Возраст Андреевки отсчитывают со дня первого упоминания в письменных источниках — с 1585 года. В то время деревня Ондреевская Московского уезда Горетова стана стояла в окружении деревенек и пустошей, названных по фамилиям владельцев: Овсянниково, Марково, Дарвино, Ступино, Савина, Бетина…

В годы правления Ивана Грозного деревней Ондреевской владел помещик Фёдор Марков. Когда на царствование заступил сын Грозного — Фёдор Блаженный, Марков продал своё имение стрелецкому сотнику Хрипунову. От этого события, зафиксированного в писцовой книге 1585 года, и ведётся отсчёт: «…за Фёдором Юдиным, сыном Хрипуновым, за сотником стрелецким в вотчине деревни Ондреевская, Марково тож… и пустошь, что была деревня Овсяниково».

Новый хозяин не был чужаком, Федору Хрипунову и его брату Игнатию принадлежали и другие окрестные земли. В купчей крепости 1582-1587 годов говорится, что Хрипуновы владели деревней Дарвино и пустошью Ступино в Горетовом стане.

Фёдор Хрипунов был хозяином над этими землями 36 лет, а в царствование царя Михаила Фёдоровича продал свою вотчину деревню Ондреевскую с пустошами Никифору Романову Вельяминову. О чём в писцовой книге за 1623-1624 годы записано: «За Микифором Вельяминовым вотчина по купчей 7120 года, что он купил у Фёдора Хрипунова деревня Ондреевская на суходоле, пустошь Овсяниково на суходоле пашни паханые и перелеском и лесом поросло…»

Годы тогда считались от сотворения мира, в пересчёте на нынешнее летоисчисление покупка Вельяминова пришлась на 1621 год. А выражение «на суходоле» означает сухую безводную местность, отсутствие поблизости реки.

Все ещё в бытность царя Михаила Фёдоровича в августе 1631 года деревню Ондреевскую с пустошью Овсянниково задорого купил у Никифора Вельяминова Григорий Неронов.

Выложив за вотчину 300 рублей, «бедный и разорённый» покупщик бил царю челом, дабы не платить ему в Поместный приказ пошлину — 9 рублей. Царь позволил.

Вот что там говорится: «Царю и великому князю Михаилу Фёдоровичу всея Руси бьёт челом холоп твой Гришка Неронов в нынешнем государь 7139 (1631) году купил я холоп твой у Микифора Романова сына Вельяминова купленную его вотчину в Московскм уезде в Горетове стану деревню Ондреевскую да пустошь Овсянниково, а в них четвертные пашни 36 чети, а дал я холоп твой за ту вотчину 300 рублей денег и Великий государь и великий князь Михаил Федорович всея Руси пожалуй меня холопа своего вотчиной милостивый Государь и великий князь ту купленную вотчину за мною холопом своим написать царь и великий князь смилуйся пожалуй».

Царь просьбе внял, и в 1631 году за Григорием Нероновым вотчина отказана и записана в Поместном приказе дьяком Неупокоем Кокошкиным. По купчей в деревне Ондреевской было пять крестьянских дворов. Вот они — первые дошедшие до нас имена жителей Андреевки: «двор Фомка Григорьев, двор Корнилко Тимофеев с племянником Силкою, двор Петрушка Тимофеев сын Беляев, двор Гришка Фёдоров».

С того времени судьба деревни Ондреевской находилась в руках дворянской династии Нероновых в течение почти трёх столетий.

Вскоре новосёл прикупил в окрестностях ещё землицы, как частной, так и состоящей в «порозжих (то есть пустующих, заброшенных) землях» из Поместного приказа. В 1635 году Неронов завладел пустошами Савинская и Дубки и купил у дворян Боевых две пустоши — Бетину и Одинцову.

В 1671 году эти порядком разросшиеся владения унаследовал Иван Неронов. Ему достались вотчины «отца его Григория в Московском уезде в Горетовом стане деревня Андреевская на суходоле, пустошь Овсяникова, пустошь Прудникова, пустошь Бетина, пустошь Одинцова, пустошь Савинская, Дубки тож».

Иван Неронов — человек «с положением» и небедный, стольник царя Фёдора Алексеевича, — наследством распорядился здраво. На пустоши Овсянниковой он поставил двор вотчинников с конюшнями и избами для дворовых людей, а при нём в 1676 году построил каменную однопрестольную церковь в модном тогда стиле Московское барокко. Строил Неронов, вероятно, на свои деньги, поскольку сам приход был невелик и вряд ли мог позволить себе дорогую каменную церковь. А чин стольника в 17 веке — «хлебная» придворная должность. Стольники прислуживали царям во время трапезы, сопровождали их в поездках и вообще были приближены к монаршей особе, за что впоследствии назначались в посольские, приказные и другие государевы синекуры.

Таким образом, финансовые возможности вполне позволяли Ивану Неронову возвести скромную по размерам каменную церковь.

Спустя два года, когда внутреннее убранство храма завершили, 1 августа (14-го по новому стилю) церковь освятили в честь Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня. Поскольку в тот же день отмечают и праздник Всемилостивого Спаса, церковь в обиходе стали называть Спасской. По наименованию храма селение получило название села Спасского Овсянниково тож с приходской деревней Андреевской с крестьянскими и бобыльскими дворами. Позже оно стало Спас-Андреевским, а затем просто Андреевским. Далее, под Спасским или Андреевкой следует понимать, в сущности, одно и то же селение.

В переписных книгах за 1678 год указано: «за стольником Иваном Григорьевым сыном Нероновым в вотчине село Спасское Овсяниково тож, а в селе церковь Всемилостивого Спаса, во дворе поп Иван Лукьянов, двор вотчинников, а в нём 5 человек конюхов, 2 двора задворных, людей в них … да к тому селу деревня Андреевская, а в ней 7 дворов крестьянских, людей в них 25 человек, 3 двора бобыльских, людей в них 9 человек».

В 1680-х годах Иван Неронов приобрёл соседнее владение при сельце Крюкове и часть пустоши Клопынино у помещика Дашкова. Тогда же была заселена крестьянами пустошь Савинская-Дубки, ставшая деревней.

Умер Иван Неронов в 1703 году, и вотчина его при селе Спасском досталась сыновьям — Борису и Илье. Они поделили наследство по-братски. Как говорится в архивных документах «по тому разделу досталось Илье Иванову Неронову в Московском уезде в Горетове стану пол села Спасского, Овсянниково тож с деревнями Савина и Лесунова. А Борису Иванову сыну Неронову ж в Московском уезде в Горетове стану пол села Спасского, Овсянниково тож деревня Андреевская, да деревня Дегтярих, да сельцо Обручаиха с пашнею, лесы и с сенные покосы и со всеми угодьи».

Что до крепостных, то в 1704 году в селе Спасском числилось: при дворе вотчинников — 2 человека, при скотном дворе — 13 человек, при псарном дворе и прочих состояло 17 человек. А деревне Андреевской и Савинской было 17 дворов, и проживало там 63 человека.

Илья Неронов был гардемарином — морским флотским капитаном, а брат его Борис пошёл по гражданской стезе, имел чин действительного статского советника и титуловался «Ваше превосходительство». После кончины Ильи Ивановича Спасское перешло сначала к его вдове, а от неё — к сыновьям Бориса: Михаилу, Александру и Василию, служившим по военной части.

В 1768 году, в царствование Императрицы Екатерины II, проводились работы по установлению границ владений во время генерального межевания земель. В те годы Спасское с деревнями Андреевской и Михайловской принадлежало братьям Нероновым — полковнику Александру и секунд-майору Михаилу. В имении числилось 913 десятин 1685 кв. сажень земли (то есть около 1000 гектаров). Большая часть земли была занята лесом, а в разросшихся селениях числилось уже 99 душ, из них — 33 мужского пола.

Со временем многочисленные наследники продавали свои доли, и в селе Спасском наряду с Нероновыми появились другие помещики. Всего к концу 18 века в приходе села Спасское было шесть помещиков, владевших недвижимостью, в том числе и в деревне Андреевской: Нероновы, Новиковы, Глазуновы, княгини Козловская и Борятинская, князь Щербатов и дед известного драматурга Сухово-Кобылин.

Нероновы, однако, по-прежнему оставались крупными помещиками села Спасского- Андреевского, хотя имение их после раздела с другими наследниками уменьшилось вчетверо. На рубеже 18-19 веков им принадлежало около 250 гектаров земли, занятых в основном пашней и строевым лесом. Крепостных у Нероновых было немного, и они платили помещику денежный оброк, работали на господской пашне, косили и собирали сено с господских лугов, а так же поставляли столовый припас для барского стола. Жили крестьяне в бревенчатых избах, крытых соломой, держали домашний скот и птицу: лошадей, коров, овец, кур.

Помещичья усадьба Нероновых была скромной — сами Нероновы жили в Москве в старом родовом владении в Пресненском квартале, а в деревню лишь наезжали. Господский дом был деревянный, крытый тёсом. Девять его комнат обогревались пятью голландскими печами. К дому примыкал гостевой флигель из трёх комнат, с изразцовой печью.

Дворня помещалась отдельно — в людской избе, крытой дранкой. При ней был огород.

Мыться господа Нероновы ходили в собственную баню — деревянную постройку с кирпичной печью. При усадьбе был хозяйственный двор с амбарами, конюшней, каретным сараем, скотным двором, где стояли избы скотников, гумном с ригой, плетёными сараями.

При помещичьем доме был небольшой фруктовый сад — несколько яблонь, грушёвых и вишнёвых деревьев, огороженных бревенчатым забором.

На рубеже 18 и 19 веков два андреевских помещика — прапорщик Неронов и князь Щербатов — поссорились в местной церкви, что имело для Андреевки далеко идущие следствия.

Князь Фёдор Павлович Щербатов был генерал-майор и Выборгский наместник — то есть крупный чиновник Российской империи. А Андрей Александрович Неронов — гвардии прапорщик. Распря между ними вышла из-за должности церковного старосты Спасского храма. Пока князь Щербатов находился на государственной службе, должность церковного старосты семь лет исполнял его дворовый Данила Ильин — человек нерадивый и вороватый. Видя, что собранные церковные деньги ему доверять нельзя, прихожане изгнали Ильина и выбрали старостой крестьянина Дмитрия Шпагина — приказчика помещика Неронова. Тот, с помощью своего барина, исправил многие ветхости старого храма: подновил иконостас и оклады на иконах, купил новое Евангелие, заказал церковную утварь взамен старой.

Когда князь Щербатов вернулся в свою подмосковную усадьбу, то выгнал Шпагина и сам занял должность церковного старосты. Эпохальная ссора случилась во время обедни 6 августа 1799 года в праздник Преображения Господня, когда «священник со крестом стоял на амвоне и царские двери ещё не затворены были».

Причину ссоры в своём письме к митрополиту Московскому и Калужскому Платону (Левшину) князь Щербатов преподнёс так: помещик Неронов «учинил церковный мятеж и прочие неприличные поступки во время служения божественной литургии». Якобы Неронов обидел его — князя Щербатова: взошёл на амвон, «и, став подле священника, непристойным образом сделал своими дерзкими выговорами церковный мятеж в отмщение, что сменил с староства приказчика Шпагина и, сделав при том мне упреки, будто я бил его человека, кричал безобразно во весь народ будто я людей его велел бить, сие неправильно». При этом, по словам жалобщика, «священник замолчать принуждён был, служба остановилась, и я принуждён нашёлся выйти с женой и детьми из церкви яко выгнанный им Нероновым».

Такое серьёзное обвинение со стороны высокого лица требовало тщательного расследования, что и было сделано как светскими, так и церковными властями. Посланные митрополитом Платоном духовные следователи опросили свидетелей: священника, причётников, прихожан. Оказалось, что никакого «мятежа» не было, никто описанного князем безобразия не видел и не слышал.

Князь Щербатов от того, что поклёп его не подтвердился, разъярился ещё больше и обратил свой гнев на священника Спасской церкви. Дескать, причиной его гнева было бедственное положение церкви, и он — Щербатов «назад три года нашёл оную в совершенном от нерадения священника запущении: ветхость, нечистота и денег ни копейки, даже свеч купить не на что». Самого же пастыря, отца Иоанна Спасского богатый помещик винил в бесхозяйственности, пьянстве и частых отлучках от храма. После этого князь Щербатов отказался платить положенные деньги на содержание причта и на производство необходимых ремонтных работ в ветшающей церкви.

А надо сказать, что благополучие священнослужителей в те годы всецело зависело от расположения местных помещиков Щербатова и Неронова, претендующих на роль главных ктиторов (то есть жертвователей, попечителей), которые давали деньги на жалование причту, так называемую церковную ругу. И если прапорщик Неронов выполнял перед причтом свои обязательства, то князь Щербатов заставлял их униженно просить денежное пропитание. Однако и просьбы были напрасны. Благочинный церковного округа доносил епископу Серафиму (Глаголеву), что причт Спасской церкви «содержание имеет скудное, и дошли до крайней бедности, особливо от помянутого господина Щербатова нынешнего года за пять месяцев ни одной копейки от него не получили»

Щербатов требовал убрать неугодного пастыря, а за то обещал отремонтировать храм. Но церковное начальство на княжьи посулы не купилось. Митрополит Платон разобрал дело и признал, что жалобы князя Щербатова на помещика Неронова и настоятеля Иоанна Спасского не обоснованы. Он предупредил скандалиста, что если тот не начнет платить деньги причту, храм будет запечатан без права богослужения. Угроза лишить приход самостоятельности была очень серьёзной. И в марте 1801 года князь Щербатов и отец Иоанн Спасский помирились.

Князь Щербатов умер в 1810 году, и его усадьба в Андреевке вскоре была куплена у наследников подпоручиком лейб-гвардии Гренадёрского полка Иваном Антоновичем Гуровым. Поскольку порядок вещей, при котором причт материально зависел от помещиков, всё ещё сохранялся, конфликт из-за церковных денег и выплаты руги разгорелся вновь. И опять в него оказался втянут злополучный отец Иоанн Спасский. С 1815 года настоятель маялся на приходе один — без дьячка и пономаря, поскольку причётники, недовольные скудным содержанием, при храме не задерживались и уходили в другие церкви, где платили больше.

Меж тем помещик Гуров пользовался церковной землей, распахивая её для своей выгоды, но денег за это не платил. Прождав полгода, настоятель пришёл к Гурову и стал униженно просить выдать деньги за распашку церковной земли, но хозяин «в том ему отказав, выгнал из покоев вон с бесчестием». Спустя время, отец Иоанн, уже не решаясь идти к помещику, написал Гурову письмо, «с покорнейшей просьбой о выдаче руги» (заметим, что доля Гурова, согласно количеству обработанной церковной земли, была больше той, что регулярно платил помещик Неронов). Однако ответа на письмо батюшки не последовало. Доведённый до отчаяния, он, с разрешения епископа, пожаловался на Спасского помещика Ивана Гурова его армейскому начальству — да не кому-нибудь, а самому московскому военному генерал-губернатору Александру Тормасову. А московский главнокомандующий генерал от кавалерии Тормасов распорядился рассмотреть жалобу священника в Звенигородском земском суде. Словом, испортить отношения сильнее было уже нельзя.

Гуров счёл себя опозоренным, его «оклеветали перед начальником и унизили честь его», и кинулся с жалобой к церковным властям. Но те жалоб Гурова не приняли и пастыря оправдали. Тогда Гуров заявил церковному начальству, что он «по таковым его священника причинённым обидным поступкам более производить ему денежной руги не может и в приходе быть в оном селе Спасском не желает». Так помещик Гуров с деревнями Андреевской и Михайловской был исключён из Спасского прихода и приписан в ближайший приход села Голубова.

Летом 1818 года епископ Августин повелел священнику Иоанну Спасскому подыскивать себе другое место. Через месяц оно было найдено, и по указу Консистории отец Иоанн был переведен в церковь села Покровское-Лакотня. Так храм в Андреевке остался совсем без причта. Тут бы основному ктитору Спасской церкви помещику Андрею Неронову походатайствовать об определении нового причта, но… в декабре того же 1818 года отставной гвардии прапорщик Неронов скончался в своём доме в Москве, оставив наследником малолетнего сына Дмитрия. Деревенская часть наследства в селе Спасском включала «господский деревянный дом со всяким к нему принадлежащим движимым и недвижимым имуществом, с мебелью, со скотом и птицей, с хлебом молоченным и в земле посеянном».

Крестьяне его вотчины посылали отроку-барину ежегодный оброк в сумме 715 рублей. А тем временем Дмитрий Неронов учился в Благородном Пансионе Императорского Московского Университета.

Заботы о наследнике приняли на себя опекуны — родственник Неронова майор Пётр Канарский и корнет Николай Барков. А попечения о наследстве до совершеннолетия были возложены на его мать. Вдова помещика Неронова Анна Абрамовна была его второй женой.

Каково же было удивление и ужас майора Канарского, когда в ходе оформления опекунских документов случайно выяснилось, что Анна Абрамовна вышла замуж за Неронова, имея живого мужа. Она прикинулась вдовой и женила на себе благочестивого прапорщика «в противность и в нарушение духовных и гражданских законов».

Правду об имеющемся браке Анны Абрамовны раскрыл майору Канарскому его добрый знакомый известный книгоиздатель и владелец лучшей городской типографии Семён Селивановский.

В своём письме он сообщил, что муж Нероновой надворный советник Лев Колетта служит председателем в Тобольской гражданской палате. Скандализованный Канарский принужден был отказаться от должности опекуна, заявив, что «покойный родственник мой Андрей Неронов был завлечён в беззаконный обман». Скандал удалось замять. Опекунство над малолетним наследником принял на себя корнет Барков. А двоемужница Анна Неронова впоследствии стала благодетельницей и ктитором Спасской церкви. Но случилось это нескоро.

А пока, ввиду внезапной кончины помещика Неронова и отказа от руги помещика Гурова, церковное начальство вынуждено было закрыть церковь в Андреевке, а «Спасский приход приписать к Знаменской, что в селе Голубово церкви».

Заслуга восстановления самостоятельности Спасского храма и возвращения в село духовной жизни принадлежит потомку храмостроителя — помещику Дмитрию Неронову. Войдя в лета, наследник начал свою карьеру с низов чиновничьей лестницы и, поднявшись до чина коллежского асессора, служил посредником по размежеванию земель Звенигородского, Верейского и Рузского уездов. Вступив в права наследования, Неронов стал хозяином помещичьего дома с дворовыми людьми и 9 крестьянских дворов, где было 28 крепостных мужского пола. Он счёл своим долгом восстановить самостоятельность храма, построенного его предком.

Дело предстояло хлопотное и весьма затратное для небогатого помещика, поскольку первым условием открытия храма было материальное обеспечение нового причта на будущее. Дмитрий Неронов сумел уговорить свою матушку в 1836 году положить в Сохранную казну Воспитательного дома 6000 рублей ассигнациями «в бессрочное время» на имя Спасской церкви. На проценты с этих денег — 240 рублей предполагалось содержать новый причт храма.

Затем в 1838 году Неронов ходатайствовал перед митрополитом Филаретом (Дроздовым), прося назначить в Спасскую церковь новый причт и вернуть приходу самостоятельность. Митрополит отнёсся к просьбе благосклонно и передал её по инстанциям, но церковное начальство соглашаться не спешило, выдвинув ряд условий. Материальное обеспечение, предложенное Нероновым, сочли недостаточным, ссылаясь на то, что храм обветшал, кровля худая, ограда ветхая, да и домов для духовенства в селе нет.

Противостояние между помещиком и духовными властями длилось несколько лет. Денежный вопрос уладили, и вот как. В приходе Спасской церкви большая часть усадебной земли числилась вовсе не за Нероновым, а за помещиком Владимиром Гвоздевым — ему кроме Спасского с середины 1830-х годов принадлежали деревни Михайловская и Александровка, а также часть деревни Андреевской с 36 дворами и 133 душами мужского пола. Штабс-капитан Гвоздев в 1839 году дал подписку местному приставу, что в случае восстановления Спасского храма обязуется выдавать на содержание причта 100 рублей ассигнациями.

Что до ветхого состояния храма, то Неронов его отрицал. Более того, настоял на независимом освидетельствовании губернским архитектором Борисовым. Архитектор же нашёл в храме лишь незначительные ветхости, о чём и доложил церковным властям.

По чертежу храм — двусветный четверик, увенчанный восьмигранником, сомкнутым сводом и небольшим гранёным барабаном. Это одна из самых ранних сохранившихся в Подмосковье построек такого типа. Основные объёмы храма были лишены внешнего убранства. Элементы декоративного узорочья, которые в массовом сознании связаны со стилем московское барокко, появились позже.

«…Церковь не ветха, церковь к богослужению способна, но милостивого решения от Духовной консистории не предвидится, — писал Неронов Владыке митрополиту, — повелите дать приказание о восстановлении Спасской церкви и учреждении в ней особого причта».

Тем временем помещик сам занимался поиском причётников и выбрал на место настоятеля выпускника Спасо-Вифанской семинарии Александра Виноградова. Он же нашёл пономаря и дьячка. Небольшие ветхости храма были исправлены, деньги на постройку двух домов для причта выделены. В одном жил священник с семьей, в другом — причётники.

Так шестилетние хлопоты Неронова увенчались успехом, и на рубеже 1841-42 годов Спасский храм в селе Андреевском, после 20-летней потери самостоятельности, вновь зажил полнокровной приходской жизнью.

В 1846 году в его приходе числился 61 двор с населением 472 человека. Составляли его дворовые люди и крестьяне из Спасского, Александровки, Андреевки, Михайловской и Горетовки.

Церковным старостой Спасского храма долгие годы оставался помещик Дмитрий Андреевич Неронов. Он по-прежнему служил в Московской губернской посреднической комиссии, был посредником по размежеванию земель. В 1842 году он получил чин титулярного советника «за отличное усердие к службе и особенные труды по соглашению и размежеванию дач Звенигородского уезда», а в 1843-м был награжден орденом святого Станислава 3-й степени. В 1848 году Неронов был пожалован за службу кавалером ордена святой Анны 3-й степени, а в мае 1849-го произведён в чин коллежского асессора и стал титуловаться «ваше высокоблагородие».

Он был женат на Александре Николаевне, урожденной Поздняковой, и имел пятерых детей, сыновей: Дмитрия и Александра, и дочерей: Александру, Екатерину и Варвару.

Нероновы постоянно жили в своей усадьбе в Спасском, и только зиму проводили в Москве, снимая дома в районе Пресни.

В середине 19 века самым крупным землевладельцем по-прежнему оставался отставной штабс-капитан Гвоздев. Он с семейством — женой Софьей Осиповной и тремя детьми, Надеждой, Елизаветой и Николаем — тоже жил в своей усадьбе в Спасском.

Благодаря помощи Гвоздевых и Нероновых в 1864 году было задумано расширить трапезный храм Спасской церкви и устроить в нём два предела, а также возвести каменную колокольню (прежде за недостатком денег была построена деревянная).

Однако, несмотря на то, что проект был одобрен, новых приделов храм на этот раз не получил (их построили только через полвека). Зато в 1867 году, стараниями ктиторов, у Спасской церкви появилась каменная колокольня. Все эти годы настоятелем в храме служил выбранный помещиком Нероновым священник отец Александр Виноградов. Он почти 40 лет возглавлял приход и показывал прихожанам пример пастырской и семейной жизни: у отца Александра было одиннадцать детей. Его любила паства и высоко ценило церковное начальство, назначив отца Александра благочинным церквей округа Звенигородского уезда.

В знак особой признательности пастырю московский купец Матвей Феофанов пожертвовал «посильную лепту» в новую колокольню — стопудовый колокол с дарственной надписью в честь 35-летнего служения при храме «безукоризненно доброго пастыря».

Тот же купец Феофанов в 1875 году пожертвовал в Спасскую церковь драгоценную плащаницу на деревянной с вызолоченными деталями гробнице — по описанию, она была «вышита по бархату серебром и золотом, обложена вокруг золотой бахромой с золотыми по углам кистями, венец Спасителя унизан мелким жемчугом». Эта реликвия обошлась дарителю в значительную сумму — 800 рублей серебром.

В 1868 году заслуженный профессор химии Московского университета и статский советник Модест Яковлевич Киттары купил у вдовы помещика Гуляева крупный участок земли — сельцо Новое при деревне Горетовке. Сам профессор жил в те годы в Москве в Чудовском переулке, разрабатывая для русской промышленности производственные технологии: винокурения, производства крахмала, переработки жиров, крашения ситцев, сушения овощей в русской печи (за что получил Большую золотую медаль Вольного Экономического общества в 1860 году).

Модест Яковлевич живо интересовался вопросами развития сельского хозяйства. Он решил опробовать свои идеи на практике, создав собственный сельскохозяйственный комплекс. Для этого ему и понадобилась усадебная земля, к которой его, к тому же, привязывали родственные узы.

В Андреевке жила сестра Модеста Яковлевича — Софья Виноградова (в девичестве Киттары), супруга преподавателя Тверской семинарии, действительного статского советника Виноградова. Здесь же в Андреевке учёный вторично обрёл семейное счастье с дочерью помещика Дмитрия Неронова — Александрой.

На своей земле Киттары устроил образцовое крестьянское хозяйство — с правильным севооборотом, удобрениями. Завёл коров и домашнюю птицу. Здесь он акклиматизировал и разводил альпийскую рожь.

Как выдающийся педагог и крупный учёный, Модест Яковлевич придавал большое значение начальному образованию. Поэтому он открыл при своём имении Новинско-горетовское двуклассное училище с приютом для одарённых детей на 20 человек. Для школы он построил отдельное деревянное здание неподалеку от реки Горетовки, купил классную мебель и учебные пособия. Все расходы по обучению и содержанию воспитанников Модест Яковлевич брал на себя. Учились в том училище местные дети, в том числе из села Спас-Андреевского: изучали русский и церковно-славянский языки, Закон Божий, арифметику и геометрию, историю, географию, естествознание, черчение, чистописание.

В 1979 году профессора Киттары вызвали в Петербург для работы при Главном интендантском управлении Военного ведомства.

В марте 1880 года учёный скончался в столице. Похоронили Модеста Яковлевича в Санкт-Петербурге, а рядом со Спасским храмом и сегодня стоит сооружённая благодарными прихожанами часовня-памятник со словами «И делал он благое дело, надеясь, веруя, любя».

В том же 1880 году умер и был похоронен за алтарём Спасского храма его настоятель Отец Александр Виноградов.

А вскоре после его кончины ушёл из жизни и помещик Дмитрий Андреевич Неронов. Он и его жена были похоронены на погосте Спасской церкви. Их могилы можно увидеть и сегодня.

Родовая усадьба при селе Спасском перешла во владение его сына Дмитрия. Он был инженером, посвятил свою жизнь развитию железнодорожного транспорта и достиг высоких чинов. Дмитрий Дмитриевич был женат на дочери штаб-ротмистра Анне Николаевне Гагиной, имел дочь Нину. Он умер в возрасте 47 лет и похоронен рядом с родителями. Его вдова и дочь зиму проводили в Москве, где, не имея собственного дома, проживали на съемной квартире в одном из особняков на Арбате. В остальное время года они жили в родовом доме в Андреевке.

Нина впоследствии вышла замуж за потомственного дворянина, присяжного поверенного Николая Николаевича Сатина (сына популярного в 19 веке писателя-мариниста) и стала местной помещицей.

В Андреевке Сатиным принадлежал двухэтажный крытый железом деревянный барский дом на каменных столбах, с хозяйственными постройками. К дому примыкал небольшой парк и обширные фруктовые сады, а также промысловые огороды с парниками, которые сдавались в аренду. В барской усадьбе был и большой пруд с купальней. Сегодня о доме Сатиных напоминают лишь вековые липы с южной стороны церкви, да небольшой затянувшийся прудик рядом.

Анна Николаевна же из унаследованной от мужа земли в 1889 году пожертвовала Спасской церкви большой участок под новое кладбище — старый погост был давно переполнен.

После отмены крепостного права андреевский помещик Владимир Гвоздев, как и полагалось, наделил своих бывших крестьян землей. А остальное в 1870-х годах начал продавать мелкими участками по 10-15 десятин под дачную застройку. Но имение Гвоздева было слишком велико, чтобы разойтись по кусочкам, и в 1886 году он продал основное владение в 340 десятин московским купцам французского происхождения — семейству Дюшен.

Дюшены торговали они мануфактурой и пряжей, были людьми почтенными, известными своей благотворительностью. Семейство состояло из матери, потомственной почётной гражданки Александры Петровны Дюшен, и сыновей Петра, Николая и Владимира. Младший — Владимир содержал в Москве в Черкасском переулке собственную контору, а старшие братья сделались андреевскими помещиками.

В 1899 году владение Дюшен в селе Спас-Андреевском приобрел известный русский учёный профессор истории Московского университета, автор учебников по истории Дмитрий Иванович Иловайский. Он 30 лет работал над полным курсом «Истории России», однако прославился благодаря учебникам, которые с 1870-х и до 1917 года выдержали рекордное число изданий. Учебник русской истории для среднего возраста переиздавали 44 раза, а для старшего — 36 раз, учебник по всеобщей истории для среднего возраста — 35 раз и для старшего — 30! Без малого полвека русская интеллигенция изучала историю по пособиям Иловайского.

За 50 тысяч рублей в Спас-Андреевке была куплена стоявшая неподалеку от церкви великолепная усадьба: дом с постройками, пруд и 300 десятин земли. За красоту её назвали Белой дачей — так в те годы было принято называть самые красивые и богатые дома.

Иловайский полюбил имение в Спасском, и своё небольшое хозяйство содержал в полном порядке. На Белой даче профессор Иловайский проводил только летние месяцы, а зимой жил в Москве в Пименовском переулке. Несмотря на солидный достаток, вёл скромный и здоровый образ жизни, ел простую пищу, закалялся, занимался верховой ездой, видимо, считая голод и холод залогом долголетия.

Сводными внучками Иловайского были поэтесса Марина Цветаева и её сестра Анастасия — их отец, профессор Иван Владимирович Цветаев, первым браком был женат на дочери историка Варваре Дмитриевне, известной и талантливой оперной певице. Варвара Дмитриевна умерла совсем молодой (в 32 года от тромбофлебита), оставив мужу двоих детей — Валерию и Андрея, родных внуков Иловайского.

Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета и основатель Музея изящных искусств в Москве (ныне ГМИИ им. А.С. Пушкина), был не только зятем, но и другом историка. Дмитрий Иванович состоял в комитете по созданию музея. Поддерживая деловые, родственные и дружеские отношения, сам Цветаев и все его дети не раз бывали в Спас-Андреевском на Белой даче.

Благодаря Марине Цветаевой и её очерку «Дом у старого Пимена» мы можем узнать о внешнем облике профессора Иловайского: «Это был красавец-старик. Хорошего роста, широкоплечий, в девяносто лет прямей ствола, прямоносый, с косым пробором и кудрями Тургенева и его же прекрасным лбом, из-под которого — ледяные, большие проницательные глаза, только на живое глядевшие оловянно…»

«Мы с Асей — в Спасском, именуемом также Крюковым, по названию станции Николаевской железной дороги, — писала Марина Цветаева. — Разлатое здание, поданное как на ладони болотистой равниной. В дом — цветником: тем, что им было, тем, что им больше не будет. Внутри тишина. Старина. Чувствую, что комнаты здесь живут одни, продолжают, не замечая, что половины семьи уже лет. Не замечая и оставшейся половины».

Болотистая местность Спасского сыграла роковую роль в болезни двух младших детей историка — Надежды и Сергея, в 1094 году они умерли друг за другом от чахотки. «Последняя же дочь, Оля, для Иловайского — хуже, чем умерла: бежала к человеку еврейского происхождения в Сибирь, где с ним и обвенчалась», — замечает Цветаева.

Сводные же внучки дедушке Иловайскому были безразличны: «…оловянный невидящий взгляд: „Это которая же: Ася, или?..“ — „Марина“. — „А-а-а…“ И не узнавал он нас не потому, что он нас столько-то лет не видел, а потому, что он нас вообще никогда ни разу не увидел, то есть лица с именем не связал, а не связал потому, что ему было всё равно. Вопрос же об имени (которая — кто) был чистейшей функцией историка: называть вещи своими именами — тут же забываемые — по неисторичности. До „исторических же дат“ — то есть наших с Асей возрастов, у Иловайского никогда не дошло. Пять лет, пятнадцать ли лет стоящей перед ним Марине — какое ему дело, когда она не Мнишек, а самому восемьдесят с лишком — зим!»