— Антон, 24 апреля в 19:00 состоится ваш творческий вечер в театре. Что вы представите зеленоградским зрителям?

— Программа очень разноплановая. Я буду читать, почти целиком, поэму «Цыганы» Пушкина, небольшую программу по стихам Николая Рубцова и по стихам современного поэта Олега Ладыженского; буду петь песни, которые я в качестве композитора писал к разным спектаклям. В конце вечера я хочу представить отрывок из спектакля, где заняты студийцы из Центра, чтобы показать и эту сторону своего творчества, и педагогическую, и режиссерскую работу.

— Это будет старшая группа студийцев?

— Скорее всего, это будет отрывок из Брехта, там заняты дети из трех групп. Самому младшему из них — 8 лет, самому старшему — 28.

— Ваш творческий вечер приходится на Пасху, будет ли представлена связанная с ней тема?

— Нет, не будет. Я человек светский, в церковь не хожу. Естественно, нужно будет поздравить зрителей с праздником, но я не собираюсь отмечать его так, как это принято в православной церкви.

— О вас немало писали в зеленоградской прессе, но исключительно как о директоре ДЮТЦ «Ведогонь». Мне хотелось бы поговорить о вашей актерской деятельности. Вы пришли в театр в 1999 году, были в нем практически с самого основания. Как вы познакомились с художественным руководителем театра Павлом Курочкиным?

— Эта история началась гораздо раньше. Когда я учился в старших классах, к нам в школу пришли несколько выпускников Щепкинского училища, среди которых был и Павел Викторович, и организовали ряд театральных студий, куда записалось огромное количество народу. Моим первым педагогом был Сергей Николаевич Кисличенко. Тогда это называлось Зеленоградский театр-студия. Павел Курочкин и Елена Шкурпело остались вдвоем в этой студии. Она находилась тогда в корпусе 1105, потом представилась возможность переехать в корпус 617, где до сих пор существует наш Центр. Когда в 1999 году «Ведогонь-Театр» стал профессиональным, к этому моменту театр вполне существовал — была труппа и выученные актеры. Получив новое помещение, театр официально, как учреждение культуры, переехал в бывшее здание кинотеатра «Эра». А я стал директором Центра и остался артистом театра.

— Вы окончили Университет культуры по специальности «режиссер народного театра». Почему вы тогда пошли на режиссерский, а не на актерский факультет?

— Я поступил в Университет культуры немного раньше, чем был набран целевой курс «Ведогоня» в Щепкинском училище. У меня была возможность туда перейти, но дело в том, что с нами работали хорошие педагоги: сам Павел Викторович и Елена Евгеньевна, и Мария Евгеньевна Велихова, очень хороший педагог. Я не был лишен возможности с ними работать и не был обделен вниманием. Мне было интересно себя попробовать в профессии режиссера. К тому времени, когда поступал, я уже поставил один спектакль — «Русалку» по драме Пушкина. Поэтому я решил закончить режиссуру.

— В дальнейшем вам каким-то образом не мешал тот факт, что вы не учились на целевом курсе в Щепкинском, а окончили Университет культуры?

— Нет. Я был занят во всем, что касалось творческих экзаменов, курсовых, дипломных работ. Историю театра и другие предметы, которые проходят люди творческих профессий, я слушал в Университете, а на творческих экзаменах принимал участие в Щепкинском училище. Поэтому я никогда не испытывал по этому поводу какой-то обделенности, неполноценности.

— Вы еще в школе решили пойти по театральной стезе или были другие варианты?

— Меня много кидало из стороны в сторону в своих интересах. Когда-то я хотел быть археологом, потом психологом. Я серьезно этим занимался. В шестом классе два раза в неделю ездил в Музей искусства народов Востока и занимался в кружке.

— Из Зеленограда?

— Да, ездил из Зеленограда. Мама давала мне деньги на электричку, на мороженое и на метро. В кружке было так: человек привозил из экспедиции то, что они там накопали, нашли, и сразу приносил все это нам. То, что потом убирали под стекло, мы могли потрогать, посмотреть. Они очень интересно рассказывали, и я ездил заниматься туда два года. Этот музей тогда находился в другом месте, он занимал маленькое здание, в котором было много запасников. Как я уже сказал, я хотел быть психологом, но при этом и артистом хотел быть всегда. С детства, со школы, так или иначе к этому возвращался. Организованная в нашей школе студия, которая выросла до профессионального театра, определила мою дальнейшую судьбу.

— Мне всегда казалось, что будущий актер — это такая демонстративная личность, в детстве он очень любит обращать на себя внимание, ему нужно показывать себя. Что вы скажете об этом, как актер и педагог?

— Сейчас я стал гораздо скромнее, застенчивее и закомплексованнее, нежели в детстве. Я был достаточно наглый и самоуверенный, особенно в юности. Мне казалось, что я все умею, все могу, что все должны на меня обращать внимание. Я с детства всячески пытался привлечь внимание.

— Когда к вам в Центр приходит зажатый, стеснительный ребенок — можете ли вы сразу понять, будет он играть на сцене или нет?

— В свою группу я набираю детей по прослушиванию, но редко кому отказываю. Я делаю добор в уже существующую группу, чтобы не начинать заниматься с нуля. В Центре мы стараемся принимать всех детей. Бывают редкие случаи, что приходиться отказывать, если видишь, что ребенку нужно очень сильно вложиться, чтобы что-то вытащить из него. По большей части, дети начинают раскрываться в процессе работы. И так происходит не только с детьми. В театральных училищах, где серьезный конкурс, часто бывает, что те студенты, о которых думали при поступлении: «Ах, это что-то!», — к выпуску оказываются в аутсайдерах. А те, которые прорвались на последних силах, к последнему курсу расцветают. Это, как правило, работяжки. Такие дети есть и в нашем Центре. Они работают, выполняют домашние задания. Я спрашивал одного мальчика, зачем он пришел, и он ответил: «Я знаю, есть такой-то, он за два года очень изменился, — я тоже хочу измениться».

— То есть, мотив — не «хочу играть в театре», а «хочу измениться»?

— Да, он увидел, что его сверстник стал за два года другим человеком, и он тоже хочет измениться. Тот, кто вкладывается, работает, тот и получает, в конце концов, знания, умения, уверенность в жизни, самооценку.

— Вернемся к началу «Ведогонь-Театра»; вы помните свою первую роль?

— Я помню все роли. Не будем брать то, что называлось показательными занятиями, где игрались драматизированные отрывки. Мне сложно разделить роли в театре или роли, сыгранные еще в студии. Когда менялся статус театра, одни спектакли переносились, другие оставались позади. Моя первая роль — Барин в спектакле по рассказам Чехова «Грешные люди»; там были соединены два рассказа.

— По ассоциации вспоминается ваш Барон из спектакля «На дне». Роли, связанные с чем-то аристократическим... Иногда создается впечатление, что у вас не так много постоянных ролей в репертуаре театра, как могло бы быть. Это связано с вашей занятостью в Центре?

— Когда мне дают работу в театре, я стараюсь подстроить свою занятость в Центре так, чтобы успевать репетировать. Со мной неудобно работать. Бывают ситуации, когда назначена репетиция, а у меня на это же время намечено совещание. Но такое бывает нечасто, обычно периодами, в начале и конце учебного года, когда самая жаркая пора. Сейчас у нас несколько артисток ушли в декрет, и в театре достаточно сложная ситуация с репертуаром. Я занят в двух спектаклях — «Царь Федор Иоаннович» и «Игра в замке».

— «Царь Федор» — знаковый спектакль для театра. Насколько сложно вам было работать над ролью Василия Шуйского? Как вы видели эту роль, репетировали, сразу ли поняли этот образ?

— Здесь надо сказать о режиссере, который поставил спектакль. Работать с Александром Сергеевичем Кузиным — это большое счастье, это замечательный режиссер, он очень интересно работает. И даже сидя на чужих репетициях, очень много получаешь — как актер и как режиссер. Я не могу сказать, что было очень сложно работать над этой ролью. Хотя были моменты, когда режиссер хотел от меня то, что совершенно не соответствует моей натуре. Со мной постоянно борются режиссеры.

— Он призывал вас быть более жестким?

— Более жестким, более брутальным, мужественным. Я не уверен, что до конца сделал то, что он от меня хотел, но — что получилось, то получилось.

— Василий Шуйский — фигура, наверное, брутальная и мужественная, но в то же время и «хитрая». Можно и так интерпретировать этот образ.

— Конечно, режиссер этого тоже требовал, часто говорил: «Интригуй!»

— Еще один крупный спектакль театра — «На дне» по пьесе Горького. Мы говорили об этой постановке в интервью с Петром Васильевым, Александром Бавтриковым. Они говорили о сложности своих ролей, своих героев. Ваш Барон — «бывший интеллигентный человек», насколько я помню, была такая ремарка у Горького. Сложно ли вам было работать с ролью вот такого опустившегося дворянина, обитателя ночлежки?

— Во время работы над этим спектаклем случилась ситуация, о которой я упоминал. Александр Сергеевич репетировал с нами наездами: приезжал, репетировал, уезжал. А этап выпуска спектакля попал на жаркое время в образовании. Это было начало учебного года, я постоянно убегал на совещания. А когда он приезжал на предыдущий этап, у меня весь период репетиций были проверки, ревизии. Приходилось все компоновать по времени. Не могу сказать, что я тяжело репетировал, эта роль мне понятна. Нельзя сказать, что мне близка роль опустившегося дворянина, но я изначально представлял, что это за человек, какой он, как его можно было бы играть. Тем более с таким режиссером, как Александр Сергеевич, все обретало форму. Была еще другая трудность. Эту роль я репетировал «в составе» — причём в составе с народным артистом. Это накладывает определенную ответственность. Я понимаю, что ко мне все хорошо относятся, но и понимаю, что режиссер, партнеры по сцене тебя сравнивают. Это вечная история, когда репетируют спектакль в разных составах. Пожалуй, именно этот момент был сложен, а не сам поиск образа.

— Во время репетиции вы думаете об административном «грузе», который над вами висит?

— Нет, я всегда стараюсь отключиться. Отключаю телефон. В перерывах я, конечно, смотрю, не звонил ли мне кто-то, но выходя на сцену пытаюсь абстрагироваться, иначе невозможно было бы работать.

— Какие спектакли вам ближе — с множеством персонажей, костюмные, или камерные, где заняты несколько артистов?

— Да всякие. После выхода массового спектакля, в котором занято много актеров, хочется чего-то камерного, — и наоборот. У меня нет предпочтений. В тех спектаклях, где я выступаю в качестве режиссера, педагога, из года в год занято все больше и больше народу. Если я играю в спектакле, и есть хороший режиссер, у него есть решение, если он тебя слышит и с ним интересно работать, то не имеет значения, какие костюмы. Тем более, у хорошего художника и черное трико, если оно решено и оправдано, тоже красиво.

— Вы играли и в детских спектаклях — «Театральная машина», «В башмаках»...

— Играл, они сняты с репертуара. Спектакль «В башмаках» вывозился в Германию, мы его восстанавливали, потому что он был заморожен, привезли обратно и опять заморозили. А «Театральная машина» давно не играется.

— Вы играли в том спектакле Лекаря — комический, характерный персонаж.

— Масочный.

— Мне он запомнился, смешной был Лекарь. Вам нравятся комические роли?

— Да. Они не всегда у меня получаются, но нравятся.

— Кажется, что практически во всех ролях вам присущи мягкость, юмор, местами сарказм, но тоже сдержанный.

— Не знаю, может быть. Режиссер от меня всегда требует яркости, а я по натуре человек сдержанный.

— Ваш Гаал из «Игры в замке» тоже отличается некоторой саркастичностью, но он интеллигентен, и глядя на него, все время хочется улыбаться.

— Мне очень нравится эта роль. Я сначала прочел пьесу, потом была читка, где режиссер сам читал пьесу. Я тогда подумал, что мне, наверное, не дадут эту роль. Оказывается, как раз в тот день повесили приказ по спектаклю. Я посмотрел — «Гаал: Васильев А.». Эта роль сразу стала мне близка, это как раз мой материал. Очень люблю такие роли, и мне кажется, что они у меня получаются.

— Вы сказали, что режиссер требует от вас играть ярче. Значит ли это, что вы больше подыгрываете партнерам по сцене?

— Нет. Я всегда стараюсь быть хорошим партнером и очень ценю это качество в актерах, с которыми работаю. Самое ужасное, когда видишь, что человек вроде бы смотрит на тебя, но понимаешь, что он смотрит сквозь. Он видит твой затылок, а не глаза, и играть с ним невозможно. Я пытаюсь не подыгрывать партнерам, а быть с ними в партнерских отношениях, не только давать, но и брать от них. Но это никак не связано с яркостью.

— Актеры определенным образом перемещаются на сцене, подают реплики, это отрепетировано. Если один из них вдруг делает что-то неожиданное, что-то не то, нужно быстро сориентироваться?

— Нужно выпутываться из ситуации. Иногда это происходит легко. Редко, но бывает, что это идет на пользу спектаклю. Как говорит у нас один артист: «Зато по-живому». Многих очень сильно «выбивают» такие ситуации, настолько, что артист не сможет нормально довести сцену до конца — текст забудет, что-нибудь перепутает. Когда свободно существуешь в спектакле, подобные вещи и не страшны. Другое дело, если спектакль только-только начинает жить, только что выпущен. Когда выходит премьера, это не точка, а только начало. Спектакль начинает жить, развиваться с этого момента. Только через год получится «обжитой» спектакль.

— Вы любите импровизировать? Я имею в виду, на сцене, когда происходит что-то непредвиденное.

— Нет. Меня это очень «выбивает». Есть вещи, о которых мы изначально договорились. Если партнер мне что-то не дал, то и я что-то не смогу сделать. Особенно обижаются друг на друга, когда в результате заминки «срезается» кусок сцены или какая-то интересная штучка у партнера.

— Какую роль вы бы хотели сыграть?

— Возвращаясь к разговору о скромности и зажатости в юном возрасте. Если бы мне задали этот вопрос лет двадцать назад, я бы вам назвал целый список. А сейчас — не скажу. У меня есть, конечно, такие роли, но становясь с возрастом всё более суеверным человеком, я решил эти вещи не озвучивать. Мало ли, вдруг случится.

— Предлагали ли вам сниматься в кино?

— Нет, предложений не было. Это же нужно куда-то фотографии отсылать.

— В актерской базе быть.

— Быть в базе. Этим нужно заниматься. У нас некоторые ребята снимаются, причем предложения возникают достаточно регулярно. Но для этого нужно ездить в Москву, а на это времени нет. Вот предложат, например, скажут, что надо срочно, а у меня совещание.

— Вы директор ДЮТЦ, вам приходится решать административные вопросы — помещение, хозяйственно-бытовые дела...

— ... Заработная плата. Да, приходится. Это дело непростое. Чем дальше, тем тяжелее. Если в 90-х, когда все начиналось, было меньше бумаг, требований и проверок, то сейчас их становится все больше. Есть федеральный закон № 93, он требует полностью перестраивать структуру и работу всех государственных учреждений. Это связано с изменением устава, всей документации, изменением штатов. Я с ужасом думаю, как это будет происходить. Это не просто требования, а глобальные изменения, связанные и с реформой образования, и реформой государственных учреждений. Это касается всех администраторов, в том числе театров.

— Это коснется помещения, придется ли делать ремонт, перестраивать?

— Нет, слава богу. У нас собираются делать ремонт, управление образования выделило достаточно большую сумму на эти работы. Я надеюсь, что в сентябре дети и зрители, которые к нам придут, увидят нечто совершенно новое. К нам приходила девушка, которая занимается оформлением заказа под конкурс, показывала современные материалы.

— Центр начинает работу с середины сентября?

— Нет, с 1 сентября. Начинает идти зарплата педагогам по новой тарификации на учебный год, они должны уже начинать работать. До 10 сентября, по положению об учреждении допобразования, которое сейчас действует, еще идут доборы в творческие объединения.

— Постановка спектаклей в Центре требует расходов на костюмы, декорации, реквизит. Вы обеспечены всем этим?

— Мы ставим спектакли на деньги спонсоров. Что касается обеспечения занятий, иногда выделяются целевые деньги, хотя и редко. Мы этим дорожим и стараемся беречь, но когда что-то выходит из строя, мы обращаемся к спонсорам.

— ДЮТЦ «Ведогонь» — один из сильнейших театральных детско-юношеских центров в Москве. У вас, помимо театральной студии, есть музыкальные, хореографические творческие объединения, основы режиссуры. И даже, неожиданно, — «Развитие элементарных математических представлений». Это инициатива кого-то из педагогов?

— Вокальное и хореографическое объединения относятся к театру, нам нужны эти педагоги, они выступают в качестве хореографов и хормейстеров при подготовке спектаклей. У части из них есть группы только по этому направлению. Что касается математики. Дело в том, что у нас раньше в первой половине дня помещение пустовало. Поскольку практически все школы учатся в первую смену, то занять их можно было только дошколятами. Эта программа по математике входит в комплексную программу для дошкольников. Иногда родители обижаются, что мы не берем их детей по вечерам, но по вечерам у нас нет возможности, помещения Центра забиты под завязку. Занятия проходят по выходным с утра и в первой половине дня в будни для тех, кто не ходит в детский сад.

— Репертуар у вас широкий — Бернард Шоу, Брехт, Уайльд, Лопе де Вега, Горький, современные пьесы. Как педагог выбирает пьесу — обсуждает её с ребятами или сам определяет, что хорошо было бы поставить?

— Я могу только за себя сказать, в других студиях я не ставлю никаких рамок. Если педагог хороший, опытный и мудрый, он справится с этой задачей лучше, чем я ему укажу. Один из очень важных критериев — это состав группы, кто из детей может определенную роль сыграть. Обязательный критерий — это хорошая литература, хороший материал. Если дети это не сыграют, то классик сам в конце концов «вытянет». Как директор я смотрю, сможем ли мы потянуть спектакль финансово. Нужно прикинуть, кто из педагогов что выпускает в этом году, какие затраты им понадобятся. Есть ли у меня возможность в этом году выпустить костюмированный спектакль или нужно обходиться чем-то более скромным, камерным и не требующим больших материальных вложений. Мы восстанавливаем спектакли, которые были сняты с репертуара. В большой степени это связано с материальными проблемами. Спектакль передается другой группе, приходится что-то перешивать, дошивать, но это все равно не то же самое, что делать постановку с нуля. А для детей это все равно — заново. Сейчас я восстанавливаю «Сон в летнюю ночь» со средней группой, костюмы уже все готовы.

— Вы упомянули о хорошем литературном материале. Как они воспринимают, например, Горького, которого вы играете?

— У нас идет спектакль в постановке Лилии Берендюхиной по ранним рассказам Горького — «Данко», «Старуха Изергиль», — то, что проходят в школе.

— Хрестоматийные рассказы. «Макар Чудра» ещё.

— Да, «Макар Чудра». Детям это понятно, это их возраст.

— А Брехт или Оскар Уайльд?

— Уайльда играет молодежная группа. Я думаю, они все понимают. Нельзя сказать, что, например, «Как важно быть серьезным» — очень сложный материал в плане развития сюжета. Там особый юмор, до которого нужно дорасти, он не всем, может быть, понятен. Спектакль рассчитан на старший возраст, приходит молодежь, смеются. В неожиданных местах. Я очень люблю эту пьесу, мне нравится, как она тонко написана. Читаешь и думаешь: «Не поймут же со слуха». Нет — смеются, понимают.

— Если речь зашла об английском юморе, можно вспомнить спектакль «Убийственный и неповторимый», где вы играете. Когда я была на премьерных показах, обратила внимание, что иные зрители сидели и как бы соображали — смешно это или нет. Может, не сразу поняли.

— У нас и артисты не сразу поняли, могу сказать. Мне нравится эта пьеса, этот спектакль и этот юмор. Сама пьеса немножко странная, вместе с юмором в ней вдруг становится и не смешно. Есть отличия, например, английские фильмы очень отличаются от прочих. Смотришь иногда — американское кино, что ли? Нет, для американцев это очень странно. Американцы сейчас бы сделали вот так — и сразу все станет понятно, предсказуемо. А у англичан все странно.

— В апреле ДЮТЦ «Ведогонь» представит три премьеры. У вас небольшой зал, планируется ли его расширить?

— Нет, не планируется, да оно и не нужно. Те зрители, которые к нам ходят постоянно, знают, что даже если по телефону им ответили, что билетов нет, то все равно их куда-нибудь посадят. Может не очень удобно, не там, где им хотелось бы. Мы стараемся рассаживать всех зрителей — так же, как детей мы стараемся брать всех. Раньше у нас была проблема: в маленьком зале, где много зрителей, становилось душно. Прошлым летом нам провели вентиляцию. Даже если зал переполнен, чувствуешь себя комфортно.

— Значит, можно купить билеты и попасть на спектакль?

— Да, попасть можно. А билеты у нас пока бесплатные. Мы думаем о том, чтобы их продавать. В этом сезоне мы точно работаем бесплатно. Что касается премьер, то с ними сложнее. На премьеры трудно попасть потому, что приходят родственники. Мы же, как правило, не проводим прогон для родителей.

С сентября мы свободно распространяем билеты на эти спектакли. Но и на премьеру мы оставляем ползала, чтобы зрители могли взять билеты. Очень много разбирают пригласительных билетов после окончания спектакля на другие спектакли.

— Что для вас самое сложное в работе с учениками? Они приходят неподготовленные, как вы начинаете учить актерскому мастерству?

— Традиционно, с упражнений, тренингов. Потом этюды, развитие разных элементов актерского мастерства, потом их объединение. Что само сложное — честно говоря, не знаю, как ответить на этот вопрос. Нет, сейчас скажу. Научить упражнениям, научить кувыркаться, выговаривать буквы — это сложная долгая кропотливая работа, требует больших затрат. Особенно, если сам ребенок не очень старается, то это долгий и мучительный процесс. Но самое сложное — это период перехода на этюды, попытку играть. Надо научить, чтобы они не глупости начали показывать и, хихикая, убегать со сцены, нужно научить существовать на сцене честно. Брать тему в этюде на себя и делать ее, как кусочек себя, каждый раз выходя на сцену. Это сложно. Все мы находимся под панцирем, под масками, бронежилетами. Надо же открыть, оторвать кусочек себя и сказать: «Нате вам, можете потрогать». Это трудно.

— Некоторые из ваших выпускников ваши выпускники пошли дальше в театр, кино. Вы поддерживаете с ними связь?

— Стараемся поддерживать. Очень любим, когда они приезжают в гости. Но как только они поступают, у них пропадает всякое свободное время, поэтому они очень редко выбираются пообщаться.

— Если к вам приходит участник молодежной студии и говорит: «Антон Борисович, я решил пойти в театральный» — вы не будете его отговаривать?

— Все участники молодежной студии уже старые для поступления. Года два назад у меня готовилась к поступлению одна девочка. Но во всех вузах ей сказали: «Где вы были два года назад? Мы бы вас взяли с удовольствием, но вы по возрасту не подходите». Тем более у девочек этот возраст наступает раньше.

Если человек хочет поступать — я помогу, не мое это дело, отговаривать или не отговаривать. Если не поступит — это не моя вина, если поступит и разочаруется — это не моя вина. А вот если он скажет: «Я мог, а вы меня отговорили, а я сейчас думаю, что зря вас послушал», — тогда это будет моя вина. Я не имею права в начале его жизни обустраивать его судьбу по своим представлениям. Каждый должен сам наступать на свои грабли и потом нести за это ответственность, а не говорить: «Ах, зачем вы мне не дали» или: «Зачем вы меня заставили?»

— Последний вопрос — что нужно в данный момент Центру, чего не хватает?

— Нам много чего не хватает. Катастрофически не хватает помещений. Приходят талантливые педагоги, хочется взять их насовсем, на полную ставку, а не совместителем на два часа в неделю. А для этого нужно дать ему помещение. При этом, как ни парадоксально прозвучит, зачастую не хватает кадров, особенно специалистов-предметников. Нужны хореографы, педагоги по сценическому движению, по сценической речи, которые занимались бы только этим, но в двух-трех группах. Таких специалистов, особенно в Зеленограде, очень сложно найти и привлечь к работе. Это, пожалуй, основные трудности. Все говорят, что не хватает денег, но мы с этим справляемся и худо-бедно живем. И на ремонт дают достаточно хорошие деньги, грех жаловаться.

— Спасибо за интересный разговор. Напомню, у нас в студии был актёр Зеленоградского драматического «Ведогонь-Театра», директор ДЮТЦ «Ведогонь» Антон Васильев.

Юлия Кравченко