В нашем языке существует не совсем понятное слово сельпо. Обычно оно употребляется в качестве синонима слова деревня, в его несколько презрительном значении, в лексиконе городского жителя обозначающем некоторую наивность и якобы отсталость сельского жителя от цивилизации.
На самом деле это слово сельпо имеет вполне содержательное значение. И с ним надо как следует разобраться, потому что без этого невозможно ясно понять шестидесятые годы.

СЕЛЬПО — это СЕЛЬское Потребительское Общество. Оно существовало в структуре народного хозяйства Советского Союза и занимало там важное место Эта кооперативная организация с еще дореволюционной историей была чем-то вроде частной корпорации, работающей под контролем государства.

Несмотря на преобладание социализма во всей остальной жизни, в сельпо дело было поставлено, как в настоящей западной компании. Доходило даже до того, что члены кооператива (пайщики), когда-то внесшие в ее уставный фонд незначительную сумму, ежегодно получали в сельпо небольшие, в несколько рублей, дивиденды от прибыли. В крюковском сельпо такими пайщиками были мои отец и мать.

Вообще-то, в то послевоенное время существовали также и другие кооперативные формы хозяйствования: колхозы, артели. Но справедливости ради надо заметить, что большой свободы всем им, понятное дело, не давали.

Потребительское общество было распространено в сельской местности по всей стране и охватывало сферу производства и продажи всей мелкой продукции массового потребления. Организационная структура Потребительского общества была построена так, что каждое местное сельпо имело полную самостоятельность. И лишь для координации совместной работы и для организации взаимодействия с государством местные организации
они объединялись в районные райпотребсоюзы, далее в областные облпотребсоюзы и на самом верху в Центросоюз.

Повторюсь, все это было в советское время. Хотя какие-то остатки от Потребительского общества существуют и сейчас. В глубинке, куда еще, слава Богу, не добралась «невидимая» рука современной рыночной экономики.

В жизни Крюково сельпо играло огромную роль. В его владении было большое промышленное предприятие Крюковский промкомбинат. Структура производства на нем, в отличие от неповоротливых государственных предприятий, была очень гибкой и умела быстро перестраиваться.

Например, однажды на промкомбинате был организован цех по производству маленьких круглых зеркалец. Установили несложное оборудование. На станках-полуавтоматах из большого зеркального листа вырезали круглые диски, и края их заворачивали в пластиковый ободок из старой кинопленки. Получалось модное для того времени изделие, вполне годное для того, чтобы занять свое место в женской сумочке.

Дело пошло. На промкомбинате организовали службу сбыта. За короткое время, два-три года, зеркальный цех затоварил своими зеркальцами всю страну. Сбыт упал. Тогда промкомбинат быстро перестроился на производство только что вошедших в моду узких черных галстуков на резинке. Для государственного предприятия с его жестким пятилетним планом такое было просто невозможно.

На этом примере вполне можно сделать вывод о том, что в Советском Союзе потребительское общество было неким прообразом современной рыночной экономики России.

Жизнь крюковчан была плотно связана с сельпо. Прежде всего, это место работы для многих жителей поселка. Кроме того, сельпо подчинялись все маленькие продуктовые магазины в поселке и округе. В его структуру входила также крюковская хлебная пекарня.

Поскольку в 60-е годы автомобилей было мало, то доставка в эти магазины хлеба с пекарни, молочных продуктов с молокозавода и других товаров осуществлялась гужевым транспортом. Поэтому в Крюковском сельпо существовало целое транспортное предприятие конюшня со всей соответствующей инфраструктурой: лошади, возчики, конюхи, упряжь, сани и телеги, корма для лошадей. Конюшня находилась недалеко от железнодорожной станции на месте дореволюционной дорожной почтовой станции Еремеевского тракта.

В большой семье всем находится дело. Я, самый младший, отвечал за снабжение продуктами: хлеб, молоко, сахар, растительное масло.
Я приходил в небольшой сельповский магазин «Продукты» под народным названием «На горке», что находился на окраине Крюкова почти в самом конце улице Ленина.
— Хлеб еще не привезли, — отвечала покупателям продавщица тетя Люся.
Я, как и все, занимал очередь и выходил смотреть на дорогу: не появится ли хлебная повозка?

А пока, в ожидании хлеба, тетя Люся отпускала покупателям другие товары.

Растительное масло продавалось в разлив из большой молочной фляги. Каждый приходил в магазин со своей бутылкой, специально предназначенной для масла. У нас это была трофейная немецкая фляжка, которую отец привез с войны. Она закрывалась крышкой с хитрым проволочным замком, поэтому я передавал ее тете Люсе уже открытой.

Тетя Люся на весах взвешивала пустую фляжку и отмечала вес на счетах. Потом специальным черпаком через воронку наливала в нее масло и опять взвешивала уже полную фляжку. Затем она снова быстро-быстро щелкала костяшками счетов и называла стоимость покупки.

Фляжка вмещала чуть менее килограмма масла. Дома мама дотошно спрашивала меня:
— Сколько Люська взяла с тебя денег за масло?
Тетя Люся вполне могла немного обсчитать мальчишку, но мама хорошо знала вместимость нашей фляжки.
— Целый килограмм?! — возмущалась она. — Ох, эта Люська… Вот лахудра! Так и норовит ужучить!
Мама была непримирима к проявлениям нечестности.
— Ну, ничего! В следующий раз за маслом я пойду сама, — грозила она пальцем. — Пусть-ка она попробует мне налить в нашу фляжку полный килограмм! Уж я ее отчихвостю! Будет знать, как обманывать!

Остальные товары — сахарный песок, крупы, макароны, конфеты, сливочное масло — поступали в магазин в мешках, реже в картонных коробках и продавались вразвес.

Толстая кипа больших серых листов упаковочной бумаги лежала на большой деревянной колоде для рубки мяса. Тетя Люся огромным ножом резала листы напополам и на четвертушки, из которых ловко крутила кульки различного размера и совком насыпала в них товары из мешков и коробок.

Селедка поступала в магазин в бочках или даже в деревянных ящиках, выложенных изнутри пергаментной бумагой. Селедка — это было уже изысканное угощение, и ее покупали по одной-две штуки, не больше. При продаже тетя Люся заворачивала ее в двойной слой бумаги. Покупатель держал на отлете от себя промокающий маслом сверточек двумя пальцами, большим и указательным, и гордо нес эту недешевую покупку отдельно от сумки с остальными покупками.

Сливочное масло также брали нечасто и понемногу, с оглядкой. Холодильников в шестидесятых годах на селе не было, и дома масло хранили в холодном месте в стеклянной банке с водой.

Но вот наконец на дороге появлялась конная повозка, везущая, в зависимости от времени года, на санях или на телеге хлебную будку. Лошадью правил возчик старый дед Терех. Он был высоким, сухим, с большим кадыком на худой длинной шее. Одну сторону его лица закрывала черная повязка, скрывая пустую глазницу. В детстве ему глаз выбила копытом лошадь.

Повозка заворачивала к окошку, находящемуся в стене сзади магазина. В очереди начиналась толкотня и споры.
— Ой, за кем я занимала?
— Мальчик, ты здесь разве стоял? Что-то я тебя не помню!

Наконец в зале наступал порядок, очередь восстанавливалась, и тетя Люся вызывала охотника поработать, помочь ей принять лотки с хлебом.
Дед Терех подавал лотки с улицы в окошко, помощник принимал их и приносил в торговый зал, а тетя Люся раскладывала хлеб с лотков на полки. После разгрузки дед Терех уезжал, а тетя Люся начинала продажу хлеба. Добровольного работника она обслуживала в первую очередь.

Все набирали хлеба побольше. С расчетом на соседей и с запасом на следующий день. На нашу большую семью я тоже набирал целую сумку: две буханки черного хлеба по восемнадцать копеек и четыре батона белого по тринадцать копеек. За все про все выходило меньше одного рубля.

Для моей мамы, пережившей многие годы голода в войну и недоедания в послевоенное время, такая возможность почти неограниченной покупки основных продуктов питания — хлеба, сахара, молока, растительного масла — означала долгожданную счастливую жизнь.

Молоко в больших сорокалитровых флягах и сметану в отдельной маленькой десятилитровой фляге дед Терех привозил с молокозавода позже, отдельным рейсом. Молоко тетя Люся наливала покупателям мерным литровым черпаком в трехлитровые эмалированные бидончики.

Жители Подмосковья — известные чаехлебы, поэтому чай покупали все. В магазинах продавалось всего три вида чая. Самым лучшим считался знаменитый индийский чай с нарисованным на пачке слоником и надписью «Первый сорт». Чай цейлонский в маленькой пачке пользовался меньшей популярностью. Хотя у него на пачке и было написано «Высший сорт», он был менее крепким. Да и стоил он подороже. А грузинский чай, несмотря на дешевизну, не брал никто, он совсем бледно заваривался и отдавал запахом травы.

Для нас любимыми гостинцами из магазина были кулек с пастилой или с самыми дешевыми карамельками без обертки «подушечками». Однажды в магазине тетя Люся пожаловалась моей маме на головную боль, и она по возвращении домой послала меня к ней с таблеткой цитрамона. Тетя Люся в благодарность подарила мне настоящую шоколадную конфету «Мокко»! Кофейный вкус той конфеты я помню до сих пор, стоит только
закрыть глаза…

Еще помнятся дешевые арбузы по восемь-десять копеек за килограмм. Отец давал нам с братом один рубль, сэкономленный от обедов, и мы бежали в магазин на станцию Крюково. На эти деньги мы покупали один огромный или два средних арбуза и потом почти бегом безостановочно, на ходу поочередно меняясь руками, несли домой тяжелую сетку-авоську. По пути загадывали, чтобы арбуз был спелым и красным, а не белым. Так случалось нередко, так как удобрений, ускоряющих созревание арбуза, в те времена не применяли.

На крюковской площади был еще один небольшой магазин «Кулинария». Он был не сельповский, товары сюда привозили на грузовом автомобиле с Останкинского мясо-молочного комбината. И они, бесспорно, были совершенно другого вида и качества. Более цивилизованные, что ли.

Здесь продавались панированные в сухарях котлеты по семь копеек за штуку. Они поступали в магазин уложенными в несколько слоев в металлических ящиках. И их покупали сразу десяток или два. Еще там продавались молоко и кефир в стеклянных бутылках. Стоили они около тридцати копеек. На бутылке с молоком была крышка из фольги серебристого цвета, а на кефире — зеленого. Тара была возвратной, за две пустые посудины можно было купить одну полную бутылку молока или кефира.

В шестидесятые годы открылся новый хлебный магазин «в ИТК». Так мы его называли по месту расположения рядом с исправительно-трудовой колонией, попросту — тюрьмой.

Этот магазин был железнодорожным. В то время железная дорога еще сохраняла свою былую мощь, приобретенную в военное время. И у нее в отдельном ведении были свои магазины, поликлиники, санатории, жилые дома. И вот в только что выстроенном для работников железной дороги пятиэтажном доме — из белого кирпича! — и открылся новый магазин.

В новый магазин также на грузовике и также из Москвы привозили хлеб. Он разительно в лучшую сторону отличался от испеченного на крюковской пекарне. И в ожидании прибытия автомобиля с товаром со всей округи выстраивалась длинная очередь жителей. Но зато потом продавцы работали шустро и очередь быстро продвигалась.

Хлеб был отменным. Белый хлеб — по-настоящему белый! Мягкий, с румяной корочкой! Выпечен из муки высшего сорта. И черный тоже особенный, вкусный и душистый.

Потребительская общество занималось также сбором вторсырья: макулатуры, старой одежды, металлолома. Улицы поселка периодически объезжал сборщик на подводе, его звали старьевщиком. Он усталым нудным голосом лениво кричал:
— Старые тряпки, газеты берем! Самовары!
Дети всегда ждали появления старьевщика и заранее к его приезду припасали ненужный хлам.

За принимаемый товар старьевщик на месте расплачивался либо мелкими деньгами, либо нехитрыми игрушками: веселая обезьянка на резинке, металлический свисток. У него в запасе были еще оловянные пугачи — детские игрушечные пистолеты.

Пугач — очень заманчивый подарок для мальчишек. Но он стоил два с половиной рубля! Это огромные деньги! Чтобы получить такой подарок, надо было сдать что-то очень ценное. Наверное, целый медный самовар! И к пугачу надо было еще приобрести пороховые таблетки-патроны по 50 копеек за упаковку. Это тоже немалые деньги.

Взрослые препятствовали такой безрассудной трате.
— Пукнешь раз-другой — и батон хлеба профукал!

Вторсырье потом поступало на перерабатывающие предприятия общества, где из старой бумаги и тряпья производили кули и мешки.

Также в сельпо производился прием мехового сырья, шкурок домашних животных. Некоторые жители разводили кроликов, и получали неплохую прибавку в семейный бюджет. Один парень постарше, Юрка, помнится, занимался экзотическим охотничьим промыслом на кротов. Поймать крота непросто, да и с его обработкой приходится повозиться, но зато шкурки крота, маленькие по размеру, ценились очень дорого.

На мой взгляд, сельпо представляло собой пример разумного сочетания плановой социалистической экономики в большой промышленности и предпринимательской инициативы при производстве продуктов и товаров народного потребления. Напрасно сегодняшние недалекие экономисты разрушили эту замечательную систему хозяйствования. Уверен, что этот наш российский оригинальный бесценный опыт еще ждет своего ренессанса. И в не таком уж далеком будущем мы обязательно к нему вернемся. Как только переболеем эйфорией отживающей свой век примитивной рыночной модели экономики.

• часть 1. Тильти из Бакеево и другие истории «зеленоградских» деревень
• часть 2. Шершепок, чижик и «пятачок» — как работал и отдыхали в деревнях вокруг будущего Зеленограда
• часть 3. «От близкого разрыва весь дом задрожал — от смерти всех спасла большая русская печка»
• часть 4. Жизнь посёлка Крюково в 1960-е годы
• часть 5. Участковый Сторублев, телемастер Малютин, шофёр Володя и другие обитатели посёлка Крюково в 60-е годы