Сегодня мы говорим о премьере спектакля «Хозяйка гостиницы» по пьесе «Трактирщица» Карло Гольдони, о ваших ролях — главной роли Мирандолины, роли кавалера Рипафратта, и, конечно, о вас и театральной жизни.
| загрузить файл со звуком (32365 кб) |
— Лилия, вы пришли в «Ведогонь-театр» в прошлом году?
Л.Ш. — Я немного раньше играла спектакль «Скамейка», наверное, в 2010 году или, может, в
— То есть 2011 год — это уже официальное зачисление в труппу?
Л.Ш. — Наверное, да.
— Вы играли с моноспектакле «Праздник», в «Скамейке» вдвоем с Петром Васильевым, и вот теперь крупная постановка, центральная роль. Что вам ближе — камерный спектакль или большой, костюмный, с большим количеством персонажей?
Л.Ш. — Мне близко и то, и другое. Я давно уже не играла в таком большом спектакле, поэтому я, конечно, с большим энтузиазмом за это взялась. Но когда-то — в моей прошлой жизни — я играла большие роли в больших костюмированных спектаклях.
— Вы имеете в виду Нижегородский драматический театр?
Л.Ш. — Да.
— Вот что о вас пишут: «В 80-90-е годы она была едва ли не самой известной артисткой Нижегородского театра драмы. Ее роли обсуждали зрители, спорили театральные критики...» Почему вы оставили Нижегородский театр?
Л.Ш. — Наступил такой момент, когда пришел режиссер, который меня не видел. Не видел довольно долгое время, он видел других артисток. Я очень много времени потеряла; думаю, что надо было уйти раньше. Это зрело, зрело, и наступил какой-то момент, когда назрело, и я ушла. Меня перестали отпускать, а мне хотелось ездить с концертными программами, поскольку не было особой работы в театре. Хотя почему-то все до сих пор считают, что я покинула театр на пике какой-то невероятной популярности.
— А на самом деле это не так?
Л.Ш. — Нет. Но почему-то у всех так осталось в памяти; и это, наверное, хорошо.
— Дмитрий, вы окончили МХАТ, учились у Олега Табакова, затем работали в «Сатириконе», театре-студии «Человек». Как вы пришли в «Ведогонь-театр»?
Д.Л. — Я не пришел, я приехал на автобусе.
— На
Д.Л. — Нет, на десятом или двенадцатом, точно не помню. Потому что я купил квартиру в Зеленограде, и мне сказали, что в зеленоградском театре нужен актер на какую-то роль. Я приехал договариваться, и меня взяли в «Таланты и поклонники», это мой первый спектакль. Я прошел испытательный срок, мне дали оклад, теперь вот играю.
— В понимании зрителей есть какие-то театральные масштабы. Скажем, «Сатирикон» — это высокий уровень, очень известный театр.
Д.Л. — Мне очень нравилось играть в «Табакерке», на маленькой сцене. В «Человеке» тоже маленькая сцена. А «Сатирикон», конечно, огромный, там можно разместиться, там мотоцикл ездил.
— Я не в смысле размера здания, а об известности того или иного театра.
Д.Л. — А, известность театра? Не знаю. «Сатирикон» с чем ассоциируется?
— С Константином Райкиным.
Д.Л. — Вот и всё :).
— Лилия, вы упомянули о концертах, с которыми гастролировали. Вы лауреат четырех всероссийских конкурсов «Поют актеры драматических театров», победитель международного конкурса актерской песни имени Андрея Миронова. Вы пели с детства или начали уже в процессе актерской карьеры?
Л.Ш. — Нет, я с детства мечтала стать певицей. Я сейчас так вспоминаю: мне, видимо, нравилось стоять одной на сцене. А когда появились эти конкурсы, я вдруг почувствовала, что надо пробовать. Этот жанр мне очень близок; я считаю, что он у нас не совсем понят, и очень многие сейчас пытаются это делать. Но мне, конечно, кажется, что — «я-то понимаю лучше».
— Вы имеете в виду жанр актерской песни?
Л.Ш. — Жанр актерской песни, да.
— Что именно не так сейчас происходит? Мне кажется, многие актеры поют, и конкурс имени Миронова известен.
Л.Ш. — Нет, этого совсем нет. Во-первых, конкурса Миронова уже нет; во-вторых, нет нижегородского конкурса «Поют актеры драматических театров», который должен был бы заменить конкурс Миронова. Потом появился конкурс «Соломенная шляпка», которого уже почему-то тоже нет, и говорят, что, возможно, и не будет. Потому что никому это не интересно, и никто не дает на это деньги.
— Понятно. Но вы продолжаете петь?
Л.Ш. — Изо всех сил. Я нашла свою нишу, я делаю музыкальные монологи. И даже могу похвастаться: это пользуется некоторым успехом.
— Где вас можно услышать?
Л.Ш. — У меня нет, конечно, постоянного места, где я выступаю. Хотя, например, Московский дом актера имени Яблочкиной всегда предоставляет мне такую возможность. Как только я говорю, что у меня есть новая программа (а новую программу я, как правило, выпускаю каждый год за последние три года), они всегда готовы меня принять.
— В «Ведогонь-театре» есть практика творческих вечеров, когда актер показывает то, что он хочет.
Л.Ш. — Пока не предлагали. Видимо, я еще не настолько популярна, чтобы народ пришел на мой творческий вечер. Ждем, когда я стану окончательно популярна, и зал соберется.
— Когда мы с Павлом Викторовичем Курочкиным говорили в интервью на эту тему, он сказал, что если актер выразит желание, если ему есть, что показать, — то пожалуйста.
Л.Ш. — Может, я еще не выразила желания достаточно внятно. Сейчас начну.
— Дмитрий, а у вас есть такое желание — провести свой творческий вечер?
Д.Л. — Нет, потому что я не знаю, что на нем делать. Мне бы хотелось что-то сыграть с кем-нибудь, какие-то отрывки — Гоголя, например; еще, может быть, почитать стихи. Я же не пою, мне медведь на ухо наступил.
Л.Ш. — Ты стихи бы читал.
— Дмитрий, вы же пишете стихи, они опубликованы в интернете на портале «Стихи.ру».
Д.Л. — Да. Если бы объединиться с кем-то. Если бы я, Лиля — можно было бы сделать такой вечер. Но это не какой-то творческий отчет актера, а просто вечер, капустник — назовите как хотите. Можно было бы сделать несколько отрывков.
Л.Ш. — Я расцениваю это как предложение?
Д.Л. — Да ради бога!
— Возвращаясь к премьере. У пьесы Гольдони богатая сценическая история, ее не раз ставили. Не раз спрашивала актеров, и теперь интересно узнать. Перед началом репетиций или в процессе или уже перед выпуском спектакля вы смотрели какие-то аналогичные работы — театральные или киноверсии пьесы?
Д.Л. — Я вам скажу больше: одна из первых моих работ в профессиональном театре — это была как раз «Хозяйка гостиницы» Гольдони. Я играл Фабрицио, в «Сатириконе» с этого начинал, когда выпустился из института. Так что мне не приходилось что-либо смотреть, я все знал наизусть.
Л.Ш. — Буквально перед премьерой шел по телевизору, по «Культуре», фильм с Гундаревой. Я начала смотреть, потом поняла, что мне это вредно и выключила. Потому что я как обезьяна, могу даже какую-то интонацию, которая мне понравится, невольно запомнить. А мне этого не хотелось перед премьерой.
— То есть, это могло как-то «выскочить» на сцене?
Л.Ш. — Есть разные актеры, у каждого своя «кухня». У меня это, возможно, на подсознательном уровне: мне что-то понравилось, и я потом каждый раз... Я помню, как Гундарева говорила про сережки — «хорошенькие!», — и я так запомнила, что мне потом нужно некоторое время, чтобы уйти от этого, я уже не могу свое сделать, это мне мешает. Поэтому я ничего не смотрела.
А до того, пока мне еще эта роль не светила, у нас в драматическом театре Нижнего Новгорода шел спектакль «О, Мирандолина!», в котором играла актриса Елена Суродейкина, и я смотрела этот спектакль.
— Сначала Мирандолину репетировала Наталья Табачкова, потом получилось так, что ввели вас. У вас было мало времени на репетиции?
Л.Ш. — В общем-то да. Чуть меньше, чем мне бы хотелось, это правда.
— У вас были какие-то сомнения по поводу этой роли, вы волновались?
Л.Ш. — Нет, эту роль я давно мечтала сыграть. У меня, безусловно, были всякие волнения, но они не особо касались моего профессионализма, умения, разных других вещей, о которых я не хотела бы сейчас говорить. Волнуешься все время, когда получаешь роль.
— Дмитрий, ваш персонаж — кавалер Рипафратта — начинает с того, что «все бабы — дуры». Вы чувствуете с ним что-то, так сказать, родственное?
Д.Л. — А как же! Я каждый день об этом говорю, особенно жене, в качестве шутки, конечно. Хотя я сам, когда с дочкой играю (ей сейчас пять месяцев), про себя говорю, что я идиот, и ей все время напоминаю об этом. Так что мы два сапога пара — мужчины и женщины.
— Насколько вам было сложно, а может быть и легко репетировать этот спектакль?
Д.Л. — Да как-то все складывалось удачно: хорошие партнеры, веселая обстановка, думающий режиссер, который не отказывается ни от чего, предлагает много хороших вещей. Так что нет, репетиционный процесс был просто замечательным.
Л.Ш. — Да-да, кстати, действительно так было. Сроки поджимали, некогда было особо рассусоливать, но мы как-то быстро находили общий язык.
— С режиссером спектакля Валерием Маркиным?
Л.Ш. — Да, на удивление. Я Валеру знаю давно, и, честно говоря, побаивалась, потому что не знала, какой он режиссер. И вдруг ты приходишь на репетицию и понимаешь, что говоришь на одном языке с режиссером. Это очень важно. Я, честно говоря, уже давно как-то так легко себя не ощущала, мне было очень комфортно.
Д.Л. — А мне, (тьфу-тьфу) везло: Кузин делал «На дне», мне было с ним очень комфортно; потом «Иванова» делал Нерсисян, мне было просто в кайф с этим человеком работать. И вот сейчас Валера Маркин, тоже замечательный. Так что я еще раз постучу по дереву, дай бог мне таких режиссеров побольше.
— А с Павлом Курочкиным, как режиссером, хорошо работать?
Л.Ш. — С Павлом Викторовичем сложнее работать. Мне было сложнее, потому что все-таки мы однокурсники; бывает ощущение, что ведешь себя не так, как просто с режиссером, а все это усложнено какими-то взаимоотношениями.
— Вы говорите о «Бесприданнице» говорите?
Л.Ш. — Да, это была премьера и первая моя роль в этом театре. Поэтому я была не так свободна, не так раскованна. Сейчас, наверное, доля безответственности есть определенная, а тогда это было как-то переживательно... Поэтому этот спектакль не был таким простым и безоблачным.
— Крупные спектакли «Ведогонь-театра» — «Царь Федор Иоаннович», «На дне», который сейчас возобновился. Дмитрий, вы упомянули о режиссере Александре Кузине, который поставил как раз «На дне». Там характерные персонажи, достаточно однозначные, как мне кажется, — недаром в школе пьесу разбирают «по образам». Как вы воспринимали своего персонажа, насколько был понятен этот образ?
Д.Л. — Вы знаете, я себя вообще ни с кем не отождествляю, я другой, на меня никто не похож из каких-либо персонажей: ни Бубнов, ни Сатин, ни Актер. Очень хороший текст, умный режиссер. А что еще нужно актеру? Больше ничего. Все остальное, если у тебя есть чуть-чуть таланта, получится.
Л.Ш. — Валера Маркин как раз говорил: «Один из главных инструментов актера — это его фантазия». Чем богаче фантазия артиста, тем большее количество различных персонажей в нем может присутствовать, потому что он все это может домыслить, дофантазировать.
Д.Л. — Я вот слепил какой-то образок этого Бубнова, и Кузин меня вообще не трогал. Мне даже уже в последнее время не хватает замечаний, потому что уже не понимаешь, правильно ты делаешь или неправильно, когда тебе говорят: «Вот так, как сделал — так и делай!» Мне сейчас очень не хватает замечаний.
— В «Федоре Иоанновиче» вы сыграли Митрополита. В этот спектакль вводились разные актеры — вам легко было «влиться» в спектакль?
Д.Л. — У меня там совсем маленькая роль, одна сцена. Только будучи на спектакле, когда уже играл, я узнал, сколько вокруг меня персонажей. Меня вводили так, что я вообще не был в курсе. «Выучил текст?» «Выучил». «Вот тут встань, вот тут сядь». Всё. А потом вдруг оказалось, что вокруг меня двенадцать человек.
— Давно ли вы начали писать стихи?
Д.Л. — Давно, наверное, еще до армии. Но это сначала было хобби, проба. Потом мне стало нравиться, а потом вдруг я почувствовал, что «что-то есть». Не все, конечно, хорошо, но что-то имеется. Некоторыми стихами я могу гордиться. Более ничего, я ни на что не претендую. Бывает, люди рисуют для себя, для души, а я вот пишу.
— Лилия, а у вас есть подобное увлечение?
Л.Ш. — Я тоже пишу. Я не называю это стихами...Это «лилические отступления», обычно я их так объявляю. У меня и песенки есть свои. Может быть, их не так много, но они есть. Мои программы в основном состоят из моих же собственных «лилических отступлений» и из каких-то песен, из которых я тоже пытаюсь что-то делать.
— В каком амплуа вы себя видите? Это лирическая героиня, драматическая, а может быть, и совсем другая, умудренная жизнью женщина?
Л.Ш. — Я так много недоиграла, что вижу себя в ролях, в которых, может быть, меня другие-то и не видят. И как раз лирическая героиня там стоит на последнем месте, потому что лирических героинь-то я прекрасно могу играть, это мое амплуа. Нет, я уже хочу играть каких-то фантасмагорических старух. Мне видятся очень разнообразные роли. Я хочу все! Я много времени потратила зря, потеряла, прекрасного трудоспособного времени, в том числе и в Москве в последние годы, когда я сидела без работы. И мне хочется играть много и разное: и разножанровое, и в разных залах: и в маленьких, на камерных сценах, и в огромных дворцах. Я сейчас могу хватать, и мне все будет хорошо. Вот Мирандолина — это была моя заветная роль. Она пришла ко мне неожиданно.
— Дмитрий, а как у вас? Есть ли заветная роль, которую вы хотели бы сыграть?
Д.Л. — Нет. Наверное, каждый хочет сыграть Гамлета, а я Гамлета как-то не хочу играть, мне что-нибудь другое. У меня есть мечта, например, в чеховской «Дуэли» поучаствовать, либо Пинтера что-то сделать, вот там интересно. А так — что дают, то и играем.
— Вы еще играете в кино и сериалах, достаточно большой список ролей.
Д.Л. — Это больше ради заработка. У меня был один хороший фильм, снимался у Марягина, к сожалению, покойного —
— Конечно, ни для кого не секрет, что театральные актеры снимаются в сериалах ради заработка. Есть еще такой момент (о котором говорили и актеры «Ведогонь-театра» в интервью) — просто так сниматься никого не позовут. Надо этим заниматься, нужно участвовать в кастингах, нужно о себе напоминать, ездить куда-то. Как это происходит у вас?
Д.Л. — Я состою в одном агентстве, они приглашают меня. И у меня есть хороший друг Маша, киношный агент, она мне подбрасывает иногда какие-то работы.
— Вы снимались в «Утомленные солнцем-2» у Никиты Михалкова, в эпизоде. Что вы видели на съемочной площадке?
Д.Л. — Конечно, управлять махиной из трехсот человек — это должен быть дар. С Михалковым было потрясающе интересно работать, потому что он настолько привязан к актеру... Я такого просто нигде еще не видел.
При мне снимался эпизод с якобы инвалидом, безногим; у него наступает истерика: «Да бог с ним, что ног нет, все равно живой!» И вот — не получалось. Михалков долго с ним разговаривал и что-то на ухо шептал, потом отошел и говорит: «Камера, начали!» Все, и моментально получилось. Даже сейчас говорю — мурашки идут, как он добивается от актера, как он умеет найти что-то.
Но у меня был с ним и небольшой конфликт: я предлагал решение нескольких эпизодов, и он — «Неформат, неформат, неформат!» И я обиделся: ушел, сел, надулся. Вдруг он приходит, садится рядом со мной и говорит: «А я тоже сейчас придумал!» «Что?..» «Два санитара несут мертвого человека, и один насвистывает». Я говорю: «Типа, жизнь продолжается?» «Да». Вот подход режиссера — не бросил. Ну кто я такой ему? Так что было очень приятно сниматься, жалко, что мало дней.
— Лилия, а вы думали о кино?
Л.Ш. — Да я бесконечно, целыми днями...
Д.Л. — Только и думаю о нем.
Л.Ш. — Да, но у меня нет друга Маши. И кстати, хочу дополнить про Михалкова: мы с дочерью снимались в его «Сибирском цирюльнике». Я, так получилось, что в массовке, а вообще наш театр там много участвовал. И моя дочь в результате так и осталась в фильме — вот этот маленький ребенок, который с Джулией Ормонд там появляется — это она; и несколько крупных планов у нее там есть.
И что мы наблюдали там. Это уже не триста человек — можете себе представить эти массовые сцены, связанные с машиной, которая рубит лес. Там огромное количество людей, и Михалков на лошади объезжал вот это все, а это был город Горбатов Нижегородской области. Мы были потрясены тем, как он придумывает сцены, прямо по ходу. Загорается, видит какую-то деталь, тут же начинает придумывать дальше. Тут же говорит: «Ой, дети!» Детей не было в сценарии, тут же — раз! Они в фильм не вошли, там же большой материал был отснят. Он придумывал какие-то смешные юмористические сцены, тут же эти дети появляются, он говорит: «А давайте вот это сделаем!» И это все тут же делается, и это получается настолько интересно и забавно! В этом плане он человек, конечно, невероятно талантливый.
— Оказывается, вы снимались в кино, а нигде как-то об этом не упоминается.
Л.Ш. — Да, есть такой опыт. Когда-то, по окончании института, я снималась в хорошей дипломной работе. Мою маму играла Наталья Гундарева, папу Александр Лазарев, тетю — Марина Витальевна Полицеймако. После того, как я отснялась, директор картины сказал: «Ну вот, наконец-то теперь ты можешь поступать в театральный институт!» Но я поехала работать в Нижний Новгород, так меня угораздило.
— Желание стать актером, актрисой, сформировалось уже в детстве или много позже?
Д.Л. — Я безумно любил Высоцкого, любил его песни. Я ему просто черной завистью завидовал, его судьбе. И когда я загремел в армию, там у меня сформировалось желание работать в театре. Поэтому я поступил в некий театрик, непрофессиональный, и мне сказали: «Чего ты тут делаешь, иди к Табакову работать!» Я говорю: «Как будто так вот пришел, и тебя сразу взяли». Ответили: «Все так и думают. Не придешь — и не возьмут». Я позвонил, и меня взяли. Сначала снабженцем, потом я дорос до главного администратора, потом уже поступил в театральный институт. Так что я долго к этому шел. Я поступил уже в 25 лет.
Л.Ш. —Я уже совсем маленькой девочкой узнала, что стану актрисой. Помню, я какой-то фильм смотрела, и там актриса играла смерть мужа. Мне, наверное, было лет пять. Я убежала в комнату, проиграла там эту смерть мужа, поняла, что я могу это сделать лучше, чем она. Потом в детском саду меня беспрерывно водили по группам, и я пела. Я занимала всех детей, до обеда.
Д.Л. — А я рассказывал сказки. Просто садились, и я их тут же сочинял.
Л.Ш. — Вот видишь, а ты говоришь... Вот когда ты это почувствовал!
А потом окончила школу, поехала в Москву и поступила сразу, в первый день. Вот и все, и все завертелось.
— С Павлом Курочкиным вы познакомились в Щепкинском училище?
Л.Ш. — Да, поступили и познакомились. Была дипломная работа, я играла Снегурочку, Павел Викторович играл Леля.
— И потом уже Павел Викторович пригласил вас в «Ведогонь-театр»?
Л.Ш. — Я переехала в Москву, и как-то так получилось, что «нарисовалась» со своими спектаклями, и потом уже были предложены роли. В общем-то, он меня выручил, спас буквально от безработицы.
— Вы играли в спектакле по пьесе Гельмана, в «Скамейке». У Гельмана вообще пьесы в некотором смысле «производственные», социальные; герои говорят о каких-то рабочих делах, о разных бытовых проблемах. Как вы воспринимаете спектакль «Скамейка», о чем он?
Л.Ш. — О любви. Я вообще стараюсь играть о любви. На самом деле в «Хозяйке гостиницы» я в первый раз играю роль, где нет любви с моей стороны.
Д.Л. — А как же Фабрицио?
Л.Ш. — Фабрицио... Ты смотрел вообще спектакль? :)
Только сейчас до меня дошло, прямо во время интервью. Такая я женщина, такая актриса, это моя тема. И вообще я считаю, что всегда надо играть о любви. Но тут получилась немножко другая история, и я довольна.
Так что «Скамейку» я играю о любви. Кстати, я играла этот спектакль с другим партнером; был и Гельман с женой, хвалили и сказали, что вполне.
— Зеленоградским зрителям очень понравился театральный показ — почти капустник, — прошедший в «Ведогонь-театре» в конце прошлого сезона. Отмечали ваше пение, в том числе.
Л.Ш. — На самом деле зря не отметили, что автором этого капустника была я.
— Теперь мы это знаем!
Л.Ш. — И все эти стихотворные монологи, написанные актрисами, — это все моих рук дело. Похвастаюсь, а то так никто и не узнает.
— Сейчас театры зарабатывают деньги, и в Москве в том числе, идет такая коммерциализация. Как вы оцениваете в целом зрительский интерес, и насколько сложно театрам заработать деньги в принципе?
Д.Л. — Безумно сложно.
Л.Ш. —А надо ли им зарабатывать деньги? Я просто сильно грущу по этому поводу. Театр — это театр. Просто у нас сейчас уже все превращено в аппарат по зарабатыванию денег.
Это две такие заколдованные и взаимосвязанные вещи: общее падение культуры у зрителей, и театры, которые пытаются зарабатывать деньги, тем самым делая такие вещи, которые уменьшают уровень культуры. И это все как снежный ком катится вниз, и, наверное, ни к чему хорошему оно не прикатится. Я пессимистична в этом отношении.
Д.Л. — Да, надо выживать, потому и цены на билеты повышают, а не всем это по карману.
Л.Ш. — И репертуар определенный нужен.
Д.Л. — Соответственно, и репертуар определенный. У нас же специфический город, из Москвы сюда практически никто не ездит, чтобы посмотреть спектакли. Это отсюда могут поехать в Москву, в МХАТ, в «Сатирикон» тот же. И как выжить в этих условиях — я вообще просто не представляю.
Л.Ш. — Хоть заиграйся, просто вынимая из себя не знаю что, и все равно ты не заработаешь. Никогда в жизни театр не мог заработать. И это правильно, и не должно этого быть, театр должен поддерживаться государством.
— Насколько я знаю, все-таки в «Ведогонь-театра» зал заполняется почти всегда.
Д.Л. — Почти всегда.
— Правда, зал небольшой. Кстати, знаю по крайней мере двух человек, которые регулярно ездят сюда на спектакли из Москвы.
Д.Л. — Даже больше, чем два.
Л.Ш. — Я тоже знаю нескольких таких человек.
— Театры же могут придумывать, может быть, что-то помимо традиционных спектаклей, чтобы привлечь зрителя. Например, концерты, те же творческие вечера.
Л.Ш. — Это все возможно, но это унизительно — для зарабатывания денег. Я никогда не ждала от своей профессии денег, я все время думала: «Я получаю удовольствие, а еще и зарплату, какое это невероятное счастье!» Я сейчас себя не хвалю, это просто факт — я за деньги не все готова сделать. Актер должен выходить на сцену не за этим. Когда ты выходишь зарабатывать деньги, это, естественно, отражается на качестве.
Д.Л. — Насчет того, чтобы привлечь зрителя. Например, в свое время в «Сатириконе» каждый год делали по два капустника. И сделали просто спектакль из лучших номеров, «Шоу Сатирикон», так и называлось.
Л.Ш. — Все равно ведь это было творческое желание — делать капустники, а не «давайте мы соберемся и подумаем, что нам сделать, чтобы заработать».
Д.Л. — Конечно.
Л.Ш. — Это есть, я сама иногда принимаю в этом участие, но это унизительно и грустно.
— В «Ведогонь-театре» небольшая сцена, зрители находятся очень близко. Вам нравится такая камерность зала, это не мешает?
Д.Л. — Нет, мне очень нравится. В спектакле «Человек», где я играю, сцена трансформируется как угодно. Был спектакль, где мы играли даже вдоль кресел; просто дорожка и по двум сторонам сидели зрители, я с ними общался все время. Такая вот форма. Так что нет, меня это не смущает и не пугает.
Л.Ш. — Мне иногда не хватает большого зала, я иногда тоскую, потому что начинала-то я с 1300 мест. В Нижнем Новгороде потрясающее старинное здание театра. Но «Скамейку», я считаю, можно играть только в таком камерное зале, «Праздник» тоже только в таком — какая-то особенная доверительность возникает со зрителем.
— Один из любимых моих вопросов — об импровизации на сцене. Насколько часто это происходит, когда что-то вдруг отклоняется от задуманного, как часто вы импровизируете?
Л.Ш. — Я вообще не сторонница импровизаций. Я понимаю, что без них не обойтись, если случаются какие-то накладки. Если они случаются, я с удовольствием импровизирую, и с текстом тоже. Но специально этого никогда не делаю.
— Дмитрий сейчас так улыбается... Наверное, он любит импровизировать.
Л.Ш. — Нет, вы знаете, мы с ним играем недавно, и у меня никаких с его стороны импровизаций, слава богу, не случалось. Текст он знает от и до, все от зубов отскакивает, он его повторяет перед спектаклем. Поэтому пока ничего такого не было.
Д.Л. — Ну пока не было. Может, еще будут, потому что иногда возникает желание пошутить, разыграть партнера. Почему бы и нет. Я один раз в год могу себе позволить что-то такое, шутку.
Л.Ш. — Пока еще не разыгрывал, но я, в принципе, готова к таким вещам.
Д.Л. — Все мои импровизы или шутки я делаю на репетициях. А потом это даже входит в спектакль, и мне уже не надо ничего придумывать дальше.
— Наверное, есть спектакли, где какие-то шутки неуместны — «Иванов», например, все-таки серьезное произведение.
Д.Л. — Конечно, это все-таки зависит. Есть же жанр, в комедии это проще, тем более, что сама ситуация комедийная. В спектакле «На дне» острить как-то не всегда получается, и в «Иванове», конечно же. Я ничего плохого не хочу сказать про Гольдони, но Чехов... коверкать такие тексты как-то, я считаю, нельзя.
— Случались ли у вас какие-то неожиданные и незапланированные вещи на сцене?
Д.Л. — Да. Играли «Гамлета» в «Сатириконе». Каждый раз, когда я выходил, Федя Добронравов (который «6 кадров»), сидел в профиль к зрителям на стремянке, он изображал Горацио. У меня была медалька, и я ему все время показывал эту медальку. Прошел год. Я вышел, опять скривил какую-то рожу, побренчал медалькой. И он пальто от зрителей отворачивает, а у него там «Герой Советского Союза» висит. Все, я «поплыл». Импровиз-не импровиз, вот розыгрыш такой.
Л.Ш. — Ну этого никто не видит, этого никто не знает.
Д.Л. — Конечно, это не мешает. Мы не говорим о том, чтобы испортить спектакль.
Л.Ш. — Я, например, играла Марию Стюарт в Нижнем Новгороде. У меня был трон на колесах, его привозили и увозили монтировщики в капюшонах. И вот однажды колесо отвалилось, и меня долго тащили на этом покосившемся троне. У него такая красивая резная спинка была, и я, скрипя зубами, сидела и всячески делала вид, что не вижу, насколько он перекошен.
Да много всяких накладок. Один раз, когда я играла Катерину в «Грозе», на меня должен был опускаться «супер» (специальный занавес), и там, где я лежала, естественно, должна была быть дырка, потому что он был деревянным. И вот однажды меня положили, а оказалось, что метки были не там, где нужно. Хорошо, что один артист заметил, что опускается не туда. А я все уже, я «утонула». И он быстро подбежал, начал меня вытаскивать из-под этого супера. Просто спас мне жизнь, потому что если бы опустилось, то всё, внутренности наружу.
Д.Л. — У тебя, видишь, опустился, а у меня однажды не поднялся. Мы играли «Ромео и Джульетту». Когда Парис в очередной раз приходит просить руки Джульетты...
Л.Ш. — Ты играл Париса?..
Д.Л. — Париса играл. Да, смешно. Занавес должен был подняться, но он поднялся на уровень колен, то есть от нас были только ноги.
Л.Ш. — А все, наверное, подумали, что это такое решение.
Д.Л. —Ходят по балкону ноги и разговаривают. Всю сцену так.
Л.Ш. — А что ж вы его так не подняли и не заглянули?
Д.Л. — Как? Занавес огромный, как ты его поднимешь, ползать, что ли, там?
Но один раз мы там схулиганили: мы взяли и поменялись с Федькой текстами. Я говорил текст Лоренцо, будучи Парисом, а он говорил текст Париса, играя Лоренцо. И хоть бы кто заметил!
— Но режиссер-то заметил?
Д.Л. — Режиссера, слава богу, не было.
Л.Ш. — В последнее время я особенно часто себе это говорю: так, как должно быть, знаешь только ты и твой партнер. Зритель, если ты совершенно убежденно будешь делать вид, что так должно быть, никогда в жизни не догадается, будет думать, что такая постановка. Выйдешь ты в зал, что-то там будешь делать, обнимать-целовать человека, сидящего в первом ряду — если это делать естественно и органично, подумает, что так и надо.
— В спектакле «Хозяйка гостиницы» очень интересные костюмы и декорации. Вы высказывали пожелания по поводу платьев — хочу такой цвет, такой фасон?
Л.Ш. — К этому вопросу подходили очень серьезно и художница, и режиссер. Мне было так приятно, потому что им нужно было представить меня в самом наилучшем виде, и они действительно подбирали ткань, которая шла бы мне по цвету, и все это обсуждалось до мельчайших подробностей, вплоть до того, куда пришить кружева и где их оторвать. Художники Светлана Чазова и Кирилл Данилов там продумали все. Кирилл тоже человек очень скрупулезный; ему, например, надо показывать туфли, в которых ты выходишь, он может иногда подойти и сказать: «Так, это не подходит». Это все очень профессиональный, правильный подход к делу. Я думаю, что зрители видят результат, потому что, мне кажется, всем нравится оформление спектаклей, и костюмы, я надеюсь, тоже нам идут.
— О зрителях и их реакции. Мне кажется, что всегда чувствуется, «тяжелый» зал или «легкий», то есть как воспринимают спектакль. Насколько зеленоградский зритель доброжелателен и восприимчив, с вашей точки зрения?
Д.Л. — Он разный. И раз на раз не приходится, я даже не могу понять почему. Вроде бы делается то же самое, но один спектакль идет легко, люди смеются везде, а где-то даже сто раз проверенная шутка, на ура проходящая, не воспринимается.
Л.Ш. — То ли это зависит от определенного человека, который в таком небольшом зале задает тон. У меня последний «Праздник» проходил в совершенно гробовой тишине. И я не могла понять, что происходит, мне казалось, что я хорошо играла. Но когда в конце включился свет, я увидела, что все сидят со счастливыми лицами, плачут, и с букетами, с вот такой охапкой я ехала домой... Я поняла, что люди просто не выражали своих эмоций. Они были в восторге, но сидели тихо, как партизаны. Я даже не понимаю.
Д.Л. — Иногда — например, на «Иванове» — чувствуется, как сидят и внимательно слушают.
Л.Ш. — Это все-таки Чехов, это текст. А тут играешь достаточно смешную незатейливую драматургию. Я очень люблю непосредственных, эмоциональных зрителей. Мне нравится, когда люди выражают свои эмоции как дети.
Юлия Кравченко