В 1960 году мне исполнилось пять лет. Это тот возраст, когда события начинают откладываться в детской памяти. И следующее десятилетие, шестидесятые годы, я прожил в поселке Крюково. Многое из того, что было в жизни потом, забылось, а эти детские, самые яркие воспоминания останутся со мной всегда, пока жив я сам.

Мой отец прошел всю войну. Когда он был призван на фронт в июне сорок первого года, у него уже была семья: жена и две дочки двух и четырех лет. На войне он был несколько раз ранен. Но Бог сохранил его от смерти, а недюжинное природное здоровье помогло вылечиться от тяжелых ранений. И он довоевал до Победы и один из немногих вернулся домой живым и в полной силе.

Моя будущая мама в тяжелейших условиях тыла и немецкой оккупации и сама выжила, и детей сохранила. И, видимо, после стольких лет военных тягот и лишений у моих родителей кипела такая страсть к жизни, что после войны у них родилось еще четыре сына. Я — самый младший из шестерых детей.

Жили мы в деревне Горетовка в пяти километрах от станции Крюково, что на сороковом километре Октябрьской железной дороги, ведущей из Москвы в Санкт-Петербург, а тогда Ленинград.

В Горетовке у нас был свой деревянный дом. Он был старый, к тому же изрешеченный в войну осколками от упавшей через дорогу бомбы. И отец, волевой решительный человек с харизмой батальонного разведчика, решил для такой большой семьи поставить новый дом.

В условиях сельской послевоенной бедности 50-х годов такое большое дело, как постройка дома, было по плечу не каждому жителю нашей деревни. Где взять такие средства? За работу в колхозе денег не платили. Мужиков после войны осталось мало, а уж грамотных и партийных — по пальцам пересчитать. И отец, до войны закончивший что-то вроде сегодняшнего техникума и на фронте вступивший в партию, поневоле занимал небольшие руководящие должности председателя сельсовета, председателя колхоза. И хотя по факту он так же, как и все рядовые колхозники, работал на пахоте, покосе, уборке, он был одним из немногих в Горетовке, кто получал какое-то денежное довольствие от государства.

Это хотя бы немного поддерживало нашу семью. Но и только. На постройку дома требовались совершенно другие средства. Необходимо было каким-то образом заработать дополнительные деньги. Что делать?! Во-первых, сельского жителя России всегда выручало ремесленное мастерство. С ремеслом не пропадешь! И у нас доходы от столярного промысла отца стали первой весомой статьей поступлений.

Поскольку отец вырос в семье столяра, то умел делать сложные мебельные изделия. После работы по ночам дома он работал у верстака и собирал столы, буфеты, гардеробы на продажу в Москву. Это было уже значительным вкладом в реализацию задуманного проекта.

Еще был небольшой доход от продажи на рынке продукции домашнего хозяйства: выращиваемой картошки на огороде и домашней живности во дворе. Но надо признать, что излишков для продажи оставалось не так уж много, большую семью прокормить непросто.

На все вырученные небольшие деньги отец и мать, отрывая от приобретения самого необходимого и может быть даже экономя на и так далеко не самом лучшем питании, стали покупать лес для постройки дома.

Но прежде всего надо установить размер будущего дома, определить его внутреннюю планировку. Дело это ответственное. Здесь надо провести непростое рассуждение. Взвесить потребности и учесть свои материальные возможности. Не одну ночь в постели повертишься, прежде чем примешь,
наконец, окончательное решение.

Отец размахнулся широко. Поступил в сообразии со своим решительным характером. Он выбрал такой вариант двудомной пятистенки, в котором разделительная стена расположена поперек единого строения и делит длинный прямоугольный дом на две равные по площади квадратные половины. В таком доме будет достаточно места для большой семьи.

Дело продвигалось, и к 1960 году, за несколько лет напряженного труда родителям удалось рядом со старым домом поставить начальный сруб будущего нового большого дома.

Когда возведение сруба, основы дома, наконец было завершено, пришло долгожданное время приступать к строительству самого дома. Но за то время, пока сруб строился, жизнь продолжала меняться. И отец вынужден был скорректировать свои планы.

Дело в том, что со второй половины пятидесятых годов в стране началась хрущевская индустриализация. Городу снова потребовались трудовые ресурсы из деревни. И в то время как старшее поколение нашей деревни продолжало трудиться в колхозе, молодежь стремилась устроиться на работу в городе, далеко от дома. Они каждый день утром еще затемно шли пешком до станции Крюково, а потом на поезде с паровозной тягой
добирались до места работы в Химках или в Москве. Возвращались домой уже поздно ночью. Но такие усилия оправдывали себя. В городе на заводах они получали зарплату, а это сильно отличалось от бесплатной работы их родителей в колхозе.

Произошли изменения и в жизни нашей семьи. После окончания горетовской семилетней школы моя старшая сестра также стала работать в Москве. А затем и старший брат поступил учиться в московский техникум.

Все дети нашей семьи учились в школе на отлично, и отец посчитал своим долгом дать возможность нам продолжить свое образование сверх обязательного школьного. А для этого необходимо было переехать поближе к цивилизации, к железной дороге. Так, чтобы иметь возможность выбора места учебы и последующей работы.

И отец принял второе стратегическое решение. О смене места жительства. Он добился получения земельного участка на окраине поселка Крюково, всего в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от одноименной железнодорожной станции. И как только постройка сруба нового дома была завершена,
дождавшись окончания весенней распутицы и становления хорошего летнего пути, отец назначил перевоз строения.

Каждое бревно в торце пометили масляной краской буквами и цифрами. Затем сруб разобрали и перевезли на новый участок в Крюково. Это случилось летом 1960 года.

Прежде чем собирать дом на новом месте, надо провести подготовительные мероприятия. Здесь тоже требуется проявить немалое разумение. Сначала необходимо правильно выбрать место расположения дома на прямоугольном участке и определить его ориентацию по сторонам света. Хозяин обычно руководствуется близлежащими улицами. Куда будет смотреть крыльцо дома? В какие окна будет светить солнце? Нам пришлось также учесть особенные обстоятельства и отодвинуть дом подальше от ряда высоких тополей, растущих на соседнем участке. Они затеняли чуть ли не половину участка.

На выбранном месте строители приготовили глубокий и прочный кирпичный фундамент и по буквенно-цифровой разметке заново собрали на нем перевезенный сруб. А затем стали строить дом дальше, подводить под крышу.

Но время не терпело, наступал новый учебный год для детей-школьников. Зная решительный характер отца, нетрудно догадаться, что тридцатого августа в новый, совсем еще не готовый к проживанию дом переехала из деревни Горетовка вся наша семья. На следующий день двух моих братьев мама записала в крюковскую школу, и еще через день, первого сентября, они приступили к занятиям.

Мы стали жить в новом доме!

Крюково шестидесятых годов — это подмосковный рабочий поселок, в котором было несколько промышленных предприятий: кирпичный завод, мебельная фабрика, пуговичная фабрика, промкомбинат, молокозавод, железнодорожная станция.

Кирпичный завод был небольшой, его мощности хватало только на то, чтобы раз в два-три года возвести в поселке кирпичную пятиэтажку. Они и стали появляться в поселке только в шестидесятые годы.

Изготовление мебели — традиционный вид народного промысла для жителей нашего района Подмосковья еще с XIX века. Позже, в советское довоенное время во всех городах и поселках этой местности существовали артели столяров-кустарей, поставлявших мебель в Москву для государственных учреждений и для частных нужд жителей. И оба моих деда были такими столярами. А после войны на базе этих артелей открылись мебельные фабрики. Была такая фабрика и в Крюково. На ней производили шкафы и серванты, диваны и кровати, столы и стулья.

На пуговичной фабрике в печах варили стекло и на прессах штамповали разнообразные стеклянные пуговицы. Продукция «Пуговички» была уникальна, ее в советское время развозили по всей стране.

На промкомбинате, несколько цехов которого были разбросано по поселку, производили самую различную пищевую продукцию: изготавливали вареную колбасу, наливали газировку в стеклянные бутылки, варили квас в бочках-прицепах, которые ежедневно развозили по всей округе. Квас продавали в разлив по 6 копеек за большую полулитровую кружку и по 3 копейки за маленькую, половинную.

На этом предприятии было еще несколько самых разнообразных производств. Здесь разливали в бутылки дешевое крепленое красное вино, поставляемое в деревянных бочках из южных регионов страны, шили женское белье, сарафаны, платья и халаты, делали настольные и карманные зеркальца, модные узкие галстуки на резиночке.

На молокозавод с ферм окрестных колхозов и совхозов свозили молоко на переработку. О допотопном техническом уровне молочной промышленности того времени можно судить хотя бы по тому, что для охлаждения продукции использовался обыкновенный лед. Его заготавливали
на Михайловском пруду. В разгар зимы, когда ледяной покров нарастал чуть ли не до метровой толщины, рабочие вручную пилой выпиливали большие ледяные кубы и отвозили их в подвалы молокозавода. На этом запасе потом целый год работали холодильники завода.

На одной из улиц поселка была трикотажная артель, специально предназначенная для надомной работы инвалидов.

Октябрьская железная дорога к шестидесятым годам перешла на электрическую тягу. На смену паровозам пришли современные электровозы, и ушел в прошлое поворотный круг, на котором пришедший из Москвы на станцию Крюково паровоз рабочие вручную разворачивали, чтобы он мог следовать обратно на Москву. А искусственное озеро Водокачка, предназначенное для заправки паровозов, осталось до сих пор. Теперь это Школьное озеро в Зеленограде.

С другой стороны железной дороги было еще одно небольшое озеро Резерв. Его название говорит само за себя.

В шестидесятые годы под железной дорогой построили пешеходный тоннель, а над ней — автомобильный мост. А до этого люди переходили и автомобили переезжали с одной стороны поселка на другую поверх железнодорожного полотна прямо через рельсы, по деревянным мосткам.

На всех промышленных предприятиях был крайне низкий уровень механизации, преобладал тяжелый физический труд. Поэтому неудивительно, что рабочему классу после такой работы требовался отдых. К сожалению, обычно он проходил незатейливо, на уличной канаве в дружеской беседе в компании товарищей по работе за распитием бутылки водки, знаменитой своим народным названием «Сучок». Оно произошло, наверное, от того, что спирт для этой водки действительно делали из древесины.

Металлических пробок еще не было, и бутылка запечатывалась довольно затейливо. На горлышко сверху накладывался картонный кружок со слюдяной прокладкой, и все это сверху заливалось сургучом. Чтобы открыть бутылку, сначала надо было оббить на горлышке сургуч. В том редком случае, когда содержимое бутылки выпивалось не сразу, она закупоривалась временной пробкой из туго скрученной газеты. Остаток занимал свое законное место во внутреннем кармане телогрейки. Стоила такая водка немногим более двадцати рублей на старые деньги и два с лишним рубля после денежной реформы.

Повестка дня товарищеской встречи была традиционной. Рассматривались животрепещущие темы в обязательном, раз и навсегда установленном порядке. Дискуссию вели Михалыч и Петрович. Третий собеседник, пожилой Иван Сидорович все больше молчал. Он лишь пыхтел в густые усы, но свое дело знал туго! Он умел безукоризненно точно — глаз-алмаз! — разливать поллитровую бутылку на троих, пользуясь всего одним дежурным граненым стаканом.

Сначала, после первой речь, понятно, заходила о политике. Критиковали Никиту за кукурузу. Но осторожно, суровые сталинские времена жестких наказаний за пустопорожнюю болтовню еще хорошо помнились.

Затем, после второй по полной программе доставалось бестолковому начальству, которое совершенно не может понять элементарных вещей!
— Я Сан Санычу говорю: «Ну нельзя этим расточным резцом работать! Я же не смогу обеспечить должный квалитет!» — возмущенно стучал в грудь Михалыч, квалифицированный слесарь-инструментальщик с химкинского механического завода. — А он знай гнет свое: «Точи да точи». Нет, Петрович… Вот ты мужик толковый, с понятием, тоже умеешь чертежи читать… Ты скажи мне: ну, не дурак ли наш Сан Саныч, а?!
— Да, наш мастер тоже в технике не петрит ни черта! — соглашался Петрович.

Постепенно, по мере того как Иван Сидорович завершал свою виртуозную работу по безупречному разделу единого целого на три равные части в несколько приемов, разговор переходил к выяснению личных взаимоотношений:
— Петрович, скажи… Вот ты меня уважаешь?!

К завершающему пункту повестки дня, обсуждению женщин, приступали лишь в конце встречи, когда было уже почти все выпито и вдруг вспоминалось, что в скором времени придется идти домой, а там предстоит объяснение с женой. Женская тема что-то не вдохновляла. И вскоре участники выездного на канаве совещания выпивали расходную и нетвердой походкой, пошатываясь, разбредались по домам.

Досуг можно было также скрасить в крытой брезентом пивной под народным названием «Рваные паруса». Она всегда была переполненной.

Ассортимент блюд здесь был небогатым. Самым распространенным заказом был комплексный джентльменский набор под названием «Сто пятьдесят с прицепом». Основным компонентом такого набора было сто пятьдесят граммов все той же водки «Сучок». В дополнение к напитку в состав заказа включались также тарелка с горячими сосисками и капустой на закуску и кружка пива в качестве «прицепа».

На старые деньги этот штатный боевой комплект стоил десятку, на новые — один рубль. Это немалые деньги, и далеко не каждый житель поселка Крюково мог позволить себе такое шикованье!

Из учреждений культуры поселка можно отметить деревянный клуб, в котором крутили кино. Хорошо помню, как темным зимним вечером я возвращался домой после просмотра нового фильма, первого советского ужастика по повести Гоголя «Вий» и дрожал от страха.

Спортивная жизнь поселка проходила на большом футбольном поле. В будние дни через него проходила оживленная пешеходная дорожка. А по выходным дням играли между собой цеховые заводские команды.

В отличие от Горетовки, где на глазах у всех раздеться до трусов и в таком неприличном виде пинать ногой мяч… взрослый мужик считал для себя постыдным поведением, в Крюково коллективные зрелищные игры были популярными. На матчи поболеть за своих заводчан собиралась довольно большая толпа жителей Крюково.
— Саня, смотри, смотри! Да не туда… Ты смотри вон на того нападающего, который сейчас мяч по левому краю ведет… Видишь… Ну вот! Это Володька! Он у нас в цеху работает! — восторженно болел за своих ребят шлифовщик с мебельной фабрики Василий.
— Ну, и куда он ударил?! Мазила твой Володька! — возражал ему Саня, стеклодув с «Пуговички».
— Ноги-то у него, ноги… — поддерживал Саню его товарищ Леха. — Ты только посмотри! Кривые и волосатые! Наши бабы во-он там стоят, все видят. Завтра у нас весь участок над твоим Володькой будет смеяться!
— Ладно, смеяться они будут… — обижался Василий на товарищей за критику своей команды. — Ты, Леха, давай-ка лучше… того… двигай поближе к выходу. Скоро игра заканчивается.
— Да уж! Смотреть тут больше нечего, все ясно, — соглашался Саня. — Твои ребята с мазилой Володькой все прос!!! Как бы и нам с тобой, ха-ха, не обделаться. В шалмане-то сейчас очередь соберется — ого-го!

Поскольку шалман, то есть незабвенная пивная «Рваные паруса», находилась недалеко от футбольного поля, это позволяло удачно заполнить выходной день как спортивными, так и культурными мероприятиями.

Рядом с футбольным полем находился еще один значимый для поселка объект — керосиновая лавка. Сюда не иссякала очередь жителей Крюкова и окрестных деревень с канистрами, бидонами, бутылями, которые выделялись в каждом доме для хранения неприятно пахнущего керосина.

Керосин — это стратегический продукт шестидесятых. Он поддерживал работу небогатого набора бытовой техники. Первый из них — керосинка. Это основной кухонный прибор той эпохи. На ней готовили еду.

Да и для освещения еще приходилось иногда пользоваться керосиновыми лампами, поскольку электроснабжение было нестабильным и порой отключалось на несколько часов.

А в вечернее время напряжение электрической сети «плавало», лампочки порой притухали и начинали мигать. Поэтому для работы первых телевизоров применялись шумные трансформаторы напряжения. Мы иногда ходили смотреть телевизионную программу к нашим родственникам, живущим на соседней улице. И я помню, как дядя Яша постоянно дежурил около своего «КВН» с маленьким экраном и с большой стеклянной увеличительной линзой и поддерживал рычажком стрелку трансформатора на нужном уровне 127 220 вольт. (Прим. ред. Cтандарт: 127 вольт — напряжение в электрической сети в СССР до 1970-х годов! Переход в СССР на 220 V был довольно таки постепенным…-В Москве последние
дома переводили с 127 на 220В в 1986 г ). Еще он то и дело подкручивал ручки управления телевизора, поскольку «плавали» также яркость и четкость изображения.

С телецентра транслировались только два телевизионных канала, и они работали всего несколько часов в день.

Телевизоры имели лишь немногие жители поселка, более широко были распространены радиоприемники. Они были несложными, электрическая схема состояла всего из трех радиоламп. И управление тоже было незатейливым. С помощью переключателя диапазонов «Длинные волны — Средние волны» и ручки настройки на волну, наблюдая за тоненькой желтой стрелкой на круглой шкале, можно было поймать всего несколько
радиопрограмм.

Наибольший интерес у радиослушателей вызывали только что появившиеся в 1960 году утренние воскресные развлекательные передачи «С добрым утром». Они начинались в 9 часов 15 минут бодрой оптимистической музыкальной заставкой с жизнерадостной песней в исполнении Марка Бернеса:

С добрым утром, с добрым утром
И с хорошим днем!

Эта передача обычно заставала нас за работой в огороде. Наш отец выставлял приемник в окно и включал его на всю громкость. Звучали веселые песни и добрые шутки, светило яркое солнце. Мы были счастливы!

Иногда трансляция радиопередач неожиданно прерывалась и раздавался волнующий торжественный голос диктора:
Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза.
Передаем сообщение ТАСС!

Взрослые настораживались:
— Не дай Бог, война!..
А мы, понятно, в войну не верили и с нетерпением и надеждой ждали сообщение о новом полете наших космонавтов.

Вечером так же, как и в Горетовке, мы любили слушать радиоспектакли, которые в обиходе назывались постановками.

Центром поселка являлась Крюковская привокзальная площадь. Здесь всегда было оживленно.

Среди самого разнообразного люда было много побирающихся по поездам инвалидов войны, передвигающихся на костылях и на самодельных колясках-тележках на подшипниках. Они пели пронзительные песни на единый, берущий за живое мотив, очень похожий на «Напрасно старушка ждет сына домой»:
На докторском белом высоком столе
Лежал я в кровавом бушлате.

Пассажиры сочувствовали калеке, подавали какую-то копейку. Война прошлась по всем, и у каждого в семье была своя история. А инвалид, бедняга, неистово растягивал меха гармони и безжалостно терзал сердце:
Тринадцать ранений хирург насчитал,
Две пули засели глубо'ко.

Калека с трудом преодолевал ступеньки платформы и спешил к винному прилавку магазина, чтобы на собранные деньги поскорее затушить в душе свое непреходящее горе. И всегда зубастая продавщица на сей раз не ругалась, терпеливо пересчитывала горсти его медяков.

Инвалиды были небритыми и одетыми не лучшим образом. Но всетаки они выглядели гораздо лучше, чем сегодняшние окончательно опустившиеся бомжи, которым и горевать-то, может быть, не о чем.

Автомобили на площади были редкостью в шестидесятые годы, но появились автобусы. Первые маршруты связывали окружающие деревни с железнодорожной станцией. Они уходили вверх по улице Ленина по грейдерной дороге. Асфальт для подмосковного поселка был непозволительной роскошью.

С лотков продавались карамельные сладкие петушки на палочках, пирожки по пять копеек с капустой и повидлом и по десять копеек с мясом.

Домохозяйки обходили «Крюковский колхозный рынок», магазины «Сельмаг», «Хлеб», «Хозтовары», «Продукты», прозванный «Синеньким» за свой цвет, еще один магазин «Продукты», железнодорожный. Здесь же было ателье «Фотография».

Столовая «Чайная», наверное, сохранила свой вид и название еще со времен конной почтовой станции в девятнадцатом веке.

В парикмахерской всех стригли на один фасон громко стрекочущей и нещадно дергающей волосы машинкой. Взрослых под бокс или полубокс, а детей — с чубчиком, а то и просто под ноль.

Приехавшим на автобусе из дальней деревни сельчанам можно было постричься в парикмахерской, сделать семейный снимок в фотоателье и на радостях устроить праздничный обед в «Чайной». Но это недешевое мероприятие для сельского жителя!

Однажды отец на рубль, сэкономленный, наверное, от собственного обеда, устроил такое вкусное и обильное угощение для меня. Оно состояло из борща, котлет с картофельным пюре и компота из сухофруктов. Сам он, конечно, только выпил свои законные сто пятьдесят. А закусил частью моего обеда, поскольку сам я с ним не справился.

Большой популярностью у жителей Крюкова пользовался стенд «Не проходите мимо». Он стоял в самом центре площади и имел воспитательную цель. На стенде размещались карикатуры на домашних хулиганов, устраивавших драки, дебоши и семейные скандалы. Под рисунком было краткое описание совершенных ими «подвигов»:
Василий Д-в, находясь в нетрезвом состоянии, громко матерился. Выгнал из дома жену и детей.

Стать персонажем стенда считалось большим позором. Весь поселок потом обсуждал:
— Ой, Кать! Видала, Нинкин-то Василий с красным носом нарисован? Кулаками машет!..
— Василий? Да ну?! — удивлялась соседка. — Не-ет, еще не видала. Вот завтрева пойду в магазин за макаронами, мой Иван просит ему приготовить — так обязательно посмотрю.
— Прописано так: матюгался, фулюганил, грозился убить жену!
— Страм-то какой жене и детям!
— И не говори! Как они теперь будут людям в глаза-то смотреть?!
— Ой-ё-ёй… — сочувственно покачивала головой Катя. — Не приведи Господь!
— А я вот и думаю: а что ж теперь Василию-то будет?
— Поди, пятнадцать суток присудят!
— Вот беда-а-…

В районных газетах того времени печатались короткие объявления о судебных процессах по разводу супругов, что также воспринималось окружающими как крайне постыдное событие.

Основу рабочего района «Заводская улица» составляли шлакобетонные двухэтажные дома. Их построили пленные немцы, которые после войны в течение несколько лет содержались в старой Крюковской ИТК (исправительно-трудовой колонии). После того как в 1949 году немцев отпустили домой, на месте лагеря для военнопленных опять была открыта обыкновенная тюрьма для уголовников. Она существует и по сию пору уже в составе Зеленограда.

Кроме двух-трех десятков таких двухэтажек, в поселке были также рабочие бараки. Это неудивительно, в то время и Москва еще не освободилась от этого пережитка эпохи социалистической индустриализации. Проживание в бараке считалось самым дном жизни.

Здесь царили беспросветная нищета, пьянство, драки. Послевоенный барачный быт еще ждет своего Гиляровского.

Остальная часть Крюкова была сельской. Здесь протекала наполовину деревенская жизнь. Во дворах хозяева держали домашнюю скотину: коровы, козы, овцы, свиньи. По улицам разгуливали куры, утки, гуси.

Мужчины, проживающие здесь, работали на заводах, а женщины по большей части вели домашнее хозяйство, содержали огороды. Домашняя продукция — мясо, сало, птица, молоко, яйца, картошка и огурцы с огорода, квашеная капуста — и была основной пищей жителей. В магазине покупали лишь самые необходимые товары: хлеб, сахар, растительное масло, соль, спички.

Среди простых домов иногда попадались большие старинные дома оригинальной архитектуры начала XX века, с башенками и мезонинами. Здесь раньше были дачи москвичей.

Сохранились даже остатки бывших помещичьих усадеб. В одной такой большой бывшей усадьбе помещиц сестер Фульде в конце улицы Вторая Лесная располагался дом отдыха для глухонемых.

В поселке часто случались пожары. Горели деревянные дома жителей. Но случались происшествия и посерьезнее.

Однажды загорелась керосиновая лавка. Огонь был такой сильный, что густые клубы черного дыма закрыли половину неба. Потушить такой пожар было невозможно и он продолжался почти целый день.

А однажды загорелся колхозный рынок. Сам по себе он сгорел довольно быстро. Но занялся огнем находившийся в задней его части хозяйственный магазин. Там было много банок с краской и другими горючими материалами. Когда пожар разошелся, все это разом взорвалось.

Красно-черный столб огня поднялся как раз на высоту стоявшего рядом первого в Крюково пятиэтажного кирпичного дома и вверху завернулся кольцом. Получилась точная копия ядерного гриба небольшого размера.

В начале 60-х годов, при Хрущеве, был сделан первый показательный шаг на пути к коммунизму: в студенческих и рабочих столовых хлеб стал бесплатным. Смелый эксперимент продлился недолго. Почти сразу же после этого, когда на полях повсеместно стали сажать «царицу полей» кукурузу, в магазинах неожиданно пропал белый хлеб. Вместо него продавали невкусный крошащийся желтый хлеб из кукурузной муки. От всеобщей паники спасло только то, что черного хлеба было достаточно.

В это время крюковским жителям к майским, октябрьским и новогодним праздникам раздавали талоны на покупку белой пшеничной муки из расчета по одному-два килограмма на человека. Талончики были похожи на почтовые марки. По домам ходил депутат местного совета и, отрывая маленькие марки от большого листа, выдавал их по числу членов семьи под роспись в специальном журнале.

На эти талоны жители покупали в магазине белую пшеничную муку и пекли пироги. Они казались особенно вкусными! Старшие относились к этим талонам спокойно, терпимо. Недавно еще ушло время продовольственных карточек.

Хлебный дефицит продолжался полтора-два года, пока Никиту Сергеевича Хрущева не сняли с должности. И тогда белый хлеб и белая мука снова появились в магазинах без ограничений. А Хрущева за эту историю прозвали в народе Кукурузником.

При Хрущеве случилось еще одно продовольственное происшествие. Неожиданно все магазины завалили тростниковым сахаром. Хотя в открытую об этом никто не говорил, все понимали, что это было следствием нашей помощи Кубе.

Тростниковый сахар был непривычным. В отличие от обычного, он быстро растворялся, и чай вприкуску с ним был несладким. Поэтому его никто не покупал. К счастью, в обычном свекольном сахаре недостатка не было.

Читайте избранные главы «Горетовских рассказов» Николая Нибура — о жизни деревни Горетовки близ Зеленограда до войны и в военные годы:

• часть 1. Тильти из Бакеево и другие истории «зеленоградских» деревень
• часть 2. Шершепок, чижик и «пятачок» — как работал и отдыхали в деревнях вокруг будущего Зеленограда
• часть 3. «От близкого разрыва весь дом задрожал — от смерти всех спасла большая русская печка»