, чистописание. А из музыкально-певческих дисциплин: теорию музыки и церковное пение (простое и нотное). Желающих учили играть на скрипке, если у них были способности и свой инструмент.

Классы жили в отдельных комнатах, освещённых масляными лампами. Кроме нескольких десятков учеников в каждой комнате спали по два надзирателя. К службам учеников провожал старший певчий, получавший за это жалование. Штат училища составляли семи служителей. Был там и лазарет на четыре койки, а также ученическая библиотека из 1137 томов.

Для певчего-первоклассника Василий Орлов был переростком. Знания у него отсутствовали, но голос мальчика находился в зените своей красоты и силы — он и стал той «одежкой», по какой его встретили в Синодальном училище.

Приняли его на полный пансион: еда, одежда, обучение — всё за счёт средств, заработанных хором, то есть самими же учениками-певчими на частных службах. Часть этих денег шла певцам, и к выходу из училища набегало несколько сот рублей. В доме на Большой Никитской Василий Орлов жил круглый год, уезжая домой лишь на краткие каникулы.

Как певчий Орлов прослужил Синодальному хору четыре года. Начал он с низшего 7-го разряда, но вскоре достиг высшего, сольного 1-го разряда. Расцвет его дисканта пришёлся, как у всех мальчиков, лет на 12-13, а затем голос стал убывать, и на сольном поприще Василия сменил его брат Александр, к тому времени тоже ставший «синодалом». К 16 годам (в январе 1873-го) Василий окончательно спал с голоса и остался в училище в виде исключения потому, что проявил отменные способности к музыке, неистощимое трудолюбие, упорство и целеустремленность. Перестав петь, Орлов начал заниматься на скрипке. Своего инструмента у него не было, но ему, как наиболее способному ученику, купили всё необходимое вплоть до канифоли.

Преподаватель теории музыки Кашкин писал об Орлове: «Мальчик этот отличается чрезвычайной серьёзностью и осмысленностью своих занятий», хотя юным певчим нелегко было заниматься сколько-нибудь аккуратно, ведь хор, кроме обязательных служб в соборе, ходил и по частным молебнам, свадьбам, похоронам.

Кашкин приводит деталь, ярко характеризующую Орлова. Осенью 1873 года жители Самарской губернии пострадали от неурожая. В их пользу в училище среди педагогов, учеников и взрослых певчих затеяли подписку по сбору пожертвований. Василий Орлов дал два рубля серебром — больше всех других учеников, хотя имел не самые крупные накопления.

Помогать деньгами приходилось не только голодающим крестьянам, но и своему обнищавшему родителю. Как явствует из прошения, поданного братьями Орловыми на имя училищного начальства, отец их долго оставался без места, и при поступлении на открывшуюся вакансию в Никольском храме не имел даже сколько-нибудь приличной обуви и терпел нужду в самом необходимом. Сыновья просили выдать отцу из сбережённых для них сумм пять рублей серебром. Начальство просьбу удовлетворило, поскольку «Учатся и ведут себя Орловы хорошо, а Василий отлично хорошо».

Пять лет училищной жизни пронеслись быстро. Экзамены же в своей музыкальной части проходили в присутствии консерваторских профессоров или её директора — Николая Рубинштейна. Василий Орлов, успешно пройдя последнее испытание, подтвердил репутацию лучшего ученика. Теперь он мог поступать в семинарию или куда угодно. И хотя преподаватель Кашкин прочил ему блестящую музыкальную будущность, сам юноша в свой талант ещё не верил, а главное, его понуждал долг перед семьей. Разве мог старший из братьев, опора и пример для них, пойти в консерваторию всего несколько лет как открытую и ещё ничем не славную, пожертвовать ради музыки почётной и проверенной карьерой священника, дающей место, положение, средства?

В августе 1874-го Василий подал прошение в Московскую духовную семинарию и… получил отказ. Семнадцатилетний выпускник синодального училища оказался слишком стар, чтоб начинать духовную карьеру. За него хлопотали наставники, включая директора училища, писали даже в Петербург. Но когда разрешение сдать экзамены из столицы всё же пришло, стоял уже ноябрь и все сроки приёма давно истекли. Так случай вмешался в судьбу Орлова и направил его стопы в консерваторию, которая мыслилась как последний резерв. Его приняли с радостью.

Директор Рубинштейн определил юношу в класс фагота — это была единственная возможность учиться бесплатно. Новая специальность не пришлась Орлову по душе, позже он иронически говорил, что единственной наградой его занятий на этом инструменте осталось расширение лёгкого, которое нередко его беспокоило.

Первое десятилетие существования Московской консерватории несло на себе яркий отпечаток присутствия в ней двух гениев — великого пианиста Николая Рубинштейна и великого композитора Петра Чайковского. Их влияние, помощь и поддержку Орлов испытывал на себе с первых дней в консерватории.

Отношения с Рубинштейном из-за его внезапной кончины не вышли из границ учитель-ученик, но отношения с Чайковским с годами стали взаимно полезными и творчески плодотворными. В консерватории Пётр Ильич Чайковский преподавал гармонию. Его коллега, профессор Кашкин писал в своих воспоминаниях, что он был «хорошим преподавателем, в особенности для учеников более талантливых, с которыми он мог объясняться прямо примерами из богатого запаса своей музыкальной памяти… Талантливых учеников он всеми средствами старался поощрить к усердной, настойчивой работе». Для Василия Орлова общение с профессором гармонии стало наиболее значительным и определяющим.

Образовывать благозвучия Василий Орлов учился у Чайковского в течение двух лет — с 1875 по 1877-й годы. За это время одарённый ученик успел так проявить себя, что, по свидетельству Кашкина, пользовался большим расположением преподавателя «за деловитую серьёзность, с какой относился к занятиям». Выход Чайковского из состава преподавателей в октябре 1878-го прервал их общение, но очень скоро встречи между ними возобновились на творческой почве. Так Орлову, благодаря нелюбимому фаготу, посчастливилось стать участником подготовки и премьеры оперы «Евгений Онегин», которая состоялась в марте 1879 года на сцене Малого театра силами учеников консерватории. В этой постановке Орлов исполнял партию 2-го фагота.

Присутствовавший на репетициях композитор, так описывал впечатления меценатке и почитательнице его таланта Надежде фон Мекк: «Хор и оркестр исполняли своё дело прекрасно. Во время антрактов я виделся со всеми бывшими товарищами. Мне было весьма приятно заметить, что все они без исключения необыкновенно сильно полюбили музыку „Онегина“».

В консерватории Орлов учился с интересом и успехом, но жилось ему в эти годы очень непросто. На помощь из дома надеяться было нечего, скорее семья нуждалась в его поддержке. Деньги же, накопленные за годы учёбы в училище, быстро таяли. Это заставляло юношу искать какой-нибудь заработок. Поэтому на последних курсах он берёт на себя руководство хором рабочих типографии Анатолия Мамонтова. С этим-то хором Орлову и довелось совершить во имя своего учителя Чайковского поступок, который профессор Кашкин позднее назвал подвигом, вкладывая в это слово как творческий, так и гражданский смысл.

«Литургию Иоанна Златоуста» Чайковский написал в мае 1878 года. Изданная в типографии Юргенсона, она получила резко отрицательную оценку цензора — управляющего придворной капеллой Бахметева, который счёл, что «песнопения чисто оперные, лишены всякого церковного элемента» и что это «музыка, которая неизбежно произвёдет соблазн в молящихся». Цензор в своём чиновничьем рвении запретил «Литургию» Чайковского и наложил арест на весь тираж.

Однако протесты общественности и судебный иск от имени издателя, привели дело к суду, который оправдал истца и заодно лишил Капеллу монополии цензорских прав в области духовной музыки. Правда, решение суда состоялось только в мае 1881 года, вот почему Кашкин называет исполнение «арестованной» «Литургии» подвигом.

С творческой точки зрения подвигом было и решение молодого дирижёра Василия Орлова выбрать для своего регентского дебюта столь крупное циклическое сочинение, прежде в Москве не звучавшее, да ещё показать его автору и профессорам консерватории во главе с директором Рубинштейном. Премьера состоялась в 1880 году — в закрытом духовном концерте Московской консерватории.

«Если бы он спросил в этом случае совета или мнения кого-нибудь из опытных музыкантов, — вспоминал об этом концерте Кашкин, — то всякий конечно сказал бы ему, что подобное предприятие было положительно невыполнимо со средствами хора, находившегося в его распоряжении; но Василий Сергеевич Орлов никого не спрашивал, а просто выучил „Литургию“ Чайковского, и нам пришлось только слушать и удивляться результатам его занятий, ибо действительно всё было спето вполне удовлетворительно».

В мае 1880 года Василий Сергеевич Орлов окончил Московскую консерваторию и получил диплом свободного художника. Первым делом он поступил регентом в лучший частный хор Москвы — хор Николая Смирнова, певчие которого пели не только по частным службам, но и выступали с собственными духовными концертами, принося своему держателю 18 тысяч рублей в год. Возглавить такой хор было очень почётно для 23-летнего начинающего дирижёра. К слову, через два года — после смерти Смирнова этот коллектив составил костяк певческой Капеллы Русского Хорового Общества. И последний концерт этой капеллы с Орловым в феврале 1886 года стал его пропуском в Синодальный хор.

Вторым делом Орлова стала его женитьба на сестре своего соученика-консерваторца кларнетиста Николая Лакиера, впоследствии ставшего превосходным артистом и известным московским педагогом. Невесту звали Елена Лакиер. Венчание состоялось летом 1880 года, а через год у Орловых родился первенец, названный в честь отца. Забегая вперёд, скажем, что всего в семье родилось четверо детей: сыновья Василий и Николай и дочери Надежда и Зоя, никто из них музыкального дарования отца не унаследовал.

Обзаведясь семьей и готовясь стать отцом, Орлов не ограничился регентскими заработками и поступил казённым учителем церковного пения в Московский Елизаветинский институт благородных девиц, который и был основным местом его службы до назначения регентом Синодального хора.

Должность учителя давала Орлову заработок всего 200-250 рублей в год, но зато освобождала от воинской повинности и при небольшой занятости позволяла работать ещё во многих местах. Что он и делал в течение пяти лет с удивительной энергией и упорством, постигая профессию, без устали учительствовал, регентствовал, распыляя силы между несколькими школами, училищами, монастырскими и частными хорами: Ремесленным училищем, Вознесенским монастырём, Петровско-Якиманской и Таганской школами, типографией Мамонтова.

В 1885-86 годах Синод готовил реформу церковно-певческого дела в Москве. Её центром стало Синодальное училище, положившее начало профессиональному регентскому образованию, и Синодальный хор — самый маститый из всех, хотя и многое растерявший в 19-м веке. Пение его сильно уступало гремевшему в Москве Чудовскому хору, да и среди прочих московских хоров он отнюдь не блистал, о нём редко говорили и ещё реже хвалили. Однако по официальному статусу ему не было равных, поэтому регентское место в нём было наиболее желанным и престижным всегда.

В 1886 году это место освободилось, и перед Орловым внезапно открылась перспектива самого почётного регентского поста на церковных хорах Москвы. Надежда вернуться в свою alma mater — то, о чём он мечтал все эти годы — наконец обрела реальные очертания. С просьбой о поддержке и рекомендации Василий Сергеевич обратился к своему учителю Чайковскому. И Пётр Ильич не замедлил с ответом. Тотчас же, не откладывая, написал два рекомендательных письма: одно — в Петербург обер-прокурору Синода Победоносцеву, другое — прокурору Синодальной конторы Шишкову.

Вся прежняя творческая деятельность Орлова позволила знаменитому композитору «смело, решительно и горячо» рекомендовать своего бывшего ученика на место регента Синодального хора. И хотя он — «всего лишь недавний выпускник консерватории» — не достиг ещё и тридцати лет, но проницательный знаток человеческих душ Чайковский разглядел в Орлове внутреннюю силу, скрытую пружину, готовую дать выход творческой энергии. «Будучи прекрасным музыкантом, будучи практически знакомым со своей специальностью, будучи умным человеком, притом одушевлённым горячей любовью к делу, он, в случае назначения, поставит хор синодальных певчих на подобающую высоту и, без всякого сомнения, оправдает возлагаемые на него надежды» — писал Чайковский Шишкову.

Рекомендации великого композитора возымели действие: в первых числах мая (от прошения до назначения прошло около двух месяцев) петербургские телеграммы известили: «Орлов утверждён регентом Синодального хора». Двадцатидевятилетний музыкант вышел на прямую дорогу к своей регентской и учительской славе.

Задача, поставленная перед Орловым администра­цией, была чрезвычайно большая и трудная. Во-первых, требовалось поднять исполнительское искусство хора, повысить музыкальную грамотность певцов, облагородить их вкусы и нравы и восстановить расшатавшуюся дисциплину.

Во-вторых, предстояло воспитать публику: повлиять на её привычки, взгляды и вкусы в области церковного пения, а также изменить явно отрицательное отношение к хору. Сломить господствующие вкусы, приучить к иному направлению церковного пения, и заставить признать его преимущества перед отжившим — это была увлекательная, но и чудовищно тяжёлая работа.

Реформы же задуманные властями, касательно училища и хора, которые надлежало проводить Орлову, состояли вот в чём.

Училище: прежде оно лишь обслуживало хор — готовило малолетних певчих, которые до срока теряли голос и покидали заведение. Теперь же училищу предстояло выпускать не только певчих, но регентов и учителей пения. Для этого в нём открыли три отделения: певческое (1-4 классы), среднее (5-6 классы) дававшее помощников регентов, и высшее (7-8 классы) собственно регентское. В последнем было 15 учеников.

Училище стало давать мальчикам, поступавшим в хор в 7-8-летнем возрасте, образование близкое к гимназическому по общим предметам, а по некоторым музыкальным дисциплинам — близкое к консерваторскому курсу. Особое внимание уделялось изучению церковного пения и регентского дела. В наблюдательный совет училища вошли композиторы: Чайковский, Аренский, Танеев. Это учебное заведение стало центром, где занимались восстановлением, изданием, обработкой и исполнением древних церковных распевов. Руководить реформами в Москву специально из Казани пригласили нового директора — Степана Васильевича Смоленского. И не прогадали. Благодаря ему, родилось уникальное композиторское направление, деятелями которого стали многие преподаватели и ученики Синодального училища.

Хор: главное, что следовало сделать, увеличить число взрослых и малолетних певчих (соответственно до 30 и 50 человек), а также освободить Синодальный хор от пения по вольному найму в приходских церквях и при разных обстоятельствах, за исключением чрезвычайных случаев.

Чтобы поднять «нравственное значение», власти пошли на важный шаг: заменили самофинансирование государственной дотацией, причём годовой бюджет училища и хора вырос при этом в 2,5 раза.

Успех всех этих масштабных перемен почти целиком зависел от такта, умения и таланта нового регента Орлова. И он не подвёл. В первые же 10-12 лет новой жизни хора и училища Василий Сергеевич показал, что задача, поставленная перед ним, блестяще выполнена. «Всё, что зависело от него как регента, было им сделано безупречно: хор оказался на высоте, доселе небывалой, а как проводник новых веяний в церковном пении — вне конкуренции», — писал в своих воспоминаниях бывший ученик Синодального училища Александр Никольский. Все годы, что Орлов оставался регентом, «синодалы» неизменно удерживались на занятой позиции, закрепляя свою славу и показывая превосходные результаты.

О том, каким был Василий Сергеевич Орлов — человек и дирижёр вспоминают его ученики, коллеги и просто знавшие его люди. Он бы «наирусейший человек, строгий на вид, с усами, бородой и большими серыми глазами, — рассказывает дочь Александра Кастальского. — С детьми он был ласков, шутлив и добр. На эстраде — бог и повелитель».

Среднего роста, плотного сложения, стремительный в походке и жестах, регент Орлов был в обращении с людьми чрезвычайно любезным и предупредительным, а скромность его манер граничила порою с застенчивостью и конфузливостью.

Вот как описывает своего наставника Никольский: «С кем бы и о чём бы ни беседовал Василий Сергеевич, во всей фигуре и выражении лица было столько обходительности, ласковости и внимания к собеседнику, а вместе с тем сам он держался так робко и растерянно, что приходилось лишь удивляться, потому что перед хором как регент этот человек был совершенно иным: его взгляд становился стальным, повелительным; лицо принимало выражение силы и власти; напряжённая выпрямившаяся фигура, взмах руки — призывали к порядку, подчинению, взвинчивая внимание поющих до самой высшей меры напряжения и готовности выполнить всё, что нужно ему, Орлову».

Этот контраст человеческой мягкости и профессиональной требовательности, ласкового взгляда и стального холода глаз, приветливости и суровости лица отмечали все, близко знавшие Василия Сергеевича.

«Мягкий в жизни, он делался стальным на эстраде, — продолжает Никольский. — Как боевой конь при сигнале к сражению, он положительно преображался и стоял перед хором весь — власть, сила, огонь. И ещё одна подробность. Начиная первый номер концерта или ответственной церковной службы, Василий Сергеевич становился бледен, рука его дрожала, он нервно и глубоко дышал, обнаруживая величайшее волнение; но вместе с тем это не передавалось хору, не возбуждало в нём робости или страха, наоборот: взгляд Василия Сергеевича и вся фигура покоряли певцов каким-то необъяснимым путём, вызывая полное подчинение ему и великую боязнь лишним движением нарушить обострённое всеобщее внимание и тишину».

Всякий хорист знал регента простым в жизни и полным власти — на клиросе и эстраде. Дисциплина и порядок в хоре у Орлова были поразительны: хор казался монолитом, спаянным гранитной неподвижностью. Во время исполнения никто не смел отвести взгляд от лица регента, переминуться с одной ноги на другую — все стояли как вкопанные, затаив дыхание. Дисциплины Василий Сергеевич добивался не окриками и замечаниями, но пронизывающим взглядом серых глаз, строгим выражением лица и всей фигуры. Он умел создавать вокруг себя атмосферу абсолютного порядка и подчинять певцов, исходившей от него внутренней силе. «Дирижёр-вождь» — так характеризовал его другой ученик, впоследствии профессор Московской консерватории Владимир Степанов.

Насколько строг и щепетилен Василий Сергеевич был в отношении подчиненности ему хора, показывает следующий примечательный случай. Однажды на последней репетиции пред концертом хор, пропевал программу набело и исполнял уже заключительный номер. Вдруг кому-то из басов-октавистов (так называются очень низкие басы) вздумалось «украсить» пение, и он спел какой-то один слог в октаву.

Тогда произошла незабываемая сцена, вспоминает Никольский: «Василий Сергеевич, как ужаленный, резко ударил камертоном о край железного пульта, хор моментально остановился и… замер: Василий Сергеевич, с искажённым от негодования лицом, уставился в глаза виновника и с минуту молча, при гробовой тишине всего хора, мерил его с головы до ног; потом, переведя глаза на партитуру, дрожащими руками открыл первую страницу первого номера и сдержанно скомандовал: „С начала!“ Хор по-прежнему молча повиновался и, платя за неисправность октависта, спел всю программу с первого номера до конца».

Так отзывались об Орлове современники, замечая, что при пении в Успенском соборе Василий Сергеевич редко вёл хор со свойственным ему жаром и искусством; чаще всего службы пелись без особых стараний.

На концертной эстраде хор звучал значительно лучше, чем в соборе. Это объясняется тем, что Василий Сергеевич был не столько церковный регент, сколько образцовый хормейстер. «Клирос стеснял его и расхолаживал, а эстрада вдохновляла; - писал Никольский, — спеть вещь — это его увлекало, но тянуть ектении и прочее — это лишь угнетало. В этом сказалась не суетная жажда успеха, а особенная жилка: быть регентом чистой воды — это нечто иное, чем быть художником-исполнителем вообще. Регент из каждого момента службы способен сделать „номер“, хотя бы и не особенной художественной ценности, а Василий Сергеевич был именно художником».

При Орлове Синодальный хор приобрел симпатии не только публики, но и музыкального мира. Его концерты охотно посещали известными музыкантами. А заезжим гостям и высокопоставленным лицам Синодальный хор давал экспромтом целые концерты, вызывая справедливое удивление искусством своего исполнения.

Так, например, в июне 1889 года в Москву прибыла молодая чета из царствующего дома — Великий князь Павел Александрович с новоокрещенной супругой Александрой Георгиевной. Приёмы, балы, обеды — всё пошло по установленному церемониалу. Славил новобрачных и увеселял высшее московское общество Синодальный хор, о чём писали «Русские ведомости»: «Во время обеда и после него пел хор синодальных певчих под управлением регента Орлова… исполнявший «Славу» высоконовобрачным и несколько концертов.

Былая слава Чудовского хора и некоторых частных хоров померкла: Синодальный хор далеко опередил их и с тем дал могучий толчок к развитию церковного хорового дела в Москве.

В 1899 году хор под управлением Орлова выступал в славившейся своей музыкальностью Вене. Сама по себе поездка хора за границу — событие исключительное. Она была приурочена к освящению новой русской посольской церкви в Вене. Синодальный хор из 40 певцов (18 мужчин и 22 мальчика) участвовал в торжественном богослужении. А на другой день в громадном зале Венского музыкального общества состоялся триумфальный духовный концерт.

Любопытно, что за неделю до выступления «синодалов» в Вене с грандиозным успехом прошёл концерт хора в 120 человек с первоклассными солистами в сопровождении оркестра и органа под управлением прославленного итальянского композитора церковной музыки, руководителя Сикстинской капеллы в Риме Лоренцо Перози. Успех этого концерта, однако, нисколько не повредил успеху Московского хора, и даже способствовал ему, возбудив в венцах желание сравнить исполнение итальянцев и русских. В зале собралась родовая и финансовая аристократия, католическая знать Вены и выдающиеся музыканты.

Однако лучшие голоса Синодального хора звучали великолепно, и с первых тактов можно было почувствовать, что ему не опасно сравнение. Этот концерт, в обширную программу которого входили произведения Бортнянского, Львова, Турчанинова, сочинения Гречанинова и Кастальского, написанные в национально-самобытном стиле, стал образцовым. «Эталонным было хоровое звучание, манера исполнения, степень музыкальной образованности певцов» — пишет исследователь творчества Орлова Евгений Тугаринов.

Успех исполнения достиг своего апогея после виртуозного исполнения 40-ка кратного «Господи помилуй» Львовского — эта вещь возбудила в публике восторг, доходивший до энтузиазма.

Музыкальные критики Вены писали: «Ансамбль хора, от первых сопрано до низких, глубоких, как пропасть, настоящих русских богатырей-басов, так хорош, что кажется, будто слушаешь великолепный, замечательно чисто настроенный, орган».

«У нас нет ничего равного этому Синодальному хору — сокрушались венские газеты, — и полезно было бы задуматься, отчего же у нас этого нет».

«Синодалам» тут же предложили концертное турне по Европе, однако чиновники Синода с ходу отвергли всякие предложения, посягающие на «целомудрие» своего детища: превратить Синодальный хор в концертную организацию — никогда!

В 1901 году Орлов был назначен директором училища, вместо Смоленскoго, поставленного во главе Придворной Певческой Капеллы. В последние годы жизни он завершил преобразование училища в высшую школу церковного пения, подготовившую целую плеяду талантливых учеников — регентов-дирижёров, составивших гордость и славу русского искусства: Павла Чеснокова, Николая Данилина, Александра Никольского, Михаила Климова, Николая Голованова.

Напряжённая работа, отсутствие взаимопонимания с непосредственным начальством и застарелая болезнь сердца, от которой Орлов регулярно и не слишком успешно лечился на Кавказе, подорвали здоровье пятидесятилетнего регента. 1907 год стал последним в его карьере и жизни: учебный год, экзамены, репетиции… последние концерты — с января по апрель хор выступил шесть раз.

На одном из них — исключительное событие — Василию Сергеевичу удалось полюбоваться своим детищем со стороны. В тот день он уступил своё место перед хором Александру Кастальскому — композитору, чьим вдохновением ожил древний обряд «Пещное действо» — церковный чин воспоминания о сожжении трёх отроков. Премьера, которой дирижировал сам автор, собрала изысканную публику: членов царской фамилии, высшее духовенство, профессоров университета, консерватории, училищ.

Концерт превратился в целый спектакль: пение, декламация, пояснение к действию, демонстрация световых картин с древних миниатюр, а певчие, как сообщали «Московские ведомости»: «были в своих красивых кафтанах с красными и зелеными свечами в руках. Исполнение было неподражаемо». В следующем же концерте «Пещным действом» дирижировал уже сам Орлов.

Летом здоровье регента стремительно ухудшалось и стало ясно, что болезнь, одолевшая Василия Сергеевича, последняя, и он уже не встанет. Орлов умер 10 ноября 1907 года. Десятки людей — бывшие воспитанники, коллеги-музыканты, почитатели, приходили в те дни в зал Синодального училища проститься с выдающимся регентом. Частные московские хоры, сменяя друг друга, пели панихиды, совершавшиеся архирейским служением. Проводить замечательного музыканта в последний путь собралось несколько тысяч человек.

Имя одного из крупнейших мастеров церковного хорового искусства — нашего земляка Василия Сергеевича Орлова носит известный в нашем городе Фестиваль духовной музыки, впервые организованный по инициативе Зеленоградского благочиния в 2014 году. В феврале 2020-го четвёртый фестиваль собрал на двух концертных площадках в Зеленограде и Москве около 700 участников: приходские детско-юношеские и молодёжные хоры, певческие коллективы светских школ, образовательных и культурных центров для детей и юношества из столицы и области.

Цель этого песенного форума — знакомство широкой аудитории с лучшими образцами духовной музыки, однако, в его программе не только православные богослужебные произведения, но также русская и зарубежная классическая музыка. А в этом году с фестивальной сцены прозвучали в честь 75-летия Победы песни, посвящённые Великой Отечественной войне.

А на видео зеленоградский детский хор «Кантилена» школы искусств им. Дягилева исполняет на IV фестивале Орлова «Богородице Дева, радуйся» С. Рахманинов и Ф. Библ «Ave Магiа» (Angelus Domini)