К зиме сорок первого года фронт стал подходить к Горетовке.

Эвакуация гражданского населения, как мы знаем, в войну не проводилась. В лучшем случае, да и то в самый последний момент успевали вывозить семьи коммунистов, колхозных руководителей. То есть тех, кого фашисты сразу же расстреливали. У нас в Горетовке вывезли в Химки семью председателя колхоза дяди Прони Каменского.

Самим бежать? Куда?! И как? Нет, это невозможно. На руках мамы старый отец, мой дедушка Никита, младшая сестренка и две маленькие дочери, двух и четырех лет. Во второй половине дома жила семья призванного на фронт старшего брата мамы Ивана. Там та же картина, у его молодой жены Шуры трое малых детей.

А фронт подходил все ближе.

Фашисты господствовали в воздухе, и немецкие летчики гонялись за каждым человеком. Однажды деду Никите от обстреливавшего его самолета пришлось прятаться в Трубочке. Это такое место, сейчас там лежит бетонная труба под дорожным полотном между деревнями Жилино и Горетовка — там, где речка Горетовка пересекает Пятницкое шоссе.

Но это уже позже мы стали так называть это место. А тогда, в войну никакой бетонной трубы, конечно, еще не было, а был еще один настоящий деревянный мост через речку Горетовка. Под ним дед Никита и прятался.

Однажды немецкие бомбардировщики налетели на Горетовку и стали бомбить. Вся семья находилась в доме, здесь же по случаю была и невестка Шура. Обеспокоенная, она побежала через улицу в другую половину дома к своим детям. И в это время одна бомба упала совсем рядом, через дорогу от нашего дома.

Раздался оглушительный грохот. От близкого разрыва весь дом задрожал, заходил ходуном так, что, подумалось, вот-вот обрушится на головы. Поднялась пыль, сделалось темно. Осколками от бомбы пробило стену, щепками легко ранило деда в голову и маленькую Галю в щеку. От смерти всех спасла большая русская печка.

Потом стихло. Только-только стали отходить от потрясения — другая беда! Прибежала перепуганная маленькая дочка Шуры и плачет:
— Дедушка-а! Мамка лежит и не встает!

Пошел дед Никита проверить, а его невестка Шура лежит на крыльце мертвая. Перевернули ее, на спине большая рана от крупного осколка. Так и не добежала она до своих детей…

От попадания бомбы в земле образовалась большая воронка. Эту яму я еще застал маленьким в конце пятидесятых годов. Сейчас ее там нет, на этом месте расположен садовый участок, и землю заровняли.

Шуру временно заприхоронили недалеко от дома под кустом смородины. Дедушка с печальной вестью пошел в Алабушево к ее родителям. На поле от Горетовки к Рукавишниковской больнице за ним опять гонялся фашистский самолет. Родственники приехали, забрали осиротевших детей.

Для спасения от последующих налетов и возможных артиллерийских обстрелов попытались было построить защитное укрытие, но сил на такую большую работу не хватило.

Дополнительную опасность создавало то обстоятельство, что деревня Горетовка располагалась вдоль шоссе по обе стороны. Что стоит, к примеру, проходящему на скорости тяжелому танку походя разрушить деревянный дом?

И тогда решили пойти в Бакеево к дяде Ване, младшему дедушкиному брату. Он уже успел побывать на войне, где был тяжело ранен. После долгого лечения в госпитале солдат был признан негодным к дальнейшему прохождению службы и комиссован. Так он вернулся домой.

Собралось наше семейство. Детей посадили на санки и покинули горетовский дом. Оставили все, с собой взяли только самое необходимое и документы.

У дяди Вани, получившего фронтовой опыт, в Бакеево было отрыто большое убежище по образцу военного блиндажа с перекрытием из бревен.

Пробыли в Бакеево с неделю, во время бомбежек прятались в убежище. Но смертельная опасность всегда рядом. Как-то раз бежит маленькая Валя по деревне, вдруг почувствовала, что за пальто на груди как будто что-то дернуло. Посмотрела, в пальто маленькая дырка, вырван и торчит наружу клочок ваты. Это, видимо, стрелял немецкий снайпер. Слава Богу, не попал. Обошлось.

Красная армия отступала через деревню по Еремеевскому тракту. А фронт подступал все ближе. Бои, сплошная артиллерийская канонада. Нашим бежецам приходилось все больше отсиживаться в укрытии.

Однажды сидят в убежище и слышат железный стук снаружи. Дедушка вздохнул обреченно:
— Это немцы…

Так и есть, пришли фашисты. Открыли люк:
— Зольдаттен есть?
Всех выгнали, проверили. Потом почему-то спросили:
— Цукер есть?
Видно, сахар в снабжении немецкой армии был особенно слабым моментом.

Стали жить в оккупации. Немцы в доме, а жители в убежище.

Спасаясь от сильного мороза, дети приходили в дом погреться на печке и сверху наблюдали за оккупантами.

Немцы сидели за столом. Ели суп из горохового концентрата, при этом шумно портили воздух и гоготали. Такой низкий уровень культуры поведения сильно поражал наших жителей.

Вообще-то, немцы не зверствовали. В основном это были фронтовые части. Среди них было много солдат другой национальности. Кажется, румыны или итальянцы. Все они были и сами измучены войной, морозом. Одежда у них была негодная, совсем не зимняя. Легкие шинели-пальто, тоньше нашего женского плаща. Поэтому они больше заботились о еде да об одежде. Все съестные припасы и теплую одежду, конечно, отбирали. Голодные, они первым делом порубили всех кур.

Они тоже страдали от войны, говорили, помогая жестами:
— Взять бы нашего Гитлера и вашего Сталина за воротник и столкнуть их лбами!

Младшей сестренке моей мамы Вале они говорили:
— Маруська, война капут — поедешь с нами!

У раненой в щеку маленькой Гали посинело лицо, глаз заплыл. Валя понесла ее к немецкому врачу. Он оказался финном и, хотя и плохо, но говорил по-русски.
— Я с детьми не воюю, — не отказал он в помощи.

Промыл глаз, смазал рану мазью.
— Это пенициллин, у вас такого лекарства еще нет!

Врач даже дал маленький тюбик с лекарством с собой. Велел приходить еще. Мазь хорошо помогла, и скоро опухоль спала, рана стала заживать.

Горетовка и окрестности оказались на том переломном рубеже, от которого немцев погнали обратно. И наше наступление уже готовилось.

В Бакеево набилось много немецкой техники. И вскоре налетела наша авиация. Самолеты выстроились в ряд и, как журавли, стали пикировать и бомбить скопление техники. Одна бомба попала в дом Елисеевых. Хозяйка в это время ходила за водой и спряталась от осколков за колодцем, а домашние — дети, отец с матерью — все погибли в доме.

От бомбежки погибло много немцев. Их хоронили здесь же. Под окнами дома дяди Вани немцы заставили наших жителей вырыть могилу для своих солдат. Поставили три креста с касками.

Прошло несколько дней после того, как немцы заняли Горетовку и окрестные населенные пункты: Жилино, Бакеево, Баранцево.

В один из дней с утра немцы без всяких объяснений выгнали из домов всех оставшихся мужчин, а остались только старики и подростки, и колонной погнали их в сторону Истры по бывшему Еремеевскому тракту.

Куда? На смерть? В германский плен? Оставалось только гадать. Вместе со всеми погнали и наших дядю Ваню и моего дедушку Никиту.

Этим дело не ограничилось. На следующий день выгнали из домов всех оставшихся жителей, женщин и детей, и также большой колонной направили вслед мужчинам. Наша мама посадила двух детей на санки, подстелив перину, и вдвоем с младшей сестренкой потянули их навстречу неизвестности.

Опять с собой взяли только самое необходимое и документы. Я сейчас смотрю на немногие сохранившиеся мамины документы довоенной поры: свидетельство об образовании, свидетельство о рождении. Они сложены вчетверо и сильно повреждены на сгибах. Теперь я понимаю, что мама сохранила их без преувеличения на себе, то есть во внутреннем кармане одежды близко к телу.

Сохранилось также три маленьких довоенных фотографии. Самых дорогих для мамы. Они несут следы последующего ретуширования при изготовления увеличенных портретов. То самое фото молодой незамужней девушки с прической в виде «бабочки» вместо безжалостно отрезанной косы. Следующая фотография — снимок новобрачных, рядом с мамой молодой накоротко постриженный по тогдашней моде наш отец. И третье фото — мама, нарядно одетая в пальто с лисьим воротником с двумя маленькими девочками на руках.

Колонну конвоировали немцы на мотоциклах. Среди сопровождающих солдат были те же немецкие союзники румыны, что стояли в Бакеево. На пути к колонне присоединялись жители, захваченные фашистами в других деревнях.

Днем шли, а ночью останавливались в брошенных деревнях. Спали вповалку на полу, на соломе. Зима сорок первого была особенно холодная, от мороза трещали бревна в доме. Как не поморозили маленьких девочек?!

В дороге с детьми тяжко. Осталось в памяти беженцев, что одна молодая женщина не выдержала тяжких испытаний и оставила одного из двух своих маленьких детей на завалинке дома замерзать. Говорила и нашей маме: сделай так же, с двумя маленькими детьми тебе не справиться.
Сохранилась и фамилия этой женщины. Ее, конечно, все осуждали, но после войны заявлять об этом преступном ее поступке властям никто не стал. А затем она уехала из Горетовки.

Так дошли до Еремеево. Догнали колонну мужчин, они содержались под охраной в деревенской риге. В Еремеево удалось согреться и поесть.

Когда пришли в деревню Лисавино, места в домах уже не было. Везде набито битком, так что дверь не откроешь. Что делать? Ночь на улице не пережить, замерзнешь.

К растерянным беженцам подошел один немец. Он впустил их в дом, где располагалась санчасть, знаками показал угол, где можно спать. Показал пальцем на печку: можно затопить. Открыл подполье, показал на картошку: можно есть. Затопили печку, младшая сестренка пошла за водой. К ней подошел знакомый уже румын и говорит, помогая знаками:
— Маруська, иди к офицеру, плачь, — собирает он слезы руками, — проси отпустить твоего батьку.

Валя бросила ведра, побежала за матерью. Взяли детей и все пошли к дому, в котором размещался штаб. Кое-как, знаками и словами: «Батька, батька…» — стали просить отпустить отца. Немец-офицер выслушал, пошел к амбару, где под охраной содержались мужчины, показывает:
— Зови!
Они покричали:
— Тятя, тя-а-тя-а!
В дверях показался старенький дед Никита.

Офицер спрашивает:
— Партизан нихт?
Вид у дедушки жалкий: маленького роста, сгорбленный. Валенки с него сняли, вместо них на ногах были надеты немецкие холодные ботинки.

Заплакал он и махнул рукой:
— Какой я партизан?!
Его и отпустили.

Рассказали об этом тете Зине, жене дедушкиного брата дяди Ивана. Она собрала своих детей и тоже пошла к немецкому офицеру просить за своего мужа. Плакала, каталась по снегу и выпросила-таки.

Так спаслись дедушка и его брат. Остальных мужчин угнали дальше, и дальнейшая их судьба неизвестна. Вернулся позже только один проворный подросток Вася Синяков. Он рассказал, что в Истре их погрузили в вагоны и погнали в Германию. А ему где-то уже под Смоленском удалось сбежать из-под охраны.

Жителей в колонне было много, тысячи полторы. Шли через Еремеево, Лисавино, Куртасово, Степаньково. Дошли до деревни Адуево, что под Истрой. Но тут началось наше наступление, а немцы стали готовиться к обороне. Пользуясь суматохой, наши беженцы хотели уйти назад, но немцы догнали их на мотоциклах и завернули.

Тогда схоронились в овраге между деревнями Степаньково и Куртасово. Валил снег, натаскали соломы. А на берегу оврага немцы поставили орудия и стали стрелять по наступающим нашим войскам. Лежат беженцы под снегом и соломой, дед Никита говорит:
— Сейчас опустят дула и откроют огонь по нам…

Долго так лежали, потом канонада стихла. Дед выглянул из-под снега: орудия увезли, немцы уходят по деревне, минируют дорогу в руках факелы, они поджигают стога и дома.

Ночь так и просидели в снегу. Потом к рассвету слышат: наверху оврага радостный крик, плач. Выглянули — это наша разведка пришла!

Разведчики приказали сидеть и ждать, пока саперы не проведут разминирование. Утром рассвело, пришли регулярные части. Военные развели костер, выстроили беженцев в цепочку, проверили документы. И жители, свободные, пошли обратно в Бакеево.

Задержись наше наступление еще на день-два — женщин и детей догнали бы, как и мужчин, до Истры, погрузили в вагоны и увезли безвозвратно на погибель в Германию.

Когда шли обратно, случилось еще одно происшествие. Проезжающая рядом санитарная машина подорвалась на пехотной мине. У машины повредилось колесо. Никто не пострадал.

Только нашей маленькой Гале снова не повезло, ее и на этот раз ранило осколком. Но ранение, слава Богу, опять оказалось не сильное, осколок через платок лишь царапнул голову. К месту оказавшиеся санитары быстро уняли кровь. Четырехлетняя девочка запомнила, как наши солдаты успокаивали ее, дарили шоколад.

Вернулись в Бакеево, в дом к дяде Ване. Стали жить дальше. Но через день-другой дед Никита не выдержал, говорит:
— Пойду, погляжу наш дом.
Мама его отговаривала:
— Тятенька, не ходи! Заминировано все.

Но не удержался дедушка, пошел в Горетовку, проверил: дом стоит. Тогда собрались и пошли все.

Так относительно благополучно для нашей семьи завершилась оккупация. Недолгая по времени, но насыщенная трагическими событиями. И наши беженцы — дедушка Никита, мама со своим семейством — вернулись домой в Горетовку.

В доме пусто: посередине избы стоит печка-буржуйка, на ней мятый котелок. Алюминиевая кружка на столе и мороженая картошка в подполье. Даже дров нет!

Из одежды тоже ничего нет. Осталось только то, в чем уходили, остальное забрали страдавшие от морозов немцы. Они взяли даже худое отрепье, что висело на гвозде в сенях и служило для выхода к скотине.

Есть нечего. Поначалу выручало то, что в доме остановились на постой военные. Солдаты на печке готовят еду, дети сидят на нарах, смотрят. А красноармейцы наварят себе каши и всем накладывают. Так и кормили нашу семью.

Это продолжалось недолго, с месяц. Потом военная часть снялась и ушла вслед за далеко отодвинувшимся фронтом.

Наступил голод. Семьям колхозников, призванных на войну, не выдавали продовольственные карточки. Подразумевалось, видимо, что в деревне жители и так хорошо живут…

Горетовка после фронта и оккупации постепенно оживала, стал собираться народ. Дед Никита взял инструмент, пошел по деревне подрабатывать по столярному делу. В оплату получал немного еды. Кому кадку поправит, кому стол и лавку в доме починит, вставит стекла в рамы, пострадавшие от взрывов и бомбардировок. Вечером несет домой то муки, то зерна, то хотя бы повала. Но много добыть таким образом не получалось, голодали все.

Рассказывали, что в ту зиму лесник убил лося и тем спас свою семью в голодное время. Это, бесспорно, было противозаконно. Все об этом знали, но молчали. Никто его не выдал. И лесника не осуждали, а по-доброму завидовали ему.

Денежный аттестат военнослужащего, полагающийся отцу, был выслан по адресу его призыва в семью деда в Истре и там задержался. Но он мало помог бы. На месячное денежное содержание солдата в коммерческом магазине в Москве можно было купить, наверное литр-другой молока или одну буханку хлеба.

В это тяжелое время семью от голодной смерти спасла сестра мамы, моя тетя Таня. Она работала санитаркой в военном госпитале в Сходне, открытом в довоенном санатории. Сейчас здесь был развернут восстановительный центр для младшего офицерского состава. Молодые по большей части командиры, прошедшие лечение после ранения, набирались сил перед повторной отправкой на фронт. Восстановительные процедуры, усиленное питание.

Молодой санитарке, одновременно являющейся и официанткой, обслуживающей раненых в столовой, удавалось добывать какое-то остающееся от раненых пропитание.

Однажды военнослужащие заметили чересчур бережное отношение молодой красивой санитарки к остаткам со своего стола и спросили, в чем дело.

Пришлось рассказать всю историю.
— Нас, обслуживающий персонал, здесь кормят неплохо. И самой мне с дочерью вполне хватает. Но непростая ситуация сложилась в большой семье моей сестры. Они проживают в деревне. Там у нас старый отец, сама сестра с двумя малыми детьми, у нее муж на фронте. Да еще одна маленькая сестренка. Им тяжело сейчас, голодают.

На следующий день ребята подозвали ее и сказали так.
— Мы посоветовались между собой и постановили одну порцию с нашего стола оставлять для семьи фронтовика.

Раз в неделю тетя Таня приходила в Горетовку, приносила немного еды. И по очереди на неделю брала девочек к себе домой на подкорм.

Понемногу колхоз возобновлял свою работу. Горетовцы стали трудиться, восстанавливать хозяйство, разрушенное во время прохождения фронта.
Продовольственных карточек для колхозников так и не ввели. Но на трудодни стали выдавать овес. Если бы не этот овес — народ бы умер от голода.

Дед Никита сделал ручную мельницу. Овес мололи в муку, затем вымачивали ее в воде. А потом в чугуне три раза в день варили овсяный кисель. Он и помог выжить.

Я помню, как много позже мама очень любила готовить овсяный кисель из геркулесовой овсяной крупы. Она так же с вечера вымачивала геркулесовые хлопья, а наутро варила настой на огне, помешивая до кипения. Затем остужала. Получалось блюдо белого цвета, по консистенции похожее на холодец.
Мы овсяный кисель не любили, и маме приходилось есть его в одиночестве.

Мне запомнилось, как аккуратно она по ложке зачерпывала кисель из тарелки. Лишь теперь я понимаю, почему у нее в это время был такой отрешенный задумчивый взгляд. Сколько пережитых событий, она, должно быть, вспоминала…

Кое-как дотянули до весны сорок второго года. Появился подножный корм. Ели что придется: лепешки из лебеды с мороженой картошкой, щи из крапивы и свекольной ботвы.

Весной все внимание уделили посадке овощей на домашнем огороде, отлично понимая, что войне конца не видно и следующую зиму с сорок второго года на сорок третий просто так не пережить […]

В сорок втором году в конце зимы фронт отступил далеко от Горетовки. Вслед за отступающим противником ушли даже тыловые военные части. Наступала весна. На полях остались погибшие солдаты. Как рассказывала мама, убитых было так много, что они лежали на поле, как снопы, не убранные после осенней жатвы. Давно наша многострадальная земля не приносила такого печального урожая…

На весеннем солнце тела стали уже разлагаться. Председатель колхоза, старый дед собрал женщин-колхозниц. Стали подбирать убитых. Грузили на сани, и отвозили в Крюково. Там военные выкопали большую братскую могилу.

Собирали и своих, и немцев. Сколько их? Никто особо не считал. Всех складывали в одну яму. Лишь годы спустя на братской могиле поставили памятник.

Сейчас, кажется, существует якобы полный список захороненных в Крюковской братской могиле солдат. Но старые жители знают, что он неполный. Многие из бойцов были без медальонов, специальных изготовленных из эбонита трубочек, в которых на стандартном бланке хранилась запись с данными на солдата: фамилия, имя и отчество, год рождения, звание, адрес. Дело в том, что носить на себе смертный медальон среди солдат считалось плохой приметой.

И на самом деле в братской могиле еще похоронено и много неизвестных солдат. Из тех, кто до сих пор, может быть, считается пропавшим без вести. Такие же братские могилы есть в соседних с Крюково деревнях Каменке, Алабушево, Ржавки и во многих других местах.