Геннадий Гуськов появился на свет в 1918 году в маленьком селе Кошибеево, которое относилось тогда к Тамбовской губернии, в крестьянском семействе Якова и Татьяны Гуськовых. Когда Гена был маленьким, семья в поисках лучшей доли перебралась ближе к столице — сначала в подмосковный Звенигород, а затем и в Москву, на Таганку. Яков Иванович выучился на бухгалтера и стал работать на крупном лесоперерабатывающем заводе. А Татьяна Александровна стала школьной учительницей.

Здесь, на Таганке, Геннадий окончил школу. «Учился я средне, гениальности никакой не проявлял, — вспоминал Гуськов в интервью, данном в конце 1990-х годов зеленоградскому журналисту Алексею Лаврентьеву. — У нас была очень приличная школа и преподаватели — „старорежимные“, начинавшие работать ещё до революции. Школу я окончил в 1935 году, когда мне ещё и 17 лет не было. Решил в институт поступать — не берут по возрасту».

Только через год после выпуска Геннадий сдал экзамены в недавно открывшийся Московский энергетический институт (МЭИ). В том же году умер отец юноши, которого тот очень любил. Для осиротевшей семьи настали трудные времена. Зарплаты учительницы и студенческой стипендии едва хватало на жизнь, но учёба увлекала молодого человека и скрашивала все тяготы.

«После второго курса декан предложил мне перейти на новый факультет под названием „спецфак“, — рассказывал Гуськов. — „А что это такое?“ — спрашиваю я. „Секрет!“ — отвечает. Я перешёл. Никаких особых секретов там не оказалось, но радиотехнику давали неплохо, и преподавательский состав был отличный. После четвёртого курса я попал на практику на радиозавод, что на Татарской улице в Замоскворечье. Там выпускалась военная радиотехника для авиации и танков: радиостанции, приёмники, радио-полукомпасы и т. п. К тому времени я уже женился, деньги были нужны позарез, и я устроился на этом заводе подрабатывать. Но тут началась война, учёба прервалась».

С началом войны все цеха и сотрудников московского оборонного завода стали спешно готовить к эвакуации. Говорили — в Горький (так назывался тогда Нижний Новгород), но немцы уже стояли под Москвой. После фашистского авианалёта на завод в Горьком, куда хотели поместить москвичей, эшелон со столичным радиозаводом отправили подальше от линии фронта — в Удмуртию, в город Сарапул.

Здесь, на берегах Камы Геннадий Гуськов трудился простым рабочим вплоть до 1943 года. Работать приходилось в условиях частых воздушных тревог и немецких бомбёжек.

Дневные и ночные смены, скудный полуголодный быт, напряжённый ритм — в таких условиях Геннадий Яковлевич получил первый серьёзный производственный опыт.

А в 1943-м из столицы пришло приглашение вернуться и продолжить учёбу. «Отпускали нас со скандалом, — вспоминал Геннадий Яковлевич, — ведь всех, кого было можно забрать с сарапульского завода, уже призвали в армию, и людей не хватало отчаянно».

Гуськову удалось вырваться в Москву, где он в 1944 году окончил МЭИ. Получив диплом, молодой специалист поступил на работу в НИИ-108 на Новобасманной улице (ныне ЦНИРТИ – Центральный научно-исследовательский радиотехнический институт). Под этим номером скрывался Всесоюзный институт радиолокации, созданный в 1943 году по инициативе кибернетика и радиотехника Акселя Берга – учёный выступил перед Сталиным и обратил внимание главы государства на то, что СССР сильно отстаёт в радиотехнике и от союзников и от врагов. В этот институт Берг сумел привлечь известных учёных для создания средств радиолокационного наблюдения на земле и в небе. Геннадий Яковлевич попал в лабораторию №13, которую возглавлял будущий академик Александр Расплетин, где создавали радиолокационные системы для военной авиации. Но в начале 1946 года учёным пришлось «спуститься с небес на землю» – к тому времени Гуськов уже был заместителем завлаба.

В 1946 году Главное артиллерийское управление заказало НИИ-108 радиолокационную станцию (сокращенно РЛС) для обнаружения движущихся танков. Ничего подобного в мире дотоле не было, поскольку танки, самоходные установки, солдаты — всё это находилось среди деревьев, кустарника, складок местности, составлявших естественную помеху, ведь сигналу всё равно, от чего отражаться — от ствола дерева или от танковой брони.

У Расплетина была идея, которой он поделился со своим замом Гуськовым: можно зондировать местность лучом с очень короткой длинной волны, а на выходе использовать индикатор с телевизионной развёрткой. Гуськов мысль одобрил. Но оба хотели сначала послушать варианты коллег. Однако на совещании конструкторы зашли в тупик. «То и дело слышалось: „Идея нужная, но конкретно… как решить задачу?!“ — описывает Игорь Ашурбейли в книге „Расплетин“. — Тогда Расплетин обратился к сидящему рядом Геннадию Гуськову: „Возьмемся?“ Тот согласно кивнул». Руководство НИИ-108 идею одобрило и открыло опытно-конструкторские работы под шифром «РТ» (по-видимому, «Радиолокация — Телевидение» или «Радиолокатор Танковый»).

Расплетин поручил своему сподвижнику Гуськову самое важное — разработку станции, работающей на сверхвысоких частотах, включая диапазоны миллиметровых и субмиллиметровых волн. Дело было абсолютно новое, начинали с нуля. В сжатые сроки создали элементную базу станции, провели исследования и испытали аппаратуру. Работали до позднего вечера, порой захватывали и ночи.

Государственные испытания станции РТ (впоследствии она называлась «СНАР-1») прошли осенью 1947 года. Новый локатор помогал военным «видеть» дальше, чем позволяло зрение: вражеского солдата приборы обнаруживали за пятьд километров, разрывы снарядов калибров 100-152-мм — за 6-9 километров, а танк или машину и вовсе за 16 — и это — ночью, в туман, при задымлении.

«СНАР-1» приняли на вооружение. За создание станции наземной артиллерийской разведки Гуськов получил первую конструкторскую награду – в 1951 году стал лауреатом Сталинской премии. Впрочем, «лавры» были впереди, а пока за первой удачной станцией сразу последовала вторая – под кодовым названием «Лес».

Разработка станции «Лес» стала прорывом в неизведанную часть электромагнитного спектра — диапазон миллиметровых волн. Летом 1948-го работа над «Лесом» требовала напряжения всех сил, поэтому застать конструктора Гуськова на месте было непросто. «В ответ на мои вопросы все ссылались на Гуськова, — вспоминал его сослуживец Виктор Млечин. — „Неуловимый какой-то Гуськов“ , — подумал я, но буквально на следующий день утром к моему столу подошёл высокий худощавый человек в синем костюме со спадающими набок волосами и, привычным жестом откинув назад прядь, улыбаясь, спросил: „Искал меня?“ И, не дожидаясь ответа, произнёс: „Будем знакомы. Я — Гуськов. Зовут меня Геннадий“».

Гуськов был прост в общении. Будучи ведущим инженером и главой важнейшего направления — высокочастотного, он не давил авторитетом, любил хорошую шутку, улыбка не сходила с его лица. В свободное время азартно играл в волейбол, и вообще «смолоду был молод». Жизнь, по воспоминаниям коллег, его не баловала: он рано потерял жену и один воспитывал дочь, живя в маленькой комнате близ Таганки. Но жаловаться на трудности не любил и внешне казался человеком вполне преуспевающим. Житейские вопросы его интересовали мало — слишком увлекала работа. По преданности делу он оценивал и сотрудников. Об одном сказал, как припечатал: гигант слова, пигмей дела. Уже в конце 40-х годов выявилась одна его характерная черта: он не любил признавать себя побеждённым. В спорах бывал упорен, даже запальчив, его непреклонность иные расценивали как проявления трудного характера, но это качество и помогало ему добиваться выдающихся успехов. Если Гуськов брался за задание, то работал до изнеможения, добиваясь результата.

В 1950-м Гуськов возглавил лабораторию №13 вместо Расплетина, отозванного на другую работу.

В 1951-м году начались испытания макета станции «в поле». Гуськов не вылезал из командировок — со своей командой объехал всю Московскую область, используя разные рельефы местности и стараясь делать это при разной погоде. В осеннюю хлябь и зимние холода ночевали прямо в машине — какие после войны гостиницы! Поесть бы где-нибудь… «Труднее всего было с питанием, — вспоминал Виктор Млечин. — Помню послевоенный Можайск. По указанию Гуськова мы его объехали, как говорится, от и до, но нигде не нашли даже самой простенькой столовой, чтобы попить чай, согреться и перекусить».

Государственные испытания «Леса» (впоследствии СНАР-2), прошедшие в 1954 году в Средней Азии, стали испытаниями и для Гуськова лично. Жара за 40 °C, а у Геннадия Яковлевича — ангина с высокой температурой. В операторской кабине станции, где он вёл наладку, теснота (рядом сидят чины комиссии) и духота. «Когда ему становилось совсем невмоготу, он садился на землю, в тенёчке рядом со станцией. Передохнув, снова влезал внутрь, поднимался в антенный отсек, крутя регулировки и меняя настройки», — рассказывал Млечин. Наконец на индикаторе высветилась картинка с идущими по дороге танками, машинами и даже шагающими солдатами — комиссия приступила к измерениям.

Подвижнический труд увенчался успехом: СНАР-2 «видела» дальше и точнее предшественницы, имела лучшее разрешение и скорость развертывания.

В середине 1950-х Гуськова подключили к работам по созданию ракетно-космического потенциала страны. В это время коллектив знаменитого конструктора Сергея Королёва уже приблизился к запуску первой межконтинентальной баллистической ракеты Р-7 — предтечи других ракет, которые до сих пор доставляют на МКС грузы и космонавтов, выводят на орбиту спутники. Но отправить ракету в космос — это ещё полдела, нужно ведь корректировать её полёт с Земли, обмениваться радиосигналами. Созданием системы радиоуправления и занялся Геннадий Гуськов.

Он стал главным конструктором проекта «Днестр». Под этим названием скрывался приёмо-передающий радиокомплекс для измерений траектории и передачи команд управления на борт ракеты. Ничего подобного в НИИ-108 до сих пор не делали, но Гуськов был не из тех, кто пасует перед трудностями или страшится неудач. Весь 1956 год кипела работа. Наконец в начале 1957-го смонтированная в фургоне аппаратура вместе с антенной отправилась в Казахстан на полигон Тюратам (в те годы ещё не космодром, а всего лишь 5-й испытательный полигон Минобороны) — на испытания.

В степи для имитации сигналов с борта ракеты построили вышку, но скоро оказалось, что её высота недостаточна, и тогда ракету стал изображать аэростат. В тяжелейших условиях казахской полупустыни несладко было и технике, и людям, ведь сидеть на полигоне пришлось месяцами, но «упёртый» Гуськов, казалось, не замечал трудностей. Система радиоуправления ракетой была отлажена, и в августе 1957 года состоялся удачный запуск первой в мире «сверхдальней, межконтинентальной, многоступенчатой баллистической ракеты» Р-7.

Отныне у СССР появился стратегический носитель, способный гарантированно доставить ядерный боезаряд на территорию главного потенциального противника — США. Именно для этого в первую очередь, а вовсе не для космических нужд, создавалась ракета. Но хотя Р-7 и была принята на вооружение, судьба её все же космическая: это она в октябре 1957 года открыла космическую эру — вывела в космос первый в мире искусственный спутник Земли, а 12 апреля 1961 года — первого космонавта Юрия Гагарина.

2 января 1959 года с Байконура стартовала ракета с космическим аппаратом «Луна-1», созданным с амбициозной целью — попасть на поверхность Луны.

«Была поставлена очередная задача — запустить ракету на Луну, просто попасть в неё, но не с промежуточной орбиты, а прямо с Земли, — вспоминал Гуськов. — Однако с первого раза мы по Луне промахнулись, и ракета наша ушла в космос, стала небесным телом и сейчас где-то летает. Всяких шуток по поводу этого запуска было немало».

Вместо падения на Луну первая в истории человечества межпланетная станция достигла второй космической скорости и стала де-факто искусственной планетой, а также и первой искусственной кометой. Это была остроумная идея астрономов Иосифа Шкловского и Владимира Курта: визуализировать полёт к Луне. В аппарате находилась камера с килограммом натрия, и система для её постоянного подогрева. Изящный научный и технологический эксперимент состоял в том, чтоб устроить на борту «Луны-1» небольшой и безопасный для оборудования взрыв: испарить этот натрий, возбужденные атомы которого будут светиться ярко-оранжевым светом. Пока облако натрия не расширится, его можно будет наблюдать в телескоп.

В Луну учёные не попали из-за неправильных настроек и неучета времени прохождения сигнала на выключение двигателей — в итоге станция разминулась с Луной на шесть тысяч километров. Через несколько дней она освободилась от гравитации и Луны, и Земли и, оставшись под властью Солнца, вышла на околосолнечную орбиту, стала спутником светила, крохотной искусственной планеткой.

Несмотря на эффектную подачу новости, превратившую промах в успех, с точки зрения задуманного запуск «Луны-1» кончился неудачей, и подчиненные Королёва с трепетом ждали от Главного привычного нагоняя. В этой связи интересно мнение Гуськова о Королёве, которым он поделился со своим коллегой Виктором Млечиным: «Слушай, — сказал он, — какой жёсткий человек Королёв. Своим сотрудникам устраивает такие разносы…» «И что, помогает?» — спросил я. «Представь себе, часто помогает. Слова Королёва там — закон».

Но на сей раз «грозы» не случилось. «Сергей Павлович повёл себя в этой ситуации исключительно тактично, хотя вообще-то человек был очень крутой, — вспоминал Гуськов. — Я с ним вплотную работал достаточно долго и заметил: он всегда различал причину неудачи — по халатности это произошло или просто технически не получилось, и в последнем случае был довольно либеральным».

Проделав работу над ошибками, конструкторы уже через два года успешно запустили в космос человека. После этого грандиозного события Геннадий Яковлевич получил ещё одну награду — за вклад в космическую программу СССР, создание телеметрической аппаратуры и радиотехнических систем дальнего космоса и космической связи его удостоили звания Героя Социалистического Труда. В наградной книжке так и записали: «За запуск в космос первого советского человека и создание ракетной техники».

Скоро таланты радиоэлектронщиков понадобились и при изучении ближних планет. «Всю нашу группу из НИИ-108 перевели в СКБ-563, где в ту пору работали многие будущие сотрудники НИИМП, — рассказывал Гуськов. — Началась программа освоения дальнего космоса — Луны, Марса, Венеры».

Но что толку запускать аппараты к ним, если нельзя обмениваться данными? Нужно было создавать мощный наземный пункт приёма и передачи информации на дальности в несколько миллионов километров. Для этого под Евпаторией, которая среди всех крымских городов может похвастаться наибольшим количеством солнечных дней в году, начали строить Центр дальней космической связи — восемь гигантских антенн-«тарелок» — два ряда огромных зеркал диаметром 16 метров.

Косвенно важную роль в этом строительстве сыграл тогдашний руководитель страны Никита Хрущев. Товарищ первый секретарь в противостоянии с Америкой делал ставку на ракеты и подводный флот, и посему приказал «порезать» на стапелях десяток строившихся тяжёлых крейсеров (некоторые из них уже готовились спустить на воду). Адмиралы схватились за головы, зато конструкторы, возводившие Центр дальней связи, решили один серьёзный вопрос. «У нас же стояла проблема, как вращать те огромные зеркала, — вспоминал Геннадий Яковлевич. — Тогда мы взяли с трёх кораблей орудийные башни главного калибра с механизмом вращения и на их основе сделали поворотные устройства для зеркал».

Весной 1967 года Геннадий Гуськов приехал в Зеленоград и пришёл в НИИ микроприборов (НИИМП) на должность заместителя главного инженера.

Институт был основан пятью годами ранее — в августе 1962 года. Руководил им с момента создания кибернетики Игорь Букреев. При нём НИИМП сначала временно размещался в типовом здании школы-интерната, известном как «Школа металлистов» (по соседству в «Школе швейников» временно находился НИИТТ). По указаниям Букреева здание реконструировали, создали в нём лабораторные помещения, чистые зоны с технологическим оборудованием, смонтировали мощную систему энергообеспечения.

Параллельно шло строительство зданий Научного центра, куда затем переехали институты.

Вскоре Гуськов сменил Букреева на посту директора института. Вот как Геннадий Яковлевич описывал логику своего нового назначения: «Когда я перешел в НИИМП, там уже работала группа специалистов из нашего СКБ-563. Ещё до моего прихода министр электронной промышленности Шокин принял очень разумное решение о создании в своей отрасли ряда профилирующих институтов по основным направлениям оборонной техники. Это были рижский НИИМП (связь), Киевский НИИМП (авиация), Ф. Старосу и его ленинградскому КБ была поручена морская тематика, а зеленоградскому НИИМП — ракетно-космическая, чем я как раз всё время и занимался».

Действительно, НИИМП в те годы занимался разработкой ЭВМ «Салют-1» для лунного орбитального корабля по заказу Королёва. Машина должна была рассчитывать лунные орбиты в момент захода корабля в лунную тень или при потере управления с Земли. Уже был создан экспериментальный образец, на нём даже успел потренироваться космонавт Валерий Быковский. Но лунные проекты отменили, и ЭВМ в дело не пошла.

Под руководством Гуськова космические разработки, в том числе и бортовых компьютеров для орбитальных спутников и станций, продолжились. С ЭВМ «Салют-1» началась долгая жизнь «Салютов». Аппаратурой местного производства оснащались автоматические станции, отправляющиеся на Луну, Венеру, Марс и к комете Галлея. Всего было разработано более двадцати модификаций ЭВМ. Они летали на орбитальных кораблях, на различных спутниках. Лучших бортовых ЭВМ вплоть до распада СССР не было.

В 1975 году на базе НИИ микроприборов и опытного завода «Компонент» было образовано научно-производственное объединение «Элас». Оно создавалось для разработки и производства электронного оборудования систем спутниковой связи и систем сбора и передачи данных, а также создания бортовых компьютеров для космических аппаратов. Возглавил его Геннадий Гуськов.

Впечатляющим прорывом Зеленограда на мировой уровень стало создание в НИИМП системы Правительственной связи. В 1973 году состоялся визит генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева в США. Перед учёными поставили задачу обеспечить этот визит средствами надёжной и закрытой связи. Задача была настолько сложна, что Министерство связи предложило расставить в Атлантическом океане корабли через 300-400 км, чтоб обеспечить передачу информации от США до Испании. О космической связи спецы министерства даже не думали — невозможно было привезти в США и установить там огромную поворотную антенну для соединения со спутниками связи «Молния». К тому же «Молнии» летали по вытянутой эллиптической орбите, и навести луч антенны на спутник было очень сложно.

Гуськов же предложил создать систему космической связи на базе антенной фазированной решётки, разработанной в НИИМП, и смело объявил Правительству о готовности решить поставленную задачу. В итоге был разработан комплекс «Сургут». В его создании участвовал не только НИИМП, но и многие предприятия МЭП, делавшие элементную базу. В НИИМП разработали и внедрили на заводе «Компонент» технологию изготовления СВЧ микросхем и технологию изготовления гибридных интегральных схем для блоков обработки сигналов и управления лучом «Сургута».

Удивление американцев было неописуемым. Легкая изящная антенна «Сургута», установленная на крыше отеля в Вашингтоне, обеспечивала связь через спутники системы «Молния». В США технология полупроводниковых антенных фазированных решёток находилась в стадии исследований и не шла дальше научных статей. А тут им представили действующую систему, где решены сложнейшие вопросы на самом передовом уровне!

Гуськову эта разработка стоила больших нервов, и всё же он оставался образцом хладнокровия для подчиненных. Зять Гуськова — Валерий Петров рассказывал, что незадолго до визита Брежнева Геннадий Яковлевич вместе с сотрудниками института прилетел на Кубу для испытаний «Сургута». «Вдруг — ЧП, нет связи! Бросились проверять, искать возможные причины. Многие ощутили в тот момент состояние, близкое к паническому. Но вот послышался спокойный (и это в такой-то ситуации!) голос генерального конструктора: „А вы сельсин проверили?“. Стали проверять, оказалось, устройство, отвечающее за направление луча излучающей антенны, было запрограммировано с ошибкой, и сигнал шёл в противоположную сторону».

«Сургут» породил целое семейство систем правительственной связи для самолётов и автомобилей высшего руководства страны, а также для кораблей. Апофеозом стало размещение системы на борту атомного ледокола с осуществлением космической связи из района близкого к Северному полюсу.

В 1970-х годах микроэлектронная аппаратура из НИИМП заняла прочное место в космосе. Молодому предприятию удалось потеснить конкурентов из других министерств благодаря меньшим габаритам, высокой надёжности и широкому использованию цифровой обработки и передачи информации.

Качество и надёжность разработок стали гордостью НИИМП, хотя испытания на надёжность были очень трудоёмкими — приходилось испытывать десятки тысяч элементов в течение тысяч часов, чтобы выявить типичные виды отказов и устранить недостатки. Вся микроэлектроника, разработанная в НИИМП и изготовленная заводом «Компонент», «с колёс» внедрялась «в серию» на заводах разных министерств. Неизбежные при внедрениях бюрократические препоны помогал преодолевать высокий авторитет Геннадия Гуськова.

Министр электронной промышленности Александр Шокин не раз отмечал опыт НИИМП в плане надёжности. В те годы многие руководители министерств, создающих электронику, пытались свалить свои недоработки на низкое качество элементной базы, поставляемой из МЭП. В таких случаях министр говорил: «Учитесь у Гуськова создавать надёжную аппаратуру!»

Будучи руководителем НИИМП, который стоял во главе цепочки всей Зеленоградской микроэлектроники и синтезировал её разработки, Гуськов, по долгу службы, нередко оказывался тем, кому первому приходилось рисковать своей головой и карьерой, принимая на себя ответственность за конечный результат. Как это выглядело на практике, рассказывал Владимир Серёгин, назначенный в 1980 году директором завода «Компонент» и первым замом гендиректора «Элас» по производству.

Однажды на Байконуре готовился к запуску очередной спутник, где стояла аппаратура, из НИИМП. Гуськов вместе с Серегиным отправились к месту старта. Прилетели в Ленинск, поужинали в гостинице космонавтов и легли спать, а в 5 утра пришлось вскочить по тревоге — ЧП при подготовке к запуску.

«Площадка располагалась в ровной степи, усыпанной алыми маками, она сливалась с горизонтом, — вспоминал Серегин. — Представьте, необыкновенной красоты, сказочный вид: пронзительно голубое небо, алые маки, на стапелях стоит белая, как невеста, покрытая инеем ракета. В ракету заливается горючее с температурой -200 градусов, поэтому летом она покрылась инеем. Впечатление необыкновенное. „Вряд ли ещё раз увидишь такое“, — сказал мне Гуськов».

ЧП заключалось в замыкании корпуса с землёй — серьёзная неисправность, при которой ракету категорически нельзя запускать. На стартовой площадке царил хаос, никто из генералов не решался подписать акт приёмки.

«Гуськов взял сутки на размышление, звонил на завод, выяснял у подчиненных интересующие его детали и принял решение подписать протокол приёмки. „Зачем вы это делаете?“ — спросил я. А он мне спокойно ответил, что я ещё молодой, не до конца осознаю ситуацию. „Генералы ничего не понимают в технике, их больше интересует политика. Если сейчас мы разберём ракету на части и развезём по городам для проверки, никто не выявит неисправности, а с этих генералов полетят погоны, а то и головы“, — сказал Гуськов. Как разработчик он понимал, что все системы тщательно выверены, скорее всего, застывшая капля припоя попала между контактами на печатной плате и замкнула их, при запуске ракеты, от тряски, такая капля должна была вылететь».

До запуска оставались считанные часы, и Геннадий Яковлевич первым поставил свою подпись на акте приёмки. За ним подписали и все остальные. «Его поступок как руководителя потряс меня», — признавался Серёгин. Наступило время запуска. Напряжение в Центре управления полётом было колоссальное. Через пять минут после старта телеметрия показала, что никакого замыкания корпуса с землёй нет — Гуськов оказался прав, а члены комиссии кричали от радости и чуть ли не качали его.

Главным увлечением всей жизни Геннадия Яковлевича был космос — он был влюблен в него и своими идеями, энергией умел зажигать эту любовь в других — от руководства до рядовых инженеров.

В работе он бывал азартен. «Бывало, мы работали сутками, — вспоминал зять Гуськова Валерий Петров. — Никто при этом не роптал на трудности. Он успевал подбадривать всех, как раньше говорили, воздействовал личным примером. И был для всех нас, сотрудников „Элас“, своего рода талисманом. Мы верили: там, где Геннадий Яковлевич, всегда будет удача. Так было всегда. Чтобы мы провалили даже самый трудный проект?! Такое было просто немыслимо».

А трудностей случалось немало — не только технических, но и связанных с жёсткими сроками, установленными правительством. «Был один случай, — рассказывал Серёгин. — Академик Дмитрий Ильич Козлов конструировал спутник, а мы вешали туда аппаратуру. Козлов был своеобразным человеком, политбюро назначило ему срок сдачи, а мы не успевали. Тогда он вырезал из фанеры таблички с надписью „Аппаратура Гуськова“ и поставил их на местах, где должен был стоять наш блок. Комиссия приехала принимать аппарат и увидела фанеру вместо блока. Геннадий Яковлевич жутко обиделся на Козлова за такой поступок. Гуськов отреагировал мгновенно, мы собрали по всем направлениям технологов, разработчиков, создали бригаду из 18 человек и отправили их в Куйбышев. Они сумели исправить ситуацию, и мы уложились в сроки».

Сорвать сроки — этого он допустить не мог, слишком важна была для страны его аппаратура. И если время поджимало, Гуськов шёл на любые меры: круглосуточный режим работы предприятия, отзыв из отпусков нужных сотрудников, постоянное дежурство на рабочих местах разработчиков вместе с регулировщиками аппаратуры и т. д. Без преувеличения можно сказать, что Гуськов всегда выполнял поставленные перед ним задачи.

И от своих сотрудников Геннадий Яковлевич требовал того же — настойчиво решать поставленные задачи. Он знал цену хорошему разработчику — ведь он сам прошёл весь путь от рабочего до генерального конструктора космического приборостроения.

Не терпел, когда работник сдавался при первой неудаче, без церемоний увольнял людей нерешительных и безответственных, поэтому считался начальником жёстким, с тяжёлым характером. Такая оценка отчасти объяснялась техническим авантюризмом Гуськова (по выражению его коллеги Генриха Ройзенблита), он был человеком нестандартных поисков и решений. Слово «невозможно» его не останавливало. Он упорно вникал в суть этой «невозможности» и преодолевал её с помощью средств, которые другим казались авантюрой, парадоксом.

Однажды для спутника понадобилась магнитная головка. Гуськов обратился в институт, занимавшийся магнитными записями, и там ему авторитетно сказали, что головку с такими параметрами сделать нельзя. Посмотрим! — сказал Гуськов и нанял на работу двух очень пожилых учёных. Те набрали себе в команду дерзкую, незашоренную в техническом отношении молодёжь и сообща сделали 84-канальную головку, которая отлично работала по заявленным требованиям.

Трудившийся бок о бок с Гуськовым Владимир Серёгин так характеризовал своего руководителя: «Он был очень культурным человеком, жёстким, справедливым, добродушным. Редко такое встречается, я никогда не слышал от него матерного слова, хотя нам доводилось бывать в разных обстоятельствах. Он многих людей выручал. Его уважали, он дружил с руководителями, был вхож в высокие кабинеты и пользовался этим, если нужно было помочь людям решить важные вопросы. Он разбирался не только в технике, но и в людях, иногда для дела важнее второе. Работники его уважали, любили и даже гордились им».

Геннадий Яковлевич был блестящим организатором. Он сумел подобрать замечательные команды специалистов для научной, конструкторской, технологической и производственной деятельности, которые работали сообща, решая сложнейшие задачи. В 1984 году Геннадий Гуськов избран членом-корреспондентом Академии Наук СССР.

В советских фильмах крупные учёные нередко представали «сухарями», поглощёнными своей наукой, трудоголиками, не умеющими отдыхать. Совсем не таков был Геннадий Яковлевич. Кроме своей работы он любил спорт — был мастером спорта по волейболу, предпочитал играть в нападении, и жёстко реагировал на партнёра, подавшего ему неудачный пас. Увлечение этой игрой он пронёс с молодости до старости. А вот к большому теннису приобщился уже в зрелые годы и очень полюбил эту игру.

«Я сначала с иронией смотрел на этот вид спорта, но Геннадий Яковлевич, можно сказать, взял на „слабо“, предложил мне отбить мяч от стены пять раз, не роняя его на землю, — вспоминал Владимир Серёгин. — С первого раза у меня не получилось, и этот факт подстегнул меня к тому, чтобы освоить игру в теннис. Потом я даже создал команду, и мы играли с Геннадием Яковлевичем интересные матчи».

Другим увлечением всей его жизни была рыбалка. К этому делу Гуськов подходил основательно, имел хорошую оснастку и был знатоком в деле ужения рыбы. Зимой он не сматывал удочки, напротив, дождавшись прочного льда, отправлялся рыбачить на Волгу. Настойчивость и упорство, присущие ему в работе, помогали и здесь. «Что такое „не клюёт“ — знает любой рыболов, — рассказывал о тесте Валерий Петров. — А вот Геннадий Яковлевич и тут не терпел поражений. Перевязывал снасти, снова брался за бур — и рыбацкая удача улыбалась ему на зависть тем, кто уже отчаялся дождаться клёва».

Геннадий Яковлевич обладал идеальным слухом и обожал музыку, в молодости легко и с удовольствием танцевал, а с годами полюбил душевные песни, романсы. «Он очень любил старинный романс „Ямщик, не гони лошадей“ и песню „Журавли“, — вспоминает Петров. — А в последние годы, наверное, ещё „Разлуку“… „Разлуку“ он напевал едва слышным голосом после инсульта, очевидно, предчувствуя скорый уход».

Геннадий Яковлевич обладал завидным здоровьем и мог бы наверно дожить до 100-летнего юбилея, но перестройка и последовавший за ней развал страны подкосили его.

Для Гуськова крах СССР, защите и процветанию которого он посвятил всю жизнь, стал личной трагедией. В СССР он — выходец из крестьян — получил прекрасное образование, смог состояться как человек и учёный, достигнув научных и карьерных высот. Он не мог смириться с мыслью о предательстве высшего руководства страны, в одночасье отправившего СССР в небытие.

Для его детища — «Эласа» — 90-е годы обернулись настоящей бедой. Космическая отрасль перестала развиваться. Прежде объединение «Элас» работало по государственным заказам, но они перестали поступать. В то же время искать сторонних заказчиков предприятие не имело права. В отсутствие госфинансирования ответственность за огромный штат сотрудников легла на плечи Гуськова. Он, как всегда, не сдавался, искал возможности сохранить предприятие и коллектив. Иногда перепадали и крупные проекты, но они были всего лишь редкими эпизодами по сравнению с былой кипучей деятельностью. Зарплаты у сотрудников не позволяли людям выживать, кормить семьи, многие покидали «Элас».

"Никогда я так не уставал, как в этом году, а КПД страшно низкий, — с горечью признавался в 1998-м 80-летний Геннадий Яковлевич в юбилейном интервью. — Вместо того чтобы вкалывать над научными проблемами — одна беготня за деньгами. Не платят нам за работу — военные должны уже несколько миллиардов. Входишь в институт — и даже смотреть на людей тяжело. Кто ничего не говорит, а кто, особенно пожилые женщины, спрашивают: «Когда зарплата?» В глазах так и стоит: «Что же ты, отец родной?» Кризис пошёл особенно с 1994 года — сократились оборонные заказы, а коммерческими заниматься мы не готовы".

Гибнущее на глазах предприятие подтолкнуло Гуськова к нестандартному решению — разделить «Элас», включая и завод «Компонент», которым руководил Серёгин.

«Он предложил мне разложить завод на несколько самостоятельных цехов или даже предприятий, — вспоминал Владимир Степанович. — Его институт разделился на 29-30 малых предприятий. Раздел происходил мучительно. Далеко не все, кого это коснулось, поняли и приняли замысел руководителя, виня его в развале им же созданного предприятия. Вот как вспоминал о тех днях сам Гуськов: «Базой для создания малых фирм стала часть подразделений НИИМП, из которых выросли его направления: вычислительная техника, технология, радиоэлектронные устройства, дистанционное зондирование Земли и т. д. Выделял я их в отдельные фирмы принудительно, был целый скандал. Первые полтора-два года после этого они ещё зависели от НИИ, я им всячески помогал. В НИИ даже возмущались: им вы — всё, а нам — ничего. Не знаю, есть ли у них сейчас какое-то чувство благодарности за это, но рассказываю всё, как было.

А первым отделился «Компонент» — Серёгин этого не хотел, но я настоял. Завод меня не устраивал прежде всего тем, что там накладные расходы были под 900%. Я его руководство в этом плане воспитывал, но дело практически не сдвигалось — там было много лишних людей и подразделений, мало занимались механизацией процессов, всё это входило в цену на продукцию".

В итоге, по словам Серёгина, бывшие начальники отделов стали директорами, в их лице город сохранил высококлассных специалистов, которые начали поиск своего пути профессионального развития. Обретение самостоятельности позволило им самим находить коммерческие заказы и оплачивать труд своих сотрудников.

Выжить смогли те предприятия, которые сохранили уникальные производства и коллективы, а также поддерживали научную деятельность. «Компонент» под руководством Серёгина стал одним из них.

В мае 2009 года он сумел возродить НПО «Элас», сначала как объединение трёх заводов, а спустя четыре года в состав объединения влился возрожденный НИИ микроприборов, который теперь носит имя Геннадия Гуськова.

Сам Геннадий Яковлевич твёрдо верил, что такой подъём наступит и всячески приближал его своим трудом, до конца жизни оставаясь на посту руководителя НИИ микроприборов.

Однако стать свидетелем воссоединения НПО Геннадию Яковлевичу не довелось. Он скончался за семь лет до того — 30 апреля 2002 года на 84 году жизни, и похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.

Улица конструктора Гуськова появилась в Зеленограде в 2013 году. Такое название получил один из номерных проездов на границе района Матушкино — он проходит от проспекта Генерала Алексеева до Ленинградского шоссе. Прежде с 1965 года он назывался 4-м Западным проездом по расположению (на западе) в тогда ещё строящемся городе. Логика переименования понятна — на этой улице находится НИИ микроприборов, также носящий имя своего бывшего руководителя Геннадия Гуськова.

Переименовать 4-й Западный проезд в Северной промзоне в улицу Академика Гуськова предложил в 2011 году президент ЗАО НПО «Элас» Владимир Серёгин на заседании Совета директоров предприятий промышленности Зеленограда. Однако в ходе обсуждения слово «Академик» было заменено на «Конструктор». Такой вариант — улица Конструктора Гуськова — поддержали все участники заседания. Летом 2013 года городская комиссия при мэре Москвы одобрила новое название, и уже 24 сентября оно вступило в силу.