Помимо разработки «искусственного сердца» учёные кафедры Биомедицинских систем МИЭТ ведут исследования и опытно-конструкторские работы в области создания других биомедицинских приборов и систем, которые получают широкое практическое применение: это приборы для мониторинга физиологических параметров человека, приборы для фотометрических исследований биологических жидкостей, аппараты для электрической дефибрилляции сердца, томограф для диагностики головного мозга новорожденного, искусственные органы и имплантанты, а также биосовместимые материалы и лазерные биоприпои, о которых недавно в студии Zelenograd.ru рассказывали участники команды проекта «Наносварка» МИЭТа.
Подробнее о том, какие биомедицинские разработки ведутся сегодня в Зеленограде и как исторически сложилось это научное направление в Московском институте электронной техники, мы беседуем в студии Zelenograd.ru с Сергеем Васильевичем Селищевым.
| загрузить файл со звуком (45161 кб) |
— Сергей Васильевич, мы пригласили вас по такому поводу, о котором недавно писали во всех новостях: это имплантация в России первого отечественного искусственного сердца человеку. Собственно говоря, мы уже давно мечтали, чтобы вы у нас в студии рассказали о кафедре БМС, поскольку она действительно одна из самых интересных в МИЭТе. Начнем, наверное, с истории — когда кафедра образовалась и откуда она вообще взялась в МИЭТе, ведь это, кажется, необычное направление для электроники и микроэлектроники?
— Я хочу начать с того, что, вообще говоря, для электроники это обычное направление. Если взять любой центр электроники или микроэлектроники, — наиболее яркий пример это Америка, — то там рядом с подобными центрами есть центры, которые занимаются биомедицинской электроникой. Практически в каждом университете есть соответствующая кафедра или department; называются они по-разному, наиболее распространенное название —Biomedical engineering, биомедицинская техника.
В МИЭТе в 1993 году на базе кафедры Теоретической и экспериментальной физики, где я в то время был заведующим, мы создали новое направление и начали готовить специалистов (инженеров, как тогда говорили) по специальности «Биотехнические и медицинские аппараты и системы».
— Я так понимаю, к этому времени уже был создан большой задел по этой тематике в рамках кафедры Теоретической и экспериментальной физики?
— Да. Точнее, в целом в МИЭТе достаточно давно, может быть, даже с самого начала его существования велись работы в области биомедицинской электроники. Они велись на разных кафедрах, может быть, немного разрозненно. Велись они и в зеленоградском НИИ Микроприборов...
— ... на бывшей территории которого мы сейчас и находимся...
— ...Да. Тем не менее, подготовки именно инженеров по этому направлению не было, поэтому возникла такая идея. Тогда был переломный момент в нашей жизни,
— И началась именно подготовка студентов. Сколько тогда было групп?
— Одна группа, и до сих пор она одна. В среднем мы выпускаем 25 человек в год.
— Но они приходят к вам не с первого курса, а уже постарше?
— Они приходят с третьего курса. Это связано больше с организационной структурой нашего университета, в котором студенты поступают на факультеты, а после полутора или двух лет учёбы, в зависимости от конкретной ситуации, уже выбирают специализацию. Я считаю, это правильная схема — так они делают свой выбор более осознанно.
— Вы как-то отбираете себе студентов? Вообще очередь к вам большая, конкурс в вашу группу существует?
— Конкурс существует. Есть определенная процедура, общая для факультета, для всех студентов; в соответствии с ней студенты попадают, в том числе и на нашу кафедру и специальность.
— А сам костяк преподавателей и ученых кафедры сложился изначально, или вы привлекали новых людей, когда она образовалась?
— Безусловно, костяк — это те преподаватели и специалисты, которые есть на кафедре. Эти преподаватели стареют, как и я, например; появляются молодые... Кафедра Биомедицинских систем, как и любая кафедра МИЭТа, не изолирована от инженерного, научного сообщества — конечно, она взаимодействует с разными организациями: Академией наук, Академией медицинских наук, как в нашем случае, Министерством здравоохранения и т.д. Основной наш партнер и коллега на протяжении последних десяти лет — это Федеральный научный центр трансплантологии и искусственных органов. Если немного вернуться к истории, к тому, почему получилось именно так, то я бы хотел отметить, что наш университет имеет статус национального исследовательского, и задачи кафедры Биомедицинских систем состоят не столько в том, чтобы разрабатывать конкретные приборы и аппараты. Мы должны работать по направлению, которое является сплавом научных и инженерных задач. В этом смысле направление искусственных органов как раз такое: с одной стороны, очень наукоемкое, с другой — очень важное. Из этих соображений, собственно, и было выбрано направление, которое мы стараемся и дальше развивать.
— А почему приставка «био»? Я понимаю, медицинская техника — это часть электроники. Давно ли приставка «био» появилась на этом поле и что она означает?
— Давно. Это все идет от англоязычной литературы, таково стандартное название для нашей области — биомедицинская инженерия, если более конкретно — биомедицинская электроника. Если в той или иной системе есть части, которые имеют отношение к живым системам (самый общий термин), то это будет «био». Поэтому наша кафедра и называется кафедрой Биомедицинских систем; в данное название изначально заложен именно такой смысл.
— Давайте на конкретных примерах попробуем расшифровать это, и, наконец, поговорим об искусственном сердце. Я так понимаю, что в заголовки новостей об этом вкралась ошибка: это не совсем искусственное сердце, а, как вы уже говорили, вспомогательный аппарат, который не заменяет сердце. Давно ли вы занимаетесь его разработкой? И насколько эта трансплантация — большой шаг вперед для вас?
— Для нас это, безусловно, колоссальный шаг вперед, потому что это первая разработка нашей кафедры и университета в целом, которая касалась имплантируемых приборов или аппаратов.
Все биомедицинские приборы, аппараты можно разделить на две категории: одна часть — те, которые находятся вне тела человека, например, обычный электрокардиограф, рентгеновский аппарат; вторая часть — приборы, которые имплантируются в тело человека. Понятно, что требования к имплантируемым приборам гораздо жестче, они имеют больший цикл подготовки, тестирования и т.д. Это на порядок более сложная область.
— Там, наверное, большую роль играют материалы и их совместимость с живыми тканями?
— Безусловно, они должны обладать так называемыми биосовместимыми свойствами; это в какой-то мере стандартное требование — есть как международные, так и отечественные стандарты на такого рода приборы. В качестве примера, который, думаю, знаком большинству читателей, приведу электрокардиостимулятор — это аппарат, который имплантируется в тело человека рядом с сердцем и предназначается для пациентов, у которых есть проблемы с ритмом, аритмия в самом широком смысле слова. Это достаточно распространено.
— Такой отечественный прибор уже создан и имплантируется?
— Да, есть отечественные электрокардиостимуляторы.
— А ваша разработка — насколько она отечественная, есть в ней заимствованные вещи? Какие использованы биосовместимые материалы в вашем приборе?
— Разработка, о которой мы говорим, целиком наша отечественная, от и до. Один из материалов, из которого сделан сам насос — это титан. История титана и его использования в медицине уходит в глубину веков; как только титан было получен, и его научились обрабатывать (а с этим есть достаточно большие сложности), он сразу начал применяться для медицинских изделий — протезов и т.д. Это обычная вещь.
— Какие-то новые материалы применены в вашей разработке?
— Да. Они есть, они являются частью насоса, который качает кровь — есть специальное покрытие, которое предохраняет кровь от образования в ней тромбов. В целом можно сказать, что они обеспечивают биосовместимость крови со стенками насоса. Это уже такие технологические хитрости на уровне ноу-хау, как это принято говорить. То, что такие покрытия нужны — это тоже все знают, но проблема в том, как сделать покрытие, обеспечивающее нужные свойства и нужные качества, тем более, в течение достаточно большого промежутка времени.
— Ваш насос не заменяет сердце целиком, он просто помогает ему работать?
— Да. Здесь будут уместны несколько слов об истории этого направления. Как я уже говорил, наш главный партнер — это Федеральный научный центр трансплантологии и искусственных органов, который носит имя академика Валерия Ивановича Шумакова. Валерий Иванович — наш легендарный ученый, хирург, исключительно яркая личность. В свое время в этом институте были проведены работы, связанные с созданием полностью искусственного сердца. Еще в Советском Союзе были сделаны образцы, опытные варианты. Человеку оно имплантировано не было, потому что тогда, с одной стороны, технология этого не позволяла, но даже не это главное — тут сама идеология поменялась. 20 лет назад люди, которые занимались этим направлением, считали, что технологии позволят заменить плохое сердце и поставить вместо него искусственное. Сейчас такие аппараты тоже есть — в основном, в Америке...
— Да, готовясь к интервью, я читала, что недавно в России впервые прошла имплантация искусственного сердца человеку, именно с американским прибором. Но вроде бы сейчас такие операции не часто применяются.
— Да, потому что поменялась идеология. Сейчас задача состоит не в том, чтобы заменить плохой орган, а в том, чтобы помочь не совсем хорошему органу выполнять свои функции. Это с одной стороны, а с другой — еще более привлекательная задача состоит в том, чтобы помочь этому органу восстановиться. Почему? Ответ достаточно прост.
Что значит «сердечная недостаточность», или, точнее говоря, что такое наше сердце? Сердце состоит из двух частей: первая — это «электрический генератор», говоря по-простому, вторая — «механический насос», который качает кровь; и электрический генератор управляет механическим насосом. Если происходит нарушение в работе электрического генератора, — аритмия, например, — то в этом случае мы помогаем электрической части нашего сердца имплантацией электрокардиостимулятора, позволяющего электрическим импульсам распространяться через сердце.
Главная функция сердца — качать кровь, и, собственно, внезапная смерть состоит не в том, что оно полностью отказало и потеряло свои функции, а ситуация в некотором смысле еще более прозаическая и простая: если сердце остановилось, оно перестает качать кровь; кровь не поступает в мозг, и человек в течение
— При этом восстанавливается и его сердце?
— Конечно. Ведь сердце качает кровь не только в мозг, в тело и т.д., но и в ткань миокарда.
— Значит, сердце само себя восстанавливает, когда оно работает нормально?
— Да. Поэтому сейчас перспективы этого направления в некотором смысле поменялись, расширились. Вначале главная цель аппаратов вспомогательного кровообращения была в том, чтобы человек восстановился и дождался трансплантации сердца, может быть, как в случае нашего пациента, которому сейчас имплантировали прибор. Это одна цель. Другая цель: если человек с имплантированным насосом чувствует себя хорошо и находится в достаточно взрослом возрасте, то насос для него — очень удобный аппарат. Есть много случаев, и это тоже в какой-то мере рутинные процедуры, когда человек отказывается от трансплантации сердца.
— Живет себе спокойно с таким насосом?
— Да. Во-первых, процедура трансплантации сердца непростая, это всем понятно; во-вторых, она требует достаточно большой поддержки, различных фармпрепаратов и т.д. Поэтому для части людей жить с аппаратом достаточно комфортно.
— А сколько насос может проработать? У него есть какой-то срок амортизации, и что с ним потом делать, если этот срок вышел?
— Срок амортизации, говоря вашими словами, достаточно большой — это годы. Но здесь ситуация сложнее, потому что в каждом конкретном случае здоровье человека, качество его жизни определяется не только этим аппаратом вспомогательного кровообращения, но и разными другими вещами — болезнями, которые были и т.д. По отношению к конкретным людям говорить про срок амортизации просто некорректно и неэтично, скажем так.
— Хорошо — этот аппарат нуждается в какой-то плановой замене?
— Это все зависит от каждого конкретного случая.
— Значит, он может прослужить и сколь угодно долго?
— Именно так.
— Как себя чувствует ваш пациент, которому сейчас имплантировали этот аппарат? У него был достаточно серьезный случай, насколько я понимаю — он ждёт трансплантации сердца, и ваш аппарат будет поддерживать его здоровье, пока он её не дождется?
— Давайте не будем этого касаться. Это конкретный человек, и здесь нужно быть крайне аккуратным с точки зрения этики.
— А вообще всем отечественным пациентам, всем нам — что этот аппарат даст? Насколько более доступной или дешёвой станет операция по его имплантации в России?
— Она должна быть дешевле, хотя конкретных цифр я не хотел бы называть — опять же, это связано с разными этическими вещами. Потенциально всё должно быть доступно. Если говорить в масштабах страны, то таких аппаратов ежегодно нужно около тысячи и больше. Проблема на текущий момент состоит не в каких-то технологических возможностях, а в значительной мере связано с разнообразными организационными вопросами, как и многое в нашем здравоохранении. Всё зависит от того, как эти вопросы будут решаться.
Самый, может быть, яркий пример по этому поводу — тоже буквально это так совпало: около месяца назад наш Президент принимал девочку из Новосибирска или из Красноярска, которой делали трансплантацию сердца в Италии. У нас трансплантация сердца детям юридически запрещена (опять-таки организационный момент!), но Президент сказал, что нам тоже надо делать такие операции. На тот момент, когда у девочки стала развиваться сердечная недостаточность, для поддержания функций сердца был использован зарубежный аппарат, аналогичный тому, который разработали мы. Девочке аппарат не имплантировался, потому что она маленькая — он был снаружи и обеспечивал функционирование её сердца до трансплантации.
— Эту операцию ей сделали у нас или за рубежом? Такие-то операции детям в России можно делать?
— Подключение к аппарату вспомогательного кровообращения было сделано у нас, а аппарат был зарубежный. Так вот, я возвращаюсь к цене. По официальным данным, которые были размещены на сайте Минздравсоцразвития, это всё стоит приблизительно миллион евро.
— А платит кто? Какую часть платит государство, и платит ли вообще какую-нибудь?
— Я понимаю, что это интересный для аудитории вопрос. Но это вопрос не ко мне. Если взять в целом, то, конечно, платит государство. Может быть, появляются какие-то спонсоры... Но главное — масштаб этой деятельности пока явно недостаточен, и не только по аппаратам вспомогательного кровообращения. Вообще говоря, проблемы есть со всем: с трансплантацией, или, как принято говорить, высокотехнологичной медицинской помощью — это ведь достаточно затратная часть нашего бюджета. Поэтому хотелось бы даже не столько того, чтобы выделялось больше денег на эти вещи — технику и т.д., хотя это совершенно очевидно необходимо. Другое дело, что за такой высокотехнологичной помощью — будущее. Данная индустрия должна развиваться у нас; мы должны быть на уровне высокоразвитых стран.
И здесь я как раз хочу добавить, что с точки зрения перспектив есть еще один вариант применения такого насоса. Первый вариант мы обсудили — с целью дождаться трансплантации; второй вариант — использовать насос постоянно. Но существует и третий вариант: когда насос позволяет сердцу восстановиться. И такие примеры уже есть. Например, бывает, что изначально человек обладает достаточно хорошим здоровьем, скажем, лет в
— Такое тоже возможно — просто реимплантировать аппарат после выздоровления?
— Да. То есть, этот аппарат переходит из области применения, где с ним связывали некую надежду, чтобы не дать человеку умереть...
— В область, которая связана с надеждой выздороветь и избавиться от него, стать полноценным, здоровым человеком?
— Да. Он становится терапией, по аналогии с электрокардиостимулятором, который обеспечивает электрическую активность сердца, и человек ходит с ним и может даже и не замечать его вообще. А с развитием технологии эти аппараты будут становиться все более миниатюрными. И поэтому их перспективное направление связано именно с терапией. Хочу подчеркнуть, что это особенно важно для детей. В США принята и уже порядка 10 лет работает специальная программа, направленная на разработку именно детских аппаратов вспомогательного кровообращения. Такие аппараты меньше, у них есть своя специфика. В 2013 году уже запланированы первые медицинские испытания такого рода насосов.
— А у нас государство ставит перед разработчиками, — перед вами, например, — какие-то конкретные задачи? Например, сделать такой же прибор более миниатюрным? Я уже не говорю о том, сколько оно собирается выделить денег на такие операции — это, наверное, уже не ваши вопросы, не ваши ответы?
— Понимаете, здесь и да, и нет, как и в развитии всей техники. Процесс идёт обоюдно, я имею в виду как разработчиков, так и государство, и медиков. По нашему аппарату в прессе освещались его испытания на телятах и т.д. — тем не менее, мягко говоря, такого успеха никто не ожидал. И сейчас, имея такой задел, конечно, нужно двигаться куда-то дальше, рассчитывая на поддержку государства.
— Но оно даёт вам эту поддержку?
— Конечно. Вся эта разработка в значительной своей части была сделана за счет бюджетных средств, а если говорить более конкретно — на средства Федеральной целевой программы Министерства образования и науки. Надеюсь, мы продолжим работать в рамках таких программ.
— Может быть, ваш успех вкупе со встречей Президента и этой девочки тоже немного подтолкнет это направление?
— Безусловно. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Давайте перейдем к другим направлениям научных разработок кафедры БМС — расскажите, пожалуйста, об основных. У вас на кафедре ведь еще много интересного...
— Это связано с историей и организацией работы. При поддержке Минобрнауки и наших коллег мы создали автоматический наружный дефибриллятор, имеющий разные технологические и технические преимущества по сравнению с зарубежными аналогами. Это, я бы сказал, тоже важный момент, но есть проблемы и задачи, решение которых требуется на государственном уровне. Что такое автоматический дефибриллятор? Это приблизительно то, что мы обсуждали — «электрический генератор» сердца. Если у человека внезапно остановилось сердце, то, говоря в этих терминах, его электрический генератор перестал хорошо работать, сердце не сокращается так, как надо. Оно начинает несинхронно подергиваться, кровь не качает, кровь не поступает в мозг, и человек умирает. Все это случается в пределах десяти минут. Поэтому в ситуации остановки сердца как раз и нужно использовать автоматический наружный дефибриллятор, который должен, вообще говоря, находиться под рукой — в местах скопления людей и т.д.
— Об этом писали, еще когда ваш дефибриллятор только появился — о том, что он теперь будет на каждой «Скорой помощи», в каждом аэропорту, на каждом вокзале...
— Ну, если в «Скорой помощи» процесс идет своим чередом, то с аэропортами и вокзалами сложнее... За рубежом в аэропортах такие устройства есть. Они должны быть в офисах, в публичных местах, и в Европе, Соединенных Штатах, Японии есть специальные программы на эту тему. Более того, потенциально, естественно, такой дефибриллятор должен быть просто у каждого человека на даче. Такое движение есть во всем мире. В России же, в отличие от Запада, никаких нормативных документов и программ на этот счет нет.
— У нас пока только огнетушители должны везде быть.
— Да, вот это близкая аналогия. Сейчас мы заканчиваем российскую и европейскую сертификацию этого прибора и надеемся, что будем производить такие дефибрилляторы.
Другое направление работы кафедры, которое тоже я хочу подчеркнуть, связано с искусственными органами и с инженерией или созданием искусственных тканей. Наиболее яркий пример: есть такой дефект, к сожалению, достаточно частый у детей — незаращение нёба или «волчья пасть», расщелина в нёбе. Врачам нужно сделать так, чтобы эта расщелина заросла. Стандартная схема состоит в том, что у пациента с какого-то другого места берется заплаточка и ставится туда; потом эта процедура повторяется некоторое количество раз. Но это по разным причинам не является решением проблемы. Направление, в котором действуем мы с коллегами, состоит в том, чтобы сделать некий каркас — естественно, из биосовместимых материалов, у нас в качестве такого материала выступают углеродные нанотрубки.
— Это уже как раз наноматериалы?
— Можно назвать это наноматериалами. Далее на этом каркасе должны расти собственные клетки пациента, тогда этот хрящ зарастает. Это технология, которую мы используем. Кроме того, на кафедре мы развиваем разные приемы и разные техники, связанные с лазерами и т.д.
Еще одно наше традиционное направление связано с биомедицинской оптикой — с разработкой систем визуализации мозга новорожденных, например. Главная цель — создать оптический томограф для головы новорожденного.
— Почему именно только новорожденного?
— Череп взрослого человека непрозрачен для лазерного излучения, его нельзя просветить. А череп новорожденного достаточно прозрачен для него, и, более того, именно с помощью оптического излучения можно диагностировать такие нехорошие ситуации для младенцев, как кровоизлияние в мозг. В этом случае использовать стандартную рентгеновскую томографию, в том числе и ЯМР, не очень хорошо, потому что ребенок еще маленький. С другой стороны, контрастность оптического излучения гораздо лучше, чем разные при других способах диагностики.
Если говорить о перспективах, связанных с искусственными органами, то сейчас мы активно занимаемся также созданием искусственных трехмерных тканей и в конечном итоге — органов; структур из биологических материалов, а не полностью искусственных, как в случае с насосом или имплантируемым аппаратом вспомогательного кровообращения. Наиболее понятный пример, как я думаю, который и в прессе неоднократно освещался — это использование стволовых клеток. Выглядит это таким образом: мы с помощью технологий трехмерного биоформирования формируем некую структуру, которую имплантируем или вводим человеку. Вводим эти клетки, и вместе с той структурой, которая сделана, они формируют трехмерную ткань. Конечная задача состоит в создании трехмерного органа. Почему это важно? Создать таким образом полностью трехмерное сердце — некий гибрид, в котором есть и биологические субстанции, и природные — это голубая мечта. А более конкретная цель (хотя это тоже задача не близкого, не завтрашнего решения) — это создание искусственных почек.
Сегодня есть глобальная и насущная проблема нехватки донорских органов, и эта нехватка с каждым годом увеличивается и принимает какие-то просто невероятные масштабы. Поэтому технологии в этом направлении должны развиваться — это задачи, которые стоят перед нашей кафедрой, тем более, что мы работаем в составе Национального исследовательского университета. Эти задачи как раз очень близки к электронным технологиям; они очень близки к идеологии, которой занимается электроника — твердотельная электроника, solid-state electronics. В чем состоит её главная деятельность? Вначале идёт этап проектирования, используются системы автоматического проектирования, потом изготавливаются заказные чипы, и вот получается изделие. Создание искусственных или гибридных тканей — это приблизительно то же самое.
— Создание искусственных органов можно поставить на поток — как выпуск чипов на фабрике?
— Да, и более того — это задача, которую сейчас в том числе и ваш покорный слуга ставит перед собой. Нужно как раз именно ставить это на поток, потому что уже пришло время для таких вещей. И если проводить параллель с твердотельной электроникой, то это будет не твердотельная, а, говоря по-русски, немного вульгарно или неточно — «мягкотельная электроника», а по-английски soft-state electronics.
— Значит, вы видите, что вполне реально в каком-то будущем (в каком, кстати: через десятилетие, сто лет?) искусственные органы будут сходить с конвейера так же, как сейчас чипы и процессоры?
— Совершенно верно. Но тут, знаете, есть две вещи, которые нужно подчеркнуть: любое предсказание о том, когда и что реализуется...
— Дело неблагодарное?
— Нет, не то, что неблагодарное. Многие люди ошибались, и более известные и достойные, чем я (я имею в виду наших великих фантастов, в мировом плане). Но другой момент здесь тоже хотелось бы подчеркнуть: разных лабораторных экспериментов в этом направлении достаточно много; в нём работает большое количество людей, в том числе, и в нашей стране. Но это должен быть именно поток, как вы сказали, это должно быть замкнутое производство, замкнутый технологический модуль. Если сравнивать с производством интегральных схем — теоретически любую интегральную схему можно делать в лабораторных условиях и куда-то встраивать, но так, естественно, никто не делает, и результата от этого не будет никакого. Должно быть именно замкнутое производство, от и до, должен быть соответствующий персонал, и это должно идти непрерывно на потоке.
Если говорить о том, что уже достигнуто в настоящий момент в этом направлении...
— Хоть где-то уже работают такие «конвейеры»?
— Конечно. Искусственная кожа — это уже некий стандарт, можно сказать. К сожалению, приходится констатировать, что, как правило, это за рубежом. В 2006 году за рубежом был имплантирован первый искусственный мочевой пузырь, и пациент с ним живет до сих пор.
— А у нас подобные имплантации были?
— Нет.
— Вообще в России что-то продвигается в этом направлении?
— Мы стараемся, продвигаем и продвигаемся. Сейчас один из моих коллег находится в Бразилии, я как раз собираюсь к нему ехать — он с бразильскими коллегами занимается задачами, связанными с «biofabrication», биоформированием. Здесь важно взаимодействие стран БРИК по новым направлениям; это будет международное событие. По этому проекту мы приглашаем к сотрудничеству наших коллег из Германии; в середине августа будем обсуждать, какие дальнейшие шаги в этом направлении мы можем сделать.
— Это делается тоже по какой-то государственной программе? Есть какая-то Федеральная целевая программа?
— Нет, пока это делается не по государственной программе, это наши инициативные исследования. Мы боремся за грант Сколково, мы получили премию для подготовки заявки на него — будем участвовать в конкурсе.
— Значит, это будет коммерческое предприятие для ваших разработок?
— Научный центр — если конкурс пройдёт для нас успешно, что совершенно не факт. И здесь, чтобы ответить на часть ваших вопросов, которые вы мне задаете — а как у нас, а как не у нас — ситуация совершенно разная, у нас и за рубежом. У нас в государстве (я имею в виду СССР) биомедицинская электроника или медицинская техника всегда была некой деятельностью. финансируемой по остаточному принципу, а главные финансы шли, — как, собственно, и во всём Зеленограде — на работы специального назначения, скажем так. За рубежом ситуация диаметрально противоположная.
— Там это именно социальные программы?
— Дело не в социальных направленностях, не в том, что они такие гуманные. Здесь другое. Любую новую вещь, любую новую идею, которая появляется в науке и технике, они сначала пробуют применить в медицине, а потом в спецтехнике. Если говорить о нас — у нас этого не было практически никогда. Поэтому количество людей, которое работает в области биомедицинской инженерии, техники и электроники за рубежом и у нас (если, например, сравнивать США и Россию) — просто несопоставимо.
— Изначально у нас несопоставимые позиции?
— Да, по крайней мере, пока. Это открытые данные, никаких секретов здесь нет. Если, скажем, посчитать количество денег, которое выделяется на здравоохранение в России и в Америке — это совершенно разные величины, числа разных масштабов. Если мы пересчитаем то же самое на медицинскую технику, сколько в расчете на одного человека приходится там и там, то это тоже разные суммы. Тем не менее, это нужно делать, нужно развиваться. Возвращаясь к началу нашей беседы — к вопросу, почему в МИЭТе возникла медицинская электроника — могу сказать, что в конечном итоге в каждом подобном институте, точнее, университете современных технологий, электронной техники, например, должна быть кафедра Биомедицинской электроники и соответствующее направление, которое должно готовить соответствующие кадры. Должны быть и люди, ведь кафедра не живет сама, она взаимодействует с коллегами. Если возникает мысль что-то сделать или применить, то они должны знать, к кому обратиться, с кем взаимодействовать и т.д. В этом смысле главная задача нашей кафедры в составе МИЭТа, собственно, стандартна: инновации, образование и наука в области биомедицинской техники.
— Всё, что вы рассказали, очень интересно, и очень радует, что у нас МИЭТе это направление развивается. На самом деле, это весьма захватывающие перспективы — думаю, у молодых людей должно возникнуть желание сделать их своим будущим. Ради этого мы тут и беседуем, наверное.
— Тем более, сейчас приятно это осознавать, отвечая на ваши вопросы. Многие наши молодые коллеги защитили кандидатские диссертации, многие выпускники нашей кафедры потенциально являются ее ядром и нашей надеждой.
— Они не уезжают за рубеж и остаются здесь? Им есть, где применить себя сейчас?
— Наши пока не уезжают, я имею в виду насовсем. Но мы ведем достаточно активную международную деятельность. Ежегодно проводим занятия Московско-баварской школы по перспективным направлениям в развитии техники биомедицинского направления, в том числе на студенческом и аспирантском уровне, в сотрудничестве с Мюнхенским университетом и Университетом Фридриха-Александра в Эрлангене и Нюрнберге. Ежегодно мы участвуем в организации и проведении Российско-баварской конференции по биомедицинской инженерии, проходящей попеременно в России и за рубежом; проводилась она и в МИЭТе, это уже некое традиционное мероприятие. Буквально сегодня один из моих коллег уехал в Германию, в Мюнхенский университет для проведения работ по совместному проекту; надеюсь, не насовсем. Если говорить о международном сотрудничестве, на мой взгляд, в МИЭТе и, в частности, на нашей кафедре в настоящее время есть все возможности для развития молодых людей. Так что будем развиваться.
Елена Панасенко