Что именно секретного происходило в городе и на зеленоградских микроэлектронных предприятиях? Эту тему поднял в своем "Живом Журнале" житель Зеленограда, работавший в НИИ точного машиностроения с 1984 по 1997 годы, Всеволод Баронин. Об этом же мы беседуем сегодня с Всеволодом в студии Zelenograd.ru.

Ю.К. – Я правильно обозначила годы вашей работы в НИИТМ?

— Да, всё верно. Правда, в 1984-1986 годы в НИИТМ проходила моя преддипломная практика, как студента 5-го и 6-го курсов факультета электронного машиностроения МИЭТа. Такова была традиция тех лет – люди проходили преддипломную практику либо на кафедре, подавляющее большинство практиковалось непосредственно на предприятиях Министерства электронной промышленности. Кто как проходил, было его личное дело.

Ю.К. — В своём блоге вы опубликовали очень любопытные заметки под заголовком "Байки из НИИТМ". Судя по количеству комментариев, эти заметки многие прочитали. Почему вы решили вспомнить то время, вашу работу на предприятии?

— Во-первых, потому что, являясь активно читателем и участником "Живого Журнала", я, к своему удивлению, не находил там мемуаров "низового уровня", людей, которые работали бы в 1970-80-е годы в системе Министерства электронной промышленности и других не менее закрытых министерств.

Во-вторых, уж простите за прямоту, надоело читать большую и маленькую ложь в местных средствах массовой информации о совершенно безоблачной и беззаботной истории Зеленограда. Тем более, обидно, что молодое поколение, родившееся уже в 80-е, имеет совершенно ходульное представление об истории родного города и микроэлектроники тех времён. Всё это сводится к одной, глубоко неправильной, фразе: "У нас была великая микроэлектроника, мы уже почти догнали Америку; тут пришли демократы, устроили перестройку и всё развалили". Именно поэтому мы должны обращаться к свидетельствам очевидцев, которые видели то, что было, но которые почему-то боятся об этом рассказывать.

Ю.К. — В ваших заметках вы упомянули происшествие в 1978 году, когда в 342-м корпусе прогремел взрыв – человек готовился к рыбалке, делал динамит, и, видимо, что-то не так сделал. Обвалились стены, были пострадавшие, погибла девочка. А на следующий день, как вы написали, по "Голосу Америки" передали — "В подмосковном Зеленограде произошёл взрыв на секретном электронном заводе". Вы это собственными ушами слышали?

— Да. Если бы я не слышал собственными ушами, я счёл бы это за дурацкий анекдот. Совершенно понятно, что информаторы у иностранцев здесь были, и, видимо, серьёзные информаторы. Но они давали какую-то совершенно сумасшедшую информацию, наверное, ту, которая отвечала их собственной компетенции, и больше ничего.

Ю.К. — Что касается обстановки "секретности и закрытости" в Зеленограде. Я из собственного детства помню такие разговоры. Ещё один интересный момент, который был у вас отмечен — никто толком не мог сказать, кем работают его родители. У меня в семье было именно так, у некоторых одноклассников тоже. Родители работали на разных предприятиях, об их работе было известно только одно — они инженеры. Вы с этим сталкивались?

В.Б. — Я с этим сталкивался всю свою сознательную жизнь. Сам я с юных лет мог чётко сформулировать, кем и где работают мои родители. Они работали не в системе Министерства электронной промышленности, а в Москве, совершенно в иной области. Но, как бы то ни было, я мог это чётко сформулировать. От своих одноклассников я получал очень странные отговорки. Самое внятное, что можно было получить: "Моя мать собирает транзисторы". И всё.

Когда я учился в МИЭТе и потом пошёл в НИИТМ, я понял, что эта тотальная засекреченность на бытовом уровне шла от двух вещей. Во-первых, была очень своеобразная система объяснения работникам предприятий, что они делают. Вот ты знаешь свой маленький, крохотный кусочек работы, и это всё. До тебя даже никогда не доводили, к какой установке должен относиться данный узел. Что уж говорить о НИИ. Я работал сначала в 8-м отделении НИИТМ, затем в 16-м. Сотрудники 8-го отделения очень плохо знали, что делалось во 2-м отделении, или в 1-м, которое занималось робототехникой и сборочными системами. Во-вторых, как ни печально об этом говорить, здесь ещё играл свою роль совершенно фантастический — в отрицательном смысле слова — уровень рядовых инженеров и исполнителей. У этих людей можно было спрашивать, чем они занимаются, и не получить внятного ответа, потому что у них просто не хватало профессионального уровня знаний, чтобы оценить, что именно они делают, и объяснить это связно.

А.Э. — Где здесь причина и где следствие? Из-за секретности люди не знали, что делается на соседнем участке предприятия, или профессиональная некомпетентность шла из вуза?

В.Б. — Профессиональная некомпетентность этих людей шла даже не из вуза. Большинство людей даже в руководящем звене были с вполне себе средним образованием. Высшее образование они получали на вечернем заочном или каким-либо другим, выражусь прямо, не очень честным способом. Кроме того, вся эта атмосфера секретности и речь о том, как придут шпионы и всё украдут, настолько всё окружала, что люди действительно боялись не то что сидящего за соседним кульманом, но и самих себя.

А.Э. – Даже боялись поинтересоваться, чем занимается сосед?

В.Б. – Да, это тоже имело место. Плюс человеческое отсутствие любопытства.

Ю.К. — Возвращаясь к детству – вы помните, чтобы родители или другие взрослые говорили, что в таких-то местах Зеленограда детям нельзя ходить?

В.Б. – Нам об этом говорили в школе, в младших и средних классах.

Ю.К. — Конкретные места называли?

В.Б. – Может быть и называли. Во-первых, я за давностью лет этого не помню. Во-вторых — ну и что, если бы они даже называли, мы тоже были вполне бойкими детьми. Я прекрасно помню, как мы лазили через забор на ангстремовскую свалку.

А.Э. — Все лазили :).

Ю.К. – Я помню, как в классе втором или третьем нам с одноклассницей стало интересно, что находится в Северной промзоне. Мы туда приехали на автобусе №3, кажется, вышли на "Берёзке", пошли куда-то вперёд. К нам подошла женщина и сказала: "Девочки, здесь гулять нельзя. Поезжайте обратно".

Что, собственно, означает "закрытый, засекреченный город"? У нас не было какого-то пропускного пункта на въезде, не было шлагбаума. Теоретически "шпион" мог сесть в 400-й автобус или в электричку, и приехать. И как их отлавливали, интересно.

В.Б. — Добавлю, не было никакого периметра из колючей проволоки вокруг города, который полагается быть вокруг закрытых административно-территориальных образований. Истории с ловлей шпионов в родном городе помнятся очень хорошо. С детства об этом предупреждали, и в школе и в институте, — никакого общения с иностранцами не допускается. Учась в МИЭТе, мы давали подписку о неразглашении.

Собственно, технология была такая. Насколько мне известно, на постах ГАИ при обоих въездах в город имелась инструкция о том, что необходимо засекать все иномарки, которых по тем временам было раз, два и обчёлся. Кроме того, необходимо было засекать и останавливать все машины с иностранными номерами и поворачивать их назад. Хотя, если подумать, глупая мера. Пропустим шпиона внутрь — и поймаем, а так — никого не поймаем.

Я не ручаюсь за правдивость одной истории, мне её рассказывал небезызвестный Дмитрий Фонарёв, в своё время бывший известной личностью в Зеленограде. Этот человек служил в своё время в охране Михаила Горбачёва, в таковом качестве он раздавал миллион интервью. Он является президентом какого-то фонда телохранителей видных персон, и вообще очень интересный человек. Естественно, он служил в КГБ. Он мне всё время рассказывал, что система безопасности Зеленограда включала ещё одну деталь. В каждом 400-м автобусе, направлявшимся в Зеленоград, в те времена ездил один агент КГБ в штатском, который должен был устанавливать и вылавливать шпионов и вообще иностранцев.

О правдивости этой истории говорит и другая, произошедшая с одним моим товарищем. Это было в 1984-м или 85 году. Этот товарищ выпивал и тусовался в одной компании в Москве. Они познакомились со студентами московской консерватории южноамериканского происхождения — то ли из Бразилии, то ли из Венесуэлы, то есть людьми приметными в наших краях. В общем, всем хотелось продолжения банкета, и они поехали в Зеленоград. Не успели они войти в квартиру (дело происходило в 4 микрорайоне), как в дверь постучали — люди в штатском. Как говорится, "ищут пожарные, ищет милиция". Иностранцев выдворяют вон из квартиры, с хозяевами происходит большая разборка. В результате этот мой друг имел колоссальные неприятности на работе. Хотя работал он не в Зеленограде, но тоже в какой-то серьёзной организации.

А.Э. — Это, видимо, реальное воплощение анекдота моего детства. "Во время Олимпиады-80" чернокожий гость Москвы садится в 400-й автобус, а кондуктор говорит: "Товарищ негр, вам в Зеленоград нельзя, это закрытый секретный город".

В.Б. — Если вспомнить ещё, в 1986 году, когда в Москве была молодёжная международная спартакиада или что-то в таком духе, мы ходили в добровольной народной дружине (ДНД). Мы с моим сослуживцем Володей Волынкиным были отряжены не в простую дружину, а в секретную. Мы были обязаны обходить в вечер проведения спартакиады непрерывно, по периметру, здание, где был и сейчас располагается НИИТМ, а также НПО "Зенит". Таким образом мы должны были выслеживать иностранных шпионов. Это не шутка, не байка, а реальный случай.

А.Э. — Были даны инструкции, как опознать шпионов?

В.Б. — Инструкции, по безалаберности тех лет, не давались. Очевидно, нужно было опознать шпиона исходя из того, что он будет вызывающе хорошо одет.

Ю.К. — …И говорить на безупречном русском.

В.Б. — В связи с этим вспоминается ещё одна история, произошедшей где-то в 1983 году с одним моим приятелем из Эстонии. Приятель был музыкантом, соответственно, одевался он хорошо, тем более, живя в Эстонии. Мы однажды собрались ко мне в Зеленоград, опять же выпивать. Это кончилось для нас почти печально. Перед отделением милиции в старом 8-м микрорайоне мы были с этим Энделем Йыги пойманы милиционерами и препровождены в отделение. Милиционеров очень интересовало, не является ли иностранцем мой друг. Но он иностранцем не являлся, и нас отпустили с миром.

Ю.К. — Вы упомянули в своих заметках подписку о неразглашении при поступлении в МИЭТ. Видимо, в отделе кадров подписывали бумагу. Что именно предписывалось не разглашать, сколько там было пунктов?

В.Б. — Я сейчас и не упомню, сколько было пунктов. Прежде всего, предписывалось не разглашать само название института. Название "Московский институт электронной техники" было секретным.. Насколько я помню, МИЭТ именовался в открытых документах как "103460, Москва, К-460, а/я 1501". Название "Зеленоград" тогда в почтовых названиях вообще не фигурировало. Интересно, что при этом "Москва, К-105…" было адресом лётного училища в Тамбове.

Ю.К. – Смутно помню, что, отправляя письма в Зеленоград, на конверте нужно было писать адрес "Москва К-498…".

А.Э. — Если бы я написал "К-498, Зеленоград, корпус, квартира" в обычном письме, то оно не дошло бы?

В.Б. – Нет, письмо бы дошло. Вообще, с использованием топонима "Зеленоград" полная загадка. На одних картах Советского Союза был совершенно открыто указан Зеленоград, на других было пустое место. В абсолютно открытом Малом атласе СССР 1979 года Зеленоград как топоним присутствует, при этом Менделеево в нём отсутствует.

С другой стороны, нужно отметить, что в те годы, которые хвалят за присутствие якобы порядка, и с пресловутой секретностью творился бардак. В связи с этим вспоминается следующая история. Мы, учась в МИЭТе, прекрасно знали, что название нашего института нельзя нигде упоминать, тем более нельзя его фотографировать и помещать эти фотографии в открытой печати. Каково было наше общее удивление, когда один наш однокурсник (это был 1983 год) приволок в институт очередной номер еженедельника "Неделя". Обычная скучная советская газета. На центральном развороте был репортаж, который заставил нас всех онеметь. Там были фотографии МИЭТа, как снаружи, так и изнутри. При этом без всяких экивоков было написано, что в городе Зеленограде имеется чудесный вуз – Московский институт электронной техники, для самых умных людей.

Что это означало — можно только теряться в догадках. Газета с такой публикацией должна была проходить цензуру, как общую, так и с Министерством электроники. Как этот материал прошёл в печать, для меня до сих пор является загадкой.

Ю.К. – Недавно в местных форумах обсуждался документальный фильм 1975 года о Зеленограде, такой документально-пропагандистский. Там, если не ошибаюсь, МИЭТ был показан в ряду достопримечательностей.

А.Э. – Был ли этот фильм в своё время где-нибудь показан – вот вопрос.

Ю.К. – Да, это вопрос; но для кого-то и чего-то он же снимался.

В.Б. – Этот факт совершенно непонятен. Левая нога не знала, что делает правая, и наоборот. Точно так же, как величайшей загадкой в истории Зеленограда можно назвать несостоявшийся сюда визит тогдашнего президента Соединённых Штатов Ричарда Никсона в мае 1972 года. Под который расширили Центральный проспект и посадили деревья (об этом даже не все старожилы помнят). До этого проспект был раза в два уже.

Я тогда учился в третьем классе, и помню это отлично. Проспект расширили буквально за неделю. Так вот, возникает вопрос: если город закрытый и секретный, зачем было планировать сюда визит Никсона, тем более, с будущим его визитом на некоторые предприятия?

Когда я работал в НИИТМ, я гарантированно знал, что Никсон в 1972 году должен был посещать если не это предприятие, то уж точно завод "Элион". Там к его приезду готовились очень дотошно и даже выстроили совершенно потрясающий по тем временам командный туалет, чтобы Никсон мог туда зайти во время пребывания на "Элионе". Даже в 1987 году обстановка этого командного туалета очень впечатляла.

Ю.К. — Интересно, если бы сейчас президент США надумал приехать в Зеленоград, работы, например, по расширению Панфиловского проспекта могли бы начаться и завершиться в течение недели? :)

В.Б. — Я думаю, да. Потому что сделать это приказывали бы серьёзные организации.

Ю.К. — При поступлении на работу в НИИТМ вы наверняка заполняли анкету..

В.Б. — Естественно. Я заполнял очень серьёзную анкету.

Ю.К. — Там были все эти вопросы насчёт оккупированных территорий, родственников, живущих за рубежом?

В.Б. — Да, как и у всех, в любой мало-мальски серьёзной "фирме" в те времена.

Ю.К. — Что особо секретного было в работе НИИТМ? Насколько я помню, это предприятие не работало на оборону.

В.Б. — Если говорить уж совсем прямолинейно и честно, ни одно предприятие Зеленограда, за исключением, вероятно, завода "Компонент", напрямую на оборону не работало. Микросхема имеет любое назначение, не обязательное военное. Дело в том, что НИИТМ был, как и прочие предприятия, относящиеся к НПО "Научный центр", одержим в большой мере каким-то нездоровым сенсационным изобретательством, что приводило к разбазариванию народных денег. Секретность к тем временам уже превратилась в очень хорошее средство, чтобы скрывать безумное прожектёрство, которое обходилось по тем временам государству в очень серьёзные деньги. Два миллиона рублей на серьёзную тему в начале 1980-х годов большими деньгами не считались. При этом тема могла быть и не выполнена реально, а так, только на бумаге.

Ю.К. — Чем вы лично занимались на предприятии?

В.Б. — Придя в 8-е отделение ННИТМ, я сразу начал заниматься тем, чем я занимался на своей преддипломной практике. Это было то, что официально и гордо именовалось "вакуумная техника электрофизических установок". У меня и в дипломе записано, что я специалист в этой области. На самом деле я занимался установками для плазмохимического травления кремниевых пластин в сборе (тех, которые обозначаются в диаметре). В 16-м отделении, куда я ушёл через два года, я занимался тем же самым.

Тема эта нигде в мире не являлась ни закрытой, ни секретной, потому что там происходят базовые физические процессы. Процесс регулируется величиной напряжения, силой тока разряда, которые задаются вручную или программно, и химическим составом самой смеси, в чём никаких великих секретов нет.

Ю.К. — Насколько строгий режим, контроль был тогда на предприятии?

В.Б. — Как остроумно было замечено не мной, всё это выражалось в том, что за пределами обеденного перерыва за сигаретами выйти было нельзя, кроме как по отпускной записке. И ещё по такому понятию как "местная командировка", которую нужно было подписывать.

Ю.К. — То есть минут на десять можно было выписать?

В.Б. — Нет. Можно было её выписать и уйти на неопределённое время. Факт в том, что большинство людей, работавших в НИИТМ, если бы там не было режима, удержать не было бы никакой возможности.

Ю.К. — Строго контролировался приход на работу вовремя?

В.Б. – Более чем. Фактически позже того времени, указанного в пропуске как время прохода, прийти на работу было невозможно.

Ю.К. — С девяти до пяти?

В.Б. — С 8:15 до 17:30, с часовым перерывом на обед. Но у подавляющего большинства сотрудников НИИТМ был вкладыш гибкого графика, у меня в том числе, который позволял приходить на работу с 7:00 до 9:15 и уходить с 16:15 до 19:00.

Ю.К. — Тогда с работы, с заводов в частности, нередко выносили, что могли. Из НИИТМ можно было что-то вынести?

В.Б. — Из НИИТМ выносить, в общем-то, было нечего. А с завода "Элион", я уверен, тащили и весьма. А где по тем временам можно было взять алмазную полировочную пасту? За её хищение можно было получить очень серьёзный срок. Или, допустим, серебряную проволоку.

Ю.К. — Ловили с поличным, слышали вы об этом?

В.Б. — Ловили периодически. На всех предприятиях, я полагаю, такое случалось. Как-то это не воспринималось как великая общественная трагедия.

Главной общественной трагедией было обстоятельство под названием "поймали американского шпиона". Сейчас, когда стало более очевидно, как тренировали наших разведчиков, становится понятно, что никаких американских шпионов, вероятно, и не ловили. Ловили тех, кто был связан с местными разведчиками, которые в Зеленограде обучались, как добывать секретную информацию. Об этом говорит и то, что шпионов почему-то всегда ловили аккуратно в марте и в сентябре. Но в 1987 году это закончилось. Первый год моей работы в НИИТМ был 1986-й, и до этого, когда я был на преддипломной практике, — в эти годы шпионов ловили аккуратно два раза в год.

Я в 90-е хотел провести небольшое расследование, выйти на этих людей. Но мне намекнули, что мне не стоит этим заниматься.

Ю.К. — Чтобы нам эту тему развить, наверное, нужно звать на интервью кого-то из тогдашнего первого отдела. Может, расскажут о ловле шпионов в Зеленограде.

В.Б. — Я очень сомневаюсь, что они согласятся на разговор. К тому же, проведя мониторинг интернета, я пришёл к выводу, что иностранцев Зеленоград как понятие не интересует вообще. Путём титанических трудов за пределами очевидных сервисов я выловил ровно одно упоминание о Зеленограде в англоязычном секторе интернета. Упоминание это — о людях, которые нам известны под фамилиями Старос и Берг. Но это была не сенсационная ссылка, "такие-то люди тоже стояли в основании отечественной микроэлектроники в Зеленограде".

А.Э. — Это говорит о глубокой вторичности того, чем занимались на зеленоградских предприятиях?

В.Б. — Безусловно. Ни в какой мере зеленоградские разработки не были оригинальными, как бы сейчас не пытались представить обратное. Я ещё застал те времена, когда Александр Иванович Шокин был министром электронной промышленности. Я помню его приезд на завод "Элион", его истеричную речь с криками: "Мы вам не для того платим государственные деньги, чтобы что-то изобретать своей головой. Вы здесь для того, чтобы копировать".

Ю.К. — Это дословно?

В.Б. — Дословно. Думаю, любой человек, который работал в этой сфере, может не один десяток подобных историй рассказать. Я и сам занимался откровенным копированием французской установки фирмы Alcatel. Эта фирма известна по мобильным телефонам сейчас. У неё до сих пор номенклатура изделий этим не ограничивается. Она занималась производством очень толковых установок для плазмохимического травления полупроводниковых пластин.

В 1989 году нам пригнали такую установку, модель GIR-260. Я был ведущим инженером по её центральному узлу – перегрузочной камере и двум реакционным. Когда эту установку сделали в нашем варианте, она была очень непохожа снаружи на французский исходный образец, а внутри всё было похоже, кроме управляющей электроники.

О том, как мы копировали эту установку, рассказывать можно бесконечно. Это отдельная история, которая показывает, как всё делалось в Министерстве электронной промышленности, как "согласованно" работали наука и производство в связке НИИ — завод. Учёные хотели одного, на заводе говорили: "Нет, мы это не можем делать, жрите то, что дают. Мы не можем вам дать неплоскостность в 0,01 миллиметра в реакционной камере. Берите то, что есть".

Таких историй был миллион. Кстати, именно история копирования системы GIR-260 мне хорошо показала, что вся секретность нужна была для того, чтобы ни в коем случае не допустить "горизонтальные" контакты между отдельными отраслями советской промышленности.

Ветераны зеленоградской микроэлектронной промышленности, которые прочитают или услышат это интервью, прекрасно помнят, какое тяжёлое положение было с таким конструктивным элементом газовых систем, как сильфон. Сильфон — гибкая гофрированная металлическая труба, применявшаяся как развязка между жёсткими трубами. Когда я пришёл в НИИТМ, считалось, что родина вообще не в состоянии сделать сильфон длиннее 40 миллиметров. В результате, газовые схемы установок и связок из этих установок представляли собой какой-то дикий лес из тяжёлых труб из нержавеющей стали, внутри электрополированных, но они не были длиной более 10 метров. На краях в качестве динамических развязок стояли эти несчастные 40-миллиметровые сильфоны. Когда мы получили для копирования французскую установку, там на вакуумных насосах и в иных элементах установки были нормальные сильфоны диаметром от 8 до 40 миллиметров и длиной от 400 миллиметров до 2,5 метров. Поскольку от министерства был приказ передрать всё максимально точно, то начались поиски сильфонов в других министерствах. Естественно, всё нашлось. Меньше чем через месяц в Ульяновске, в том самом научно-производственном объединении, которое до сих пор занимается системами заправки авиатехники, найдены были длинные сильфоны. Они ещё с конца 1950-х годов производились и применялись в Советском Союзе, в системах воздушной дозаправки боевых самолётов и в системах наземной заправки. Почему Министерство электронной промышленности не могло выяснить этого интересного обстоятельства еще в 1960-е годы, а вело разговоры, что длиннее 40 миллиметров сделать не может, я не знаю.

В связи с этим вспоминается ещё одна история. Когда в 1988 году космический корабль "Буран" наконец-то взлетел, то, видимо, в Министерстве авиационной промышленности поняли, что секретить конструкционные материалы не стоит (а разговоров про теплоустойчивую плитку было более чем достаточно), и решило собрать совещание по этим конструкционным материалам – вроде как поделиться с кем-то. Дошла эта информация и до "Элиона". Меня и одного из моих начальников, разработчика Виктора Георгиевича Коппа, отправили на это совещание. Мы были вооружены соответствующими бумагами, допусками на секретность и так далее. Прибыли мы в какой-то особняк на Мясницкой улице. Наши документы посмотрели, и если бы у охраны было оружие, нас бы, наверное, застрелили. Нас с криками, что мы не из их министерства, оттуда выпроводили.

А.Э. — То, о чём вы рассказываете, — это такая внутриведомственная конкуренция, которая со стороны Министерства электронной промышленности обеспечивалась секретностью?

В.Б. — Так же, как и, видимо, со стороны любого другого министерства.

А.Э. — У каждого были свои методы…

В.Б. — История с плитками на "Буране" показывает, что Минавиапром бдил так же.

А.Э. — Какой смысл? Борьба за финансирование, за влияние?

В.Б. — Полагаю, это была борьба за распиливание бюджетов между конкретными людьми. Если бы действительно осуществлялась широкая кооперация по всем направлениям, допустим, между Министерством электронной промышленности и Минавиапромом, у которого были серьёзные технологии, это не позволяло бы тому же Министерству электронной промышленности выращивать в своих недрах всяческих горе-изобретателей. Вроде современного академика Петрика, который обещал за малые деньги сделать большое чудо.

Ю.К. — В НИИТМ было вредное производство?

В.Б. — На предприятии вредного производства не было. Там был электролитический цех, который занимался электролизным осаждением покрытий; был литейный цех. Но вся вредная химия в НИИТМ летела с "Микрона", который находился рядом.

А.Э. — Вспоминая недавний пожар на заводе "Логика", я бы спросил так. Мог бы возникнуть пожар на предприятии, например, из-за нарушений при сварке?

В.Б. — Ситуация была возможной, но непосредственно на "Элионе" не было производств, которые могли бы создать крупномасштабное ЧП. Мы не работали с химическими агрессивными веществами. Все установки испытывались на нейтральной среде. Жидкий азот применялся – надо было испытывать азотные ловушки на герметичность, но от утечки его никому вреда не было. Сварочные и литейные участки были маленькими. Кроме того, на "Элионе", который был не серийным, а опытно-экспериментальным, не было крупных объёмов работ. Так что фатальных происшествий происходить не могло.

А.Э. — Вообще, в городе ходили слухи о каких-то ЧП на предприятиях?

В.Б. – В городе слухи о ЧП ходили. Причём, если о пожарах и чрезвычайных происшествиях в городе в те годы теперь можно узнать из СМИ, то достоверной информации о ЧП непосредственно на заводах, которые были связаны не с разрушениями, а, возможно, с человеческими жертвами (опять же говорю — "возможно"), нет.

Ходили слухи, что на "Микроне" в 1975 или в 1976 году по какой-то причине взорвалась ёмкость с плавиковой кислотой, которая применялась для мокрого травления структур на пластинах. Вроде бы сразу была одна жертва, девять человек были отравлены насмерть, еще несколько отравившихся не насмерть.

Затем в 1982 году произошла крупная утечка опасных газов с "Элмы". Это был июль или август, и все деревья между заводом и водохранилищем стояли жёлтые, как обожжённые; это я видел своими глазами.

Ещё был слух, что в 1976 году зеленоградское водохранилище (миэтовский пруд) чистили не просто так, что туда тоже что-то утекло. Но это всё слухи. Никто никогда не давал такой информации. К сожалению, в Зеленограде собственная реальная история со своими поворотами и интригами не интересует практически никого.

Ю.К. — Я помню, что периодически возникали разговоры о выбросах на заводах. Конкретики не было, нельзя было узнать, что произошло на самом деле.

В.Б. — Смутные отзвуки этого всего были в конце 1980-х годов, когда под давлением сверху стали требовать экологичности всех этих производств. 2-е отделение НИИТМ, где разрабатывали системы эпитаксиального осаждения кремния, ращения структур, кремниевых кристаллов, вдруг судорожно стало заниматься системами дожигания ядовитых отходов – не только для установок эпитаксии и ращения кремниевых структур, а и для всех остальных установок. По технологии в выхлопах получалось всё, до фосгена включительно. Насколько я понимаю, большинство систем дожига остались либо на бумаге, либо, если что-то и сделали, то не торопились вводить в эксплуатацию.

Тогда подняли большой шум, что якобы на "Ангстреме" везде установлены системы дожига, но "в натуре" эти системы не видел никто.

Ю.К. — Есть часто повторяемая фраза, когда речь заходит об истории Зеленограда, — " в своё время сюда приехала работать техническая интеллигенция", лучшие умы. Вы работали в НИИ, наверняка общались с конструкторами, разработчиками. Что можете сказать о них?

В.Б. — Я скажу очень неприятную вещь, после которой всех тут, наверное, обвинят в сотрудничестве с ЦРУ. Умы эти были весьма посредственными. К сожалению, когда говорят о том, как "в 1991 году всё внезапно развалилось", здесь нужно учитывать следующий факт. Как и кто приехал в 1962-1964 годах в Зеленоград и стал начальником, так он в начальниках и просидел до 1991 года. На самом деле никакой динамики, во всяком случае, на примере НИИТМ, не было, могу сказать об этом совершенно чётко. За меня и двух моих однокурсников, как только мы пришли на преддипломную практику, очень сильно ухватились. И стали нас якобы куда-то продвигать, но очень своеобразно. Нам было сказано открытым текстом, что нас продвигать будут. Только мы должны учесть, что все места от начальника конструкторского бюро и выше — не их прерогатива, потому что всё давно поделено. Максимум, на что мы можем рассчитывать, это на место замначальника конструкторского бюро. А если мы вступим в партию, мы можем рассчитывать на место начальника лаборатории. Это говорилось открытым текстом и ни от кого не скрывалось.

Да, я не спорю, — в том же НИИТМ работали действительно светлые головы, из которых сейчас там осталась одна светлая голова. Остальные убежали, куда глаза глядят. Это уже выше упоминавшийся Виктор Копп, и масса других. Например, Николай Зиновкин, который в 1990-е годы успешно работал в Японии. Могу сказать, что наличие таких людей в любой западной фирме обеспечило бы самой фирме большой технологический прорыв, а этим людям — безбедное существование изобретателей.

Ю.К. — Здесь у них перспектив не было никаких?

В.Б. — Даже у тех, кто вступил в партию. Один из моих наставников, Владимир Яковлевич Умников, с которым мы с работали в КБ-812, даже использовал своё членство в партии, чтобы убежать из этого конструкторского бюро в другое подразделение. Человек, который с нескрываемым отвращением относился к партийной деятельности, был вынужден на год уйти в партком НИИТМ, чтобы потом оттуда уйти в то отделение, где и люди работали разумней, и работа была интересней.

Ю.К. — Какова была в целом идеологическая обстановка в те годы на предприятии, была ли она более-менее либеральной? Гоняли ли ещё "волосатых", чуждых социалистическому светлому образу? :)

В.Б. — "Гоняние волосатых" сохранилось разве что на низовом уровне, типа бабушек на скамейках. Только в их роли выступали такие злобные аксакалы, которые работали в НИИТМ, наверное, с 1962 года. Глядя на меня — видно, по тем временам я слишком вольно и неправильно одевался, — они добрым словом вспоминали первого директора ННИТМ по фамилии Иванов, при котором был порядок. Как они говорили, товарищ Иванов лично ловил волосатых-бородатых и посылал их стричься, и требовал, чтобы все были в белых халатах. Тут же они прибавляли, что, правда, товарищ Иванов, ничего в технике не соображал. Видимо, действительно, если он продержался в директорах всего три года, дальше данные о нём теряются.

Интересно, что следующий директор НИИТМ командовал им четырнадцать лет, и при нём были какие-то достижения и успехи. Но при этом можно было не охотиться на волосатых-бородатых.

Ю.К. — Вы рассказывали политические анекдоты на работе?

В.Б. – Полагаю, что просто была несколько не та аудитория, которая могла бы заинтересоваться политическими анекдотами. Что касается партийных и комсомольских раскладов, вспоминаются очень смешные сюжеты. С вышеупомянутым Володей Волынкиным мы пришли вместе в НИИТМ, и нас, как перспективных молодых специалистов, очень хотели заманить в партию. А год был уже 1986-1987-й, и было ясно, куда всё движется. Тогда в партию молодых специалистов заманивали ровно один год, потом эту затею бросали. Наш парторг Георгий Штейман, похожий на Альберта Энштейна, периодически вылавливал нас с Волынкиным в коридоре и произносил перед нами какие-то бессмысленные речи, похожие на писания Козьмы Пруткова, относительно небывалых преимуществ нашего вступления в партию. Но мы крепились.

Ю.К. — Это 86-87-й год, — у вас было ощущение, что система уже дышит на ладан?

В.Б. — Полагаю, сама обстановка в НИИТМ ещё в 1962 году предполагала, что всё дышит на ладан. В те годы, как помнят те, кто учился в МИЭТе в те времена, в институте было чисто, чинно, и, как выражались тогда на сленге, "зарубёжно". После этого попадание в НИИТМ было, простите, как обухом по башке. Человек из чистого, ухоженного МИЭТа попадал в какую-то пыльную контору, где далеко не у каждого был приличный ГДРовский кульман. Эти кульманы выдавали только тем, кто показывал, что обладает некоторым умом и умением. Мне почему-то такой кульман выдали с самого начала. Большинство сидело за ужасными кульманами производства города Казани, которые при неаккуратном перемещении могли дать соседу противовесом по башке.

Вообще, для меня загадка, почему в НИИТМ была всегда пыль, грязища, мыши водились в шкафах с чертежами.

Ю.К. — Там были большие окна, много стекла, как в "клюшках", например?

В.Б. — Окна были, как и везде. В них были прорезаны вентиляционные форточки, отклонявшиеся градусов на 35. Но при такой площади остекления эти форточки не давали вентиляции, и в целом система вентиляции была не очень хорошо продумана.

Ю.К. — Про "Научный центр" говорили, что стеклянный холл там спроектирован не просто так, а специально — якобы при попадании туда бомбы (видимо, атомной) здание не разрушится. У вас подобные разговоры были?

В.Б. — Подобные разговоры ходили ещё чуть ли не в те времена, когда я учился в школе. Когда построили МИЭТ в 1971 году, "аксакальские элементы" нашего города очень осуждали, что МИЭТ такой весь низкий, кирпичный и "малостеклянный". "Как же? Нам говорили, что упадёт атомная бомба, все стёкла в этих зданиях вылетят, а каркасы останутся". Это очень своеобразные представления о том, что будет при падении атомной бомбы.

Кстати, в рамках тогдашней агитации и пропаганды на секретном уровне всегда на ухо сообщалось, что "надо готовится к войне, потому что точно известно, что на Зеленоград будут сброшены две атомные бомбы". Про это промывали мозги, когда я учился в школе, и даже когда я учился в МИЭТе. Хотя там было мало таких людей, кому можно было бы промыть мозги таким способом.

Ю.К. — Всеволод, разговор получается интересный, думаю, мы его ещё продолжим. Мне бы хотелось, возвращаясь к началу, спросить о реакции читателей вашего блога на ваши "Байки из НИИТМ". Люди пишут: "Спасибо, что подняли тему. Я работал на другом НИИ, у нас так всё и было". Или: "Очень похоже, спасибо, что напомнили". Как-то задумаешься — а почему они сами не хотят вспомнить об этом, написать? Как вы думаете, почему молчат и не пишут?

В.Б. — Во-первых, эти люди — может, и не моего уже поколения, — просто боятся до сих пор об этом писать. Хотя почему бы и не писать? — всё это было 25 лет назад и в совершенно другой стране. Даже тот факт, что кто-то давал подписки о неразглашении, — так они давались ещё в Советском Союзе. Той страны давно не существует. Я хорошо понимаю тех, кто мог бы написать: всегда не хочется вспоминать неприятное.

Юлия Кравченко, Александр Эрлих