— Наталья, 21 ноября у вас будет творческий вечер в театре — что вы представите зрителям?

— Ничего определённого сейчас сказать не смогу, не потому что это большая тайна, а потому что всё ещё в процессе. Есть задумки, наброски, есть желание что-то сказать. Плана, конспекта нет. :) Я приглашаю всех, кто ходит в театр и кто видел меня в каких-то ролях. Приходите — я постараюсь, чтобы это было интересно, чтобы вы получили удовольствие, Будет немножко прозы, немножко песен, сюрпризов. И будет ещё разговор между зрителем и артисткой. Для чего-то люди ходят в театр, и те, кто придёт на этот творческий вечер, тоже по какой-то причине туда придут и будут задавать мне вопросы.

— У вас когда-нибудь уже были встречи со зрителями в таком формате?

— Общения со зрителями в формате творческого вечера, когда я одна на сцене, пожалуй, не было. Хотя всегда было желание поговорить с людьми. Возможно, кому-то интересно узнать об артисте — а что это за человек, насколько он интересен. Мне всегда это бывает интересно, когда я — зритель. Если мне нравится актёр, мне хочется задавать ему вопросы, может быть, какое-то совпадение услышать в важных для меня вещах.

— Расскажите о вашем детстве. Ваши родители имели отношение к театру?

— Абсолютно никакого. Мы жили вдвоём с мамой. Мама ещё до войны приехала девочкой в Москву из Орловской области, потому что в деревне жить было очень тяжело, был голод. Она стала устраивать свою жизнь в Москве. Потом Великая Отечественная война, мама была на трудовом фронте, в 16 лет прокладывала железную дорогу в Карелии и в Финляндии. Затем она работала подсобницей на стройке, это физически и во всех смыслах тяжёлая работа. Надо было выживать... В этом смысле моя семья совсем не театральная. В театр мама меня не водила.

Моё первое впечатление о театре, которое я до сих пор храню, — когда мы с классом пошли в Театр юного зрителя на спектакль для подростков «Остановите Малахова». На меня тогда он произвёл очень сильное впечатление. Даже запомнила фамилию актёра — Платонов. Много было впечатлений от школьных походов в театр, мы ходили с удовольствием. Не знаю, как сейчас, — может быть, кто-то из детей и ходит с удовольствием вместе со школой. А тогда это было как праздник.

Когда стало подходить время к выбору профессии, и я стала говорить, что хочу стать артисткой, мама вообще к этому серьёзно не отнеслась. Она считала, что это блажь. Тем более, все девочки в какое-то время говорят, что хотят стать артистками. Но до того я уже стала заниматься в театральной студии при Дворце пионеров на Соколе. Там были одни девочки; мальчики ощущали себя неуютно и очень быстро уходили. А нам-то хотелось играть, и мы брали драматические произведения. Первая моя драматическая роль была мужской, я играла которую я сыграла, была мужская роль. Я играла работника в сказке «Аленький цветочек». Купца тоже играла девочка, она была постарше, покрупнее. Все мужские роли играли девочки, но мы старались перевоплощаться.

— Вы помните свои ощущения от первого выхода на сцену? Сильно волновались?

— Однозначно, я волновалась. Но до сих пор, выходя на сцену, волнуешься так, как будто ты никогда этого не делала. Сейчас это происходит с большей требовательностью к себе, большим пониманием профессии, владением собой и профессией. А тогда это было желание, которое переплеталось с волнением. Но желание было огромное — выходить, говорить, чтобы на тебя смотрели, нравиться.

— Мне казалось, что будущие актеры уже в детстве видны — эти дети любят внимание, получают удовольствие от того, что на них смотрят. Вы были такой девочкой?

— В жизни я была очень скромной девочкой. И если при посторонних людях говорилось, что я хочу стать артисткой, я тут же ужасно краснела. Я вообще всё своё детство краснела, очень страдала от этого. Как правило, люди, посмотрев, как я превращаюсь в красное пятно, отводили глаза и говорили: «Ну, в общем, понятно...» Какое-то внутреннее желание, которое объяснить было невозможно никому, внутренняя уверенность в себе, — это было. Удовольствие от того, что выходишь на сцену, появляется только когда ты делаешь то, что хочется, и когда из зала идет реакция, когда понимаешь, что людям это нравится. Тогда ты тоже получаешь от этого удовольствие. Тогда я этого не понимала, понимание со временем приходит.

— Вы поступили в Щепкинское училище при Малом Театре сразу после школы?

— Нет. В первый год я сдавала экзамены в Щукинское училище при Вахтанговском театре. Прошла все творческие конкурсы, дошла до сочинения, но обстоятельства так сложились, что я, видимо, не очень нужна была на том курсе как индивидуальность. Когда курсы набираются, педагоги смотрят поступающих в комплексе. Они пропускают более-менее способную молодёжь, но при этом педагоги уже знают названия дипломных спектаклей, которые они предполагают взять на выпуске, на четвёртом курсе. Они изначально подбирают себе молодёжь по типажам, такие индивидуальности, которые должны разложиться на роли. Причём на выпуске несколько спектаклей, и человек должен подходить к разным спектаклям. В конечном итоге поступает ограниченное количество. Когда мы поступали, нам говорили, что на одно место, если память не изменяет, четыреста поступающих. В конечном итоге нас на курсе оказалось 25 или 26 человек, и это был перебор. Когда мы выпускались, нас осталось двадцать. Потому что в ходе учебы кто-то понимает, что это не совсем «его», кого-то отсеивают педагоги. Жёсткий отсев идёт всё время. Поэтому, когда человек выходит из института, вероятность того, что он способен и готов работать, велик. В отличие от людей, которые сейчас, скажем, учатся на коммерческих театральных курсах. Конечно, и там попадаются люди не без таланта. И опять же везде случай, судьба.

— Почему вы всё-таки выбрали Щепкинское училище?

— Я очень хотела пойти в Щукинское, это очень знаменитая школа. Отработав год на заводе (потому что надо было зарабатывать деньги и помогать маме), я решила поступать.

Но для того, чтобы преодолеть психологический барьер, надо было разозлиться в хорошем смысле этого слова. Зная себя, я понимала, что мне нужно провалиться в других институтах, и во мне творческий азарт появится. Тогда, возможно, та стена, которую, казалось, трудно пробить, я пробью. Я пошла благополучно проваливаться в Щепкинское училище. Пошла только с этой мыслью. На экзамене прочитала программу, которую готовила. Но — многие вещи мы предполагаем, а судьба располагает. Так случилось, что на на первом же туре нашу пятёрку слушала наш будущий педагог на курсе Мария Евгеньевна Велихова. Я на экзамене читала материал очень характерный, потому что по своей природе я не героиня, не красавица, нужно было из этого исходить. Я читала рассказ Шукшина — где две старушки, как они между собой попытались выяснить отношения; басню Крылова «Подсвечник и огарок» и стихотворение Павла Когана. Как-то так сложилось, что Мария Евгеньевна на первом же туре прослушивания увидела во мне потенциальную Снегурочку. (Это я потом узнала, в конце учёбы, потому что педагоги никогда этих тайн не раскрывали студентам). И мне уже было легче проходить следующие туры.

— Вы учились вместе с Павлом Курочкиным?

— Да, на одном курсе. На первых курсах нам периодически приходилось вместе играть в каких-то этюдах, отрывках. До сих пор вспоминаем, как играли в отрывке по рассказу Андрея Платонова «Возвращение»; его делала Мария Евгеньевна. Я играла маму, а Павел — моего шестилетнего ребёнка. Кто знает этот рассказ, помнит, насколько этот ребёнок серьёзен. Потом, уже после института, в спектакле «Снегурочка» Историко-этнографического театра мы с Павлом были партнёрами, он играл Леля, я — Снегурочку. Так что мы с ним в творчестве пересекались.

— В дипломной «Снегурочке» было такое же распределение ролей?

— Нет, Павел играл Леля, а я Малушу, одну из слободских девушек.

— Фольклорное, народное начало, которое было заложено ещё в Щепкинском училище, вам близко?

— Мы так росли (да и сейчас так происходит с детьми), что в нас никто любви к фольклору, в школе, например, не закладывал. Опять же, просто так сложилось, что Мария Евгеньевна Велихова, предполагая ставить спектакль «Снегурочка», затеяла делать его на базе фольклора; там не было музыки из одноименной оперы. Для этого к нам на курс был приглашён в качестве педагога профессор Московской государственной консерватории Вячеслав Михайлович Щуров. Он занимался с нами от первого и до последнего курса и вложил в нас фольклор. Я благодарна педагогам за это. Прелесть, смысл, глубина выражения себя через фольклор открывается только тогда, когда ты с этим начинаешь соприкасаться. Со стороны это не очень понятно. Только когда сам поёшь, двигаешься, выражаешь себя в этом.

— Вы сказали, что никто не закладывал — ни тогда, ни сейчас — любви к фольклору. Это правда, ведь множеству людей фольклор представляется чем-то вроде эстрады, подлинное народное, то, что называют аутентичным, не очень понятно. Как вы считаете, почему так происходит?

— Я не знаю. Мне повезло в данном случае. У нас был человек, который хотел в нас вложить фольклор, как это было на самом деле, — без приглаживаний, без украшений, без эстрадного лоска. А сейчас хорошо хотя бы то, что дети вообще узнают о фольклоре. начинают сами его петь.

Но очень трудно в том изначальном варианте вложить в людей фольклор, потому что он никак не связан с нашей повседневной жизнью. У Василия Белова в книге «Лад» описывается буквально по минутам жизнь крестьянина, которая во всём была связана с трудом и с песней. Жизнь была переплетена с традициями, движениями, звуками. Мы живём в городе так, что никак с этим не соприкасаемся, это никак не влияет на нашу бытовую жизнь, на наши мысли. Истинные ощущения, прелесть фольклора, которым жил русский народ, очень трудно донести. Нужно этого очень самому захотеть и почувствовать внутри себя.

— Существовала ли в театральных училищах система распределения, выпускника отправляли работать в тот или иной театр?

— Раньше эта система железно существовала. Сейчас, скорее всего, нет. Ребята сами ходят, показываются и находят театры. Везде это по-разному происходит, это зависит от курса и от мастера. Это зависит от того, насколько раскручены сами студенты, потому что многие ребята уже во время учёбы пытаются начать сниматься. На нашем курсе было немного спокойней, а с распределением у нас было не так гладко. Меня, насколько помню, распределяли то ли в Кинешму, то ли в Сыктывкар.

— Вам туда ехать не хотелось?

— Я позвонила с Сыктывкар, к телефону подошла женщина и на ломаном русском стала что-то у меня переспрашивать. Я поняла, что туда я не поеду. В Кинешму, по-моему, я не дозвонилась. Потом стала сама ездить и показываться с партнёром отрывки. И Пермь съездили, и в Минск. Пермь мне показалась очень далекой, два часа разницы для меня были непривычны и тяжелы психологически и физически. В Минске, в Русском драматическом театре, тоже не сложилось. Я приехала в Новгород, прочитала отрывок из роли, причём, наверное, не очень хорошо. Но так получилось, что нужна была девочка на роль в спектакле по пьесе Михаила Варфоломеева «Дожди» или, иначе, «Распутица». Нужна была молодая актриса на роль дочери главного героя, девочки-калеки в инвалидной коляске. В какой-то момент на эмоциональном подъёме она даже встаёт на ноги. Это очень дорогая для меня пьеса. Полтора года я отработала в новгородском театре.

Потом предложили съёмки в фильме, но из театра меня не хотели отпускать, из-за чего отношения испортились. И я ушла. В кино-то я снялась, но осталась на какой-то период без театра и без партнёров в Москве. В общем, я решила, что надо идти к своим, потому что свои всегда помогут. В то время ребята с нашего курса, там же был и Павел Курочкин, работали в Историко-этнографическом театре. его возглавлял Михаил Мизюков, тоже мой однокурсник. Этот театр жив, процветает, и, кстати, многие зеленоградцы о нём знают и ездят туда, хоть он достаточно далеко от Зеленограда. Этот театр очень тесно связан с фольклором до сих пор. Манера существования в их спектаклях как раз подтягивается в сторону фольклора. Я проработала там около десяти лет, пока в какой-то момент не поняла, что моей природе интереснее, ближе драматическая выразительность. Я долго пыталась в себе разобраться. В итоге наступила перестройка, тяжёлые времена, нужно было просто выживать и зарабатывать себе на жизнь, а в театре такой возможности не было.

Так произошло, что, уйдя из того театра, я родила ребёнка. Потом оказалась в сложной ситуации, потому что умер отец моего ребёнка, и я осталась одна с полуторагодовалым малышом. Понимала, что надо как-то жить, устраиваться на работу. При этом я понимала, что никому я с маленьким ребёнком не нужна, тем более театрам.

И вот позвонил Павел Курочкин. Я тогда периодически ездила в Зеленоград по его приглашению, смотрела их работы, когда ещё была студия. Какие-то работы мне очень нравились, я с завистью смотрела на ребят. Мне всё это нравилось, и было желание выходить на площадку. Но я не относилась к этому, как к перспективе работы. Как часто бывает в моей жизни, когда наступает крайне тяжёлый момент, и ты не знаешь, как дальше быть, видимо, господь даёт случай, посылает человека, который предлагает что-то, и выход находится.

— Начав работать в «Ведогонь-Театре» вы переехали в Зеленоград?

— Полтора года я ездила в Зеленоград, уже будучи актрисой театра, продолжала жить в Тушино. Моя трёхлетняя барышня ходила в садик на Щукинской; дорога, конечно, отнимала силы, время и здоровье. В какой-то момент я поняла, что долго так не продержусь, что надо переезжать в Зеленоград. И мы с дочерью переехали.

— Вы не жалеете, что уехали из Москвы?

— Нет, как ни странно. До сих пор мои знакомые, родственники в Москве говорят: «Как же так? Как ты смело приняла решение!» Я абсолютно нисколько не жалею, потому что мне нравится город, мне нравится, что всё рядом — работа, садик, сейчас — школа. Хоть дочери Катерине приходится ездить в школу, но по московским меркам это совсем близко. Мне нравится, что у нас из окна виден лес, горизонт. В Москве у нас такого удовольствия не было.

— Какой была ваша первая роль в «Ведогонь-Театре»?

— Павел Курочкин тогда ставил «В чужом пиру похмелье» Островского. Он предложил мне возрастную роль.

— Настасьи Панкратьевны?

— Да?.. Я уже, честно говоря, сама не помню :). Сначала было немного обидно — возрастная роль, причём женщины, которая со мной по природе абсолютно не совпадала. Это женщина, которая безумно любила мужа — своенравного, очень эмоционального; любила сына, тоже неспокойного и со всякими приключениями. Она была в своей семье зависимой женщиной, «под мужчинами».

— Вы по характеру не такая?

— К сожалению, не такая, возможно, правильно быть такой. У меня всё внутри не так устроено, мне было тяжело играть эту роль. Некоторые вещи — и тогда, и сейчас я это понимаю,— я делала не совсем так, как хотелось бы режиссёру. Какие-то вещи он от меня требовал, но я не смогла ему стопроцентно их дать. И даже в какой-то момент Павел, когда никто не слышал, сказал мне жестокие слова: «Наташа, когда я приглашал тебя, я приглашал актрису. Но пока актрисы я не вижу». И это было сильно сказано, произвело на меня очень сильное впечатление. Может, не скажи бы он так, я бы пребывала в каком-то благостном ощущении по отношению к себе. А он это сказал, и во мне сразу появилась злость, азарт актёрский, при котором начинаешь ковыряться в роли, искать всё время... Вот такой была моя первая работа в «Ведогонь-Театре».

— С того момента вы сыграли около двадцати ролей...

— Я не считала.

— Была ли среди них особенно дорогая вам роль?

— Как правило, актёры отвечают, что не может быть роли недорогой. Потому что, когда актёр работает над ролью, он вкладывает себя в неё — свою боль, которая в жизни накопилась, свою радость; вещи, которые он не показывает в жизни, а в роли может показать. Каждая роль дорога, независимо от того, насколько она получается. Есть роли, которые более ожидаемы, желанны. А есть неожиданные для актёра. Когда до реконструкции мы ставили спектакль «Вуаля!», мне дали роль хозяйки кафе-театра. Это такая ухоженная женщина, которая должна развлекать публику. Мы вдвоём с Павлом периодически общались с публикой, даже играли скетч, пели песни. Я никак не ожидала, что режиссёр, когда будет выбирать актрис на эту роль, остановится на мне. Для меня это было неожиданно. Хотя лишний раз доказать, что это я тоже могу, было здорово.

— Интересный был спектакль, жаль, что его сейчас нет в репертуаре.

— Есть обстоятельства, которые пока не позволяют его восстановить. Хотя мне это многие люди говорили: «Жаль, что „Вуаля!“ сейчас не идёт».

А что касается ролей, которые хочется сыграть, ты даже порой не знаешь, что это за роль, из какой пьесы, но понимание человека, которого хотелось бы сыграть, оно внутри есть. Сейчас в театре идёт спектакль «Пять углов», на который зритель ходит с большим трудом, потому что название непонятное, неизвестное, и драматург широкой публике не очень известен. Пьеса современная, и народ не решается на нее пойти. Другое дело, когда человек идёт на Островского или Горького. На «Севильского цирюльника» у нас люди очень хорошо ходят.

— Всё-таки люди ходят на классику?

— На известные имена. Потому что обжигаться на чём-то неизвестном зрители боятся. Я и сама боюсь этого. Я их понимаю. Но та пьеса, на которой мы остановились, и женщина, которую я играю, — это то, что мне всегда хотелось сыграть. Хотя в этом спектакле для зрителей возникают некоторые нестыковки. Героиня — балерина, пусть и в возрасте (за сорок), но обычно в любом возрасте видно, что это балерина. Я внешне не совсем соответствую образу балерины, и я это понимаю. Но по характеру, по женской судьбе, которая заложена в спектакле автором и режиссёром Ниной Григорьевой, — это то, что мне хотелось сыграть. Может быть, в этом спектакле мне хотелось бы ещё больше сыграть женскую любовь во всех её проявлениях — и счастливую, и несчастную, и к мужчине, и к ребёнку, и к людям вообще. В этом спектакле моя героиня приходит к любви в самом конце. Этого мне здесь немного не хватает.

— Вы говорите о наполнении роли, о её сути, а если взять театральные амплуа, — в каком вы чаще оказывались?

— Я — характерная актриса. Это понятие широкое. Это может быть комедийная актриса, простушка, этакая простая русская баба. В студенчестве, когда на курсе был дипломный спектакль «Месяц в деревне», где я играла характерную роль гувернантки Лизаветы Богдановны, на репетициях я вдруг ощутила огромное желание играть другую героиню пьесы, Наталью Петровну. Это женщина, которая на протяжении всей пьесы играет любовь. Играется любовь к ней, её любовь по отношению к мужчине. Мне хотелось быть этой героиней. Мне казалось, что мой природный склад ей соответствует. Соответствие внешнему облику — это был спорный момент. Но с возрастом, с опытом я поняла, что можно быть героиней и некрасивой, не отвечающей всем параметрам героини.

Здесь очень многое зависит от режиссёра. Если он верит в тебя, в твою природу, что она может доказать зрителю в зале, что только так и больше никак по-другому, то ты на это отзываешься и работаешь в том амплуа, которое называется «героиня». Но, как правило, режиссёры придерживаются традиционных видений роли, и я их понимаю.

И потом, характерные героини мне даже больше нравятся. Я бы не смогла долго играть героинь, потому что это в какой-то момент становится по-актёрски скучно. Почему мужчины любят играть характерные роли? Потому что там возможностей больше.

— Есть что поиграть?

— Да. Там есть момент удивления. А герой должен производить впечатление, он должен нравиться. Но там возможностей меньше.

— В этом смысле насколько сложно вам было играть царицу Ирину в спектакле «Царь Фёдор Иоаннович»? Роль немногословная, многое передаётся жестами, взглядами.

— Было очень сложно. Однажды, в процессе репетиций, мы сидели с актрисой нашего театра Зоей Даниловской, она сказала: «Наталья Владимировна, ведь очень сложно играть такую роль. Она в чистом виде „героиня“, она не должна быть характерной». Нельзя позволять себе что-то, что можно себе позволить, будучи характерным персонажем. Режиссёром было так построено, он говорил: «По рисунку надо, чтобы это была фреска. Чтобы не мешались ваши руки, ваши ненужные, резкие движения». Потом, войдя в эту «фреску», мы её обживали и что-то себе позволяли, опять же исходя из данности режиссёра. Выходить на какие-то вещи, которые должны задевать в зале людей, вызывать у них понимание, очень сложно. В какой-то момент у меня была ситуация, когда я не могла сделать то, что предлагал режиссёр спектакля, Александр Сергеевич Кузин. Я преклоняюсь перед этим человеком, открыв рот, с восторгом все его репетиции слушала.

Но когда наступал момент самой как актрисе выполнить задачу, не могла сделать и всё. Начинала капризничать, вести себя скверно. Был момент, когда режиссёр сказал: «Знаете, Наташа, я вас снимаю с этой роли».

— Но этого же не произошло?

— Этого, слава Богу, не случилось. В конечном счёте, меня это подстегнуло к внутреннему азарту, во мне началась другая работа. Кроме той работы, которую со всеми актёрами и со мной делал режиссёр, вкладывая себя в нас, пошла другая работа — всё в себя впитав, нужно было своей природой отдавать то, что требовалось для этого спектакля. Насколько получилось, судить зрителям, но в какой-то момент, после энного количества спектаклей Александр Сергеевич подошёл ко мне и сказал: «Наташа, я понимаю, я принимаю. Меня это устраивает». Это было очень приятно.

— Вы с Павлом Курочкиным не однажды играли вместе. Если взять те же «Вуаля!» и «Царя Фёдора», совершенно разные по своей сути и масштабу спектакли. Как вам играется в паре?

— В этом спектакле с Павлом мне лично играется очень уютно. У него есть особенность. Когда он «заряжен» (а он всегда заряжен, не всех спектаклях«, а сейчас я говорю о «Царе Фёдоре»), то даже когда я не очень готова вначале по-актёрски, то, выходя на площадку и видя глаза партнёра, понимаю, что я не могу его не любить, — именно той любовью, которую этому человеку нужно давать. Я в данном случае иду от партнёра, и он для меня благодатный партнёр. Он даёт то, что я должна сама в себе перед спектаклем наработать и чем я должна зарядиться. И когда этого не случается, опять же, по моей вине, он это даёт на площадке, и я по-другому там не могу существовать.

— Ваша дочь ходит на ваши спектакли?

— Моя дочь посмотрела все мои спектакли. Но она не фанат театра. Хотя ей нравится театр, с возрастом она начала понимать какие-то вещи более взросло. Когда она смотрела «Царя Фёдора» четыре года назад, она сказала, что ничего не поняла. Сейчас она говорит: «Мама, знаешь, я поняла, почему герой так сказал». И начинаются вопросы, которые она осознанно задаёт. Хотя она не фанат в том смысле, что она не хочет быть актрисой.

— Вас это радует?

— Не знаю.

— Иногда актеры отвечают на этот вопрос — «упаси боже», категорически нет.

— Тут всегда много нюансов. У тех, кто так говорит, есть доля кокетства в ответе. И потом, у актеров разная жизненная школа. Кому-то эта школа не приносит столько удовольствия и вообще того, что человек ждал от этой профессии. Поэтому своему ребёнку как раз не желает этих мук. Когда в профессии актёра есть отдача, это внутренняя радость и понимание того, что живёшь не напрасно. Хотя очень часто в этой профессии я сама себе говорила: «Зачем ты пошла в актёрство? Ни покоя, ни благ в этой жизни тебе эта профессия не дала в конечном итоге». Но когда случается понимание, ощущение восторга, то оно перекрывает весь негатив. В эту профессию нужно идти только при условии, если хочешь этого, и больше ничего в жизни не умею и не хочу. Потому что в актёрской профессии есть некая жертвенность. Не все выдерживают.

— Бывает так, что вас в Зеленограде, на улице где-нибудь, узнают, подходят поговорить?

— Бывают такие случаи. Для меня это удивительно, потому что в жизни я существую достаточно незаметно. Мне вообще быть в жизни незаметной очень нравится. Во-первых, потому что это позволяет наблюдать за людьми. Во-вторых, напряжение, когда узнают, мне не очень нравится, я от него устаю. Я и выгляжу очень по-простому. Как правило, меня узнают в автобусах. Однажды осенью вхожу в автобус, около водителя сидит женщина с потрясающе красивым букетом пионов, видимо, с дачи ехала. Я не столько даже на женщину обратила внимание, сколько на эти пионы. Сама я ехала с рынка, в руках сумки с продуктами. Я пошла в самый конец автобуса, села там, думала о чём-то своём. Мы проехали полпути, вдруг эта женщина встаёт, и от самого начала — а автобус был длинный, «гусеница», — идёт и смотрит прямо на меня. Подходит ко мне и говорит: «Вы знаете, я вас видела в спектакле, вы мне очень понравились. Возьмите, пожалуйста». И вручает мне букет этих потрясающих пионов. Я с этими сумками...

— У вас «хватило рук», чтобы донести этот букет?

— Рук-то у меня, конечно, хватило. Но деваться было уже некуда. Одно дело, когда в театре к тебе подходят и говорят тёплые слова. А тут меня никто не узнаёт, мне это и не надо, — в театре на сцене я работаю, а в жизни я живу своей жизнью, одно с другим у меня не пересекается, — и когда человек меня узнаёт даже в таком виде, это приятно. Этот случай остался в памяти как тёплое воспоминание.

— Вы играете в театре и одновременно занимаетесь административными делами. Сложно ли совмещать?

— Это очень сложно и тяжело. Я никогда не думала, что мне придётся занять администраторскую должность. Если быть честной до конца, я пошла на эту работу из бытовых соображений — нужно зарабатывать деньги на семью. Какие-то были ещё мысли по поводу того, что мне это должно быть и интересно. Администратор по работе со зрителем занимается привлечением зрителей в театр, который приходит на спектакли, в которых мы работаем. Одно из другого вытекает и одно другому не мешает. Конечно, я не знала, что собой представляла эта должность. Надо было, и я на эту работу пошла. Сейчас, чем дальше, тем больше обязанностей, нагрузки, ответственности. Но это уже «администраторское» удовольствие, когда на спектаклях полные залы. В этом есть заслуга наших актёров — у нас классные, высокого уровня актёры, хорошие постановки. Но людей нужно информировать об этих постановках, привлечь, заинтересовать, поэтому в этом есть и заслуга администратора. Когда удаётся собрать аншлаговые спектакли (у нас, например, сейчас творческие вечера проходят на аншлагах), от этого я тоже получаю удовольствие и гордость, и как актриса тоже чувствую гордость, потому что это мой театр.

— А в дни, когда у вас спектакли, нужно же время на подготовку, — как вы это решаете?

— Решается по-разному, это зависит от спектакля. Есть спектакли для меня более тяжёлые, и в физическом, и в психологическом настрое. Есть более лёгкие, игровые спектакли. Скажем, к «Севильскому цирюльнику» я легко отношусь, и для меня он лёгкий. А «Пять углов», «Царь Фёдор Иоаннович» требуют внутренней подготовки, настроя. Энергия, которая уходит на административную работу, берёт на себя время, силы, нервы. «Тяжёлые» спектакли я пытаюсь от административных обязанностей отодвинуть, надо уже по-честному настраиваться на актёрскую работу.

— Есть ли «Ведогонь-Театре» свои особые театральные приметы, чтобы всё прошло хорошо?

— Не скажу, чтобы в нашем театре была какая-то своя примета. Вообще, есть разные театральные традиции. Иногда актёры, занятые в спектакле, берутся за руки, становятся в кружок и какие-то слова друг другу говорят. У кого-то из актеров есть свои личные приметы, о которых они не рассказывают. Есть общетеатральные традиции. Есть такая примета: если из рук выпала роль, напечатанный текст, — куда бы она ни упала, между столами, под стул, нужно обязательно сесть своим мягким местом на текст, и, прижимая его к этому месту, подняться. Иначе роль будет провальной. Вот это примета общетеатральная, про это знают все.

— Вы сыграли несколько ролей в кино в конце 80-х — начале 90-х годов, если не ошибаюсь, это пять фильмов. Когда у нас в студии был Александр Бавтриков и рассказывал, среди прочего, о своём киношном опыте, он сказал: «Кино отнимает у тебя энергию, ничего не отдавая взамен». По вашему опыту, это действительно так?

— Киношный опыт у меня более скромный, чем у Саши. Он как раз больше ощутил этот нерв и отдачу. С возрастом я поняла, что я не киношная актриса. Удовольствие от себя на экране я не получала никогда. Хотя говорят, что, в основном, артисты и не получают удовольствия от собственного изображения на экране. В данном случае я не кокетничаю — на самом деле я никогда не радовалась тому, что видела. Потом, каждый раз думаешь, что хотелось сыграть не так, а вот так. И когда работаешь перед камерой, это немного другое ощущение. Я не киношная. В какой-то момент это я поняла и перестала к этому относиться с желанием и с ожиданием. Если что-то предлагают, пробую. Не получается, значит, не получается. Опять же, каким-то киношным опытом я бы не стала делиться, потому что он у меня недостаточно небольшой.

— Если бы какой-то фильм с вашим участием сейчас показывали по телевизору, вы бы стали смотреть?

— Мне было бы интересно посмотреть, как люди, которые сидели бы рядом и не знали, что я в этом фильме снималась, на него отреагировали. Плёнка есть плёнка. Что тогда было, то и осталось. Это же не спектакль, который сегодня такой, через год он может быть совершенно другим. То, что на плёнке, меня уже не удивит.

— Спасибо за интересную беседу. Напомню всем, что 21 ноября состоится творческий вечер Натальи Тимониной в «Ведогонь-Театре». Есть ли ещё билеты?

— Приглашаем всех. Билеты ещё остались, но лучше не откладывать, их немного. У нас почему-то все творческие вечера проходят с аншлагом, для нас это удивительно и приятно.