Лет пятьсот тому назад Каменкой, вернее «Каминкой», называлась не деревня, а речка. А деревня в то время звалась Ивашково — по имени своего хозяина Ивана Сукина, жившего в 15 веке. Сукины происходили из новгородской знати, поясняет в «Ономастиконе» исследователь боярских родов академик Степан Веселовский. Иван состоял ясельничим, следил за царскими лошадьми. За службу царь жаловал Сукина поместьями в Московском и Коломенском уездах.

Наследником Ивана Сукина, которому в 16 веке досталась деревенька Ивашково, был его сын Борис — дьяк, воевода и «царский печатник» (хранитель царских печатей). Служил Ивану Грозному «при казне и в хоромах», на пирах и царских свадьбах, участвовал в его походах и войнах, заседал в Боярской думе. Как распорядился Сукин-сын своим наследием, деревней Ивашковой, отписал ли в духовной грамоте потомку Василию или продал — неясно, но во второй половине 16 века в истории будущей Каменки появляется громкое имя — Годунов.

Нет, не Борис Годунов, а его дядя — боярин Дмитрий Иванович. Вотчину Годунова составляли «живущая» деревня Ивашково «Каминка тож» на реке Горетовке и четыре пустоши, принадлежащие ранее разным владельцам.

Деревня недолго «ходила» под двумя именами. При новом владельце прежнее название забылось, а утвердилось новое — Каменка, по названию речки.

Дмитрий Годунов был одним из богатейших людей эпохи. Он сделал завидную карьеру при Иване Грозном и помог продвинуться племяннику Борису, «выдав» его сестру Ирину за царевича Фёдора.

Во время венчания на царство Бориса Годунова его дядя держал скипетр — это была вершина его карьеры. После смерти царя и вступления на престол Лжедмитрия I Дмитрий Иванович попал в опалу и вскоре умер, приняв перед смертью монашество. Ещё будучи в зените славы он щедро оделял многие монастыри и соборы вотчинами, деньгами, колоколами. Не исключено, что одним из его «вкладов» стала деревня Каменка, переданная во владение Псково-Печерскому монастырю, где и оставалась полтора столетия.

После изъятия в 1764 году церковных земель Екатериной II Каменка отошла в казённое ведомство, а жившие в ней крестьяне стали государственными.

Как раз около этого времени случилось в Каменке событие, надолго определившее её историю и даже архитектурный облик. А именно, вернулся в родную деревню крестьянин Пётр Петров, ходивший учиться столярному делу в соседнее сельцо Медведки. Вернулся, и первым начал это ремесло в Каменке. Так явствует из рукописного журнала «Наш край», составленного местным краеведом Аркадием Ивановичем Шишковым и его учениками в 1925 году. Этот журнал хранится в музее Зеленограда.

У каменского мастера Петра Петрова учились ремеслу крестьяне из Савёлок и Ржавок, Рузина и Брёхова. Сначала в Каменке делали щепной товар и продавали его в Москве с воза. Щепным товаром называли мелкие резные деревянные изделия: посуда, ушата, кадочки, ковши, чашки, ставцы, миски, иконы-складни, ложки, игрушки, детские стульчики.

Вот как описывает изделия каменского столяра театральный художник, писатель и краевед Борис Кноблок в книге «Грани призвания»: «Иван Терентьевич мастерил детям игрушки — то „продольного пильщика“, смешно работающего большой вертикальной зубчаткой, хитроумно приводимого в движение качающимся на веревочке шариком-маятником, то флюгер-вертушку — „мельницу“ со стучалкой, то миниатюрную сторожевую доску с деревянным подвеском — „колотушку“ — копию тех, что делают для ночных деревенских сторожей».

Позже в Каменке стали делать и мебель.

Да, Каменке, можно сказать, подфартило. Во-первых, с тем, чтобы оказаться в казне, а не «за помещиком». Государственные крестьяне, как правило, жили лучше помещичьих. Казна требовала оброк, да исполнение кое-каких повинностей, но последнее не отбирала и богатеть не мешала. Во-вторых, повезло с осевшими по соседству мастерами-мебельщиками, чьи умения вскоре переняли и каменские крестьяне, а также с близостью Москвы, заинтересованной в их товаре. И в-третьих, посчастливилось с дачниками, наводнявшими живописную деревушку каждое лето, после открытия железной дороги и станции Крюково. Но и каменские крестьяне умели это везение использовать — они много трудились, чтобы сыто жить и добротно одеваться.

В середине 19 века в Каменке было всего 20 дворов, где проживало 130 человек — 62 души мужского пола и 68 — женского. Занимались они земледелием: сеяли рожь, овёс, гречиху, лён, но прокормиться сельским хозяйством не могли, поэтому мужчины зарабатывали столярным ремеслом, а женщины освоили вязальное дело — в каждом третьем дворе вязали чулки и перчатки. Шерсть в хозяйстве была своя, держали овец, а по мере того как «бизнес» набирал обороты, смекалистые купцы, забиравшие товар, стали подбрасывать мастерицам давальческое сырьё.

В 1870-годах в Каменке числилось 23 двора, и 13 из них вели столярный промысел, причём восемь хозяйств имели наёмных рабочих, которым платили по 30-70 рублей в год. Такую статистику приводит Андрей Исаев в книге «Промыслы Московской губернии», изданной в 1877 году. Стоимость ежегодно производимых в Каменке изделий составляла 17 тысяч рублей. А хороший резчик получал 80 рублей в год.

Борис Кноблок в «Гранях призвания» рассказывает: «И зиму, и лето, с короткими отвлечениями на ведение небольшого и нерентабельного сельского хозяйства, лежавшего главным образом на бабах, главы семьи и их сыновья столярничали. Немолчно звучало повизгивание лучковых тонких пил, весёлое снование рубанков, стамесок, постукивание долотом и мерные удары тяжёлых столярных молотков. Крепкий запах махорки, столярного клея, свежих, горячих ещё древесных стружек и тонкой муки, ещё более горячих „жареных“ опилок охватывал каждого входящего в избу столяра. Два, а то и три-четыре верстака стояли в такой избе. Ночью они служили им постелями. На печи и на полатях крепко связанные лежали ножки, спинки, подлокотники кресел и стульев, филенки дверок шкафов, шифоньеров, буфетов — в зависимости от того, какую мебель эта семья из поколения в поколение производила».

Как рассказал «Зеленоград.ру» потомственный каменский столяр Александр Макаров, в его семье изготавливали стулья. В одной партии — дюжина стульев. Такие стулья назывались «банковские» — то ли потому, что делали их по заказу банка, то ли за строгий вид, подходящий для деловой обстановки.

В жилой комнате стояли верстаки, на них под руководством главы семьи деда Кондрата трудились четверо его сыновей. Каждый изготавливал одну из деталей: ножки, сидение, спинку, а затем их склеивали костным клеем.

Вот как выглядели столярные инструменты семьи Макаровых — они были переданы в музей Зеленограда в 2020 году:

Готовые изделия каменские столяры грузили на телеги, подтыкая их жгутами соломы и укрывая рогожками, и так, целым общинным обозом, отправлялись в Москву развозить мебель по магазинам и складам заказчиков. Обратно на тех же подводах привозили доски и тонкую, ножовую фанеру для фанеровки новой партии.

«Столяры — жилистые, сухие, частенько страдающие болезнями легких, слабогрудые, были, однако, большими мастерами петь песни, — рассказывает Борис Кноблок. — Все песни были протяжные, надрывно жалостные, чаще всего без слов или состоящие из одной-двух фраз вроде „Эх! И што ж ты сделал, атаман“ … Вторя на два-три, а то и четыре голоса, пели они свои мирные песни, в такт стругая, подчиняя ей свой труд. А перекуры под гармонь? Разом бросая работу, дружно вертели из газетной бумаги „козьи ножки“, из кисетов или жестянок сыпля кременчугскую махорку. А кто позажиточней, вертели зиминскую бумагу из специальных книжечек. (…) Так вся округа извечно стругала, пилила, резала и пела, трудясь».

Избы, где жили каменские мастера, красноречиво свидетельствовали не только о достатке хозяев, но и об их умениях. «Резные наличники деревенских изб, ставни, фронтоны, крыльца и, в особенности, окна светелок и чердачков красноречиво повествуют о народных талантах, — писал Кноблок. — Во многих из наличников явно проступают мотивы ампирных, барочных спинок кресел, завершений шкафов, буфетов. На передней избе Максимовых в Каменке красуются резные спинки ампирной мебели „Александр I“, а у задней части избы затейливая глубинная и сквозная Елизаветинская резьба с „расстреллиевскими“ раковинами и волютами изысканного рисунка. А на воротах двора явные следы тяжеловатой русской редакции Елизаветинского барокко».

«Большие стили вроде барокко и ампира и прочих с лёгкостью прослеживаются на деталях (главным образом наличниках) изб, — описывает красоты Каменки „Путеводитель по Подмосковью“, изданный в 1930 году. — Особенно интересна деталь избы № 57 крестьянина Гаврила Ивановича Ильина, помещённая на фоне фронтона, представляющая собой классический четырёхколонный портик, несущий полный антаблемент, поставленный на палочку, разубранную полотенцами».

Весьма вероятно, что кроме желания украсить свой дом имел место и обычный крестьянский прагматизм: не выбрасывать же слегка бракованную деталь сделанной по рисунку на заказ дорогой мебели! Похоже, именно так и очутилась на избе крестьянина Максимова «резные спинки ампирной мебели».

Близость к Москве и станции Крюково доставляла жителям Каменки новые выгоды — дачников. Их, во-первых, надо привезти со станции (тоже деньги!). Во-вторых, поселить на лето. В-третьих, накормить, и не как-нибудь, а наисвежайшим «только что с грядки», «из-под коровки», «из-под курочки». Ведь из города провизии не навозишься, разве что раз в неделю приезжающий на выходные «дачный муж» побалует домочадцев деликатесами: ветчиной, рокфором, копчёными сардинками. Всё прочее, от смородины до творога, от яиц до курицы должно быть местное.

Так что «поставка продовольствия» была стабильным заработком дачных хозяев. К тому же столичные чиновники, врачи, инженеры и адвокаты платили сопоставимые с городскими ценами деньги за доставку к их столу свежих крестьянских продуктов. Подмосковный дачный бум второй половины 19-го и начала 20-го века породил то, что на языке статистики называется «дачным сбытом». Каменские крестьяне быстро осознали выгоду содержания дополнительного скота и птицы, усердных хозяйственных и огородных трудов: вскопать-посадить, наколоть, построить…

Переезд из Москвы на дачу в Каменку красочно описывает в своей автобиографической повести «Жизнь Ильи Сатина» местный дачник, художник Василий Яковлев. «Сорок верст от Москвы вещи везли на подводах, для чего нанимались каменские мужики, обязательно для этой цели появлявшиеся в доме. Возы отправлялись с вечера, чтобы завтра к полудню поспеть…».

Отправив вещи и переночевав кое-как на стульях, шубах и даже просто на полу, наутро садились в поезд, без сожаления провожая взглядом пыльные московские улицы, с которыми прощались на четыре месяца — до сентября. А потом всю дорогу нетерпеливо считали станции: Останкино, Петровско-Разумовское, Ховрино, Химки, Сходня…

«Ах, скорее бы, скорей! — пишет Яковлев. — Вот, наконец, и висящий через железнодорожное полотно мост. И через минуту поезд тормозит у Крюкова. Вся семья грузится на две подводы, и в перегон, в облаке пыли, вскипев музыкой колокольчиков и дробным перебором копыт, мчатся лихие ямщики до Каменки. Ехать недолго — всего километра два. Но сколько радости в такой поездке! А главное — каждый шаг приближает её, эту сказочную, любимую Каменку с её широким, привольным, незабвенным житьем.

Вздымая облака пыли, с диким кудахтаньем взлетают из-под ворот знакомые собачонки и с бешеным лаем сопровождают приезжих до самой калитки. Вот и заветный забор, и ласково улыбающиеся лица крестьян… Запылённые и радостные, все проходят через стеклянную террасу в дом. В комнатах ещё стоит зимний запах пыли и плесени. Рамы распахиваются настежь, и душистой волной вливается хмельной, чудесный запах деревенской весны. Вот она, наша тихая, милая Каменка!.."

Тех, кто годами, а то и десятилетиями предпочитал «милую Каменку» заморским вояжам, влекла в первую очередь дивная подмосковная природа. Художники и просто утончённые натуры ценили живописную округу. Вот как описывал её главный художник Большого театра Борис Кноблок: «…это и небо, это и пашни, тёмные гребни еловых лесов, бочажки речек, ручьев, ситец берёзовых звонких рощ, дурман цветущих лугов, отдалённый августовский звук молотилки, ночное, тропинки, холодок тёмной воды, ночного купания, росистое утро…».

Не случайно здесь в начале 20 века снимали дачи художники и архитекторы. «Семья художников Яковлевых — Василий Николаевич и Борис Николаевич, их друзья Евгений Кацман, Владимир Штраних и Пётр Шухмин, отец и сын Мешковы — Василий Никитич и Василий Васильевич, Перельман, братья Котовы, братья Корины, семья Ворошилова и многие другие либо крепко осели, жили постоянно (архитектор Шервуд, декораторы Цетельман и Дорендорф), либо подолгу гостили в Каменке», — перечисляет дачных соседей из числа московской богемы Борис Кноблок, сам с 1901 года до начала 1930-х каждое лето проводивший в Каменке.

Художники и созданная ими особая дачная атмосфера, украсившая историю деревни, заслуживают отдельного внимания — о них мы расскажем в другой раз.

Иные преданные поклонники этой деревни приезжали сюда ради охоты. По словам старожила Александра Макарова, окрестные леса прежде были богаты дичью: зайцами, глухарями, тетеревами, утками. Ради удовольствия побродить по ним с ружьишком многие горожане из года в год снимали здесь комнаты. Дачные хозяева уступали постояльцам горницу, сами же перебирались на лето в чулан, а то и просто ночевали на сеновале.

Словом, деревня жила в достатке. Крестьянин Иван Елисеев имел аж три дома, Иван Тарасов и Алексей Сысоев — по два. О благосостоянии Каменки в начале 20 века можно судить и по числу домов, переваливших за сотню, а так же по наличию земской школы, где ребятишкам давали начальное четырёхклассное образование. Как рассказал «Зеленоград.ру» Александр Макаров, его отец Иван Кондратьевич успел поучиться в каменской школе до революции. В ней не только обеспечивали ребятишек карандашами, писчей бумагой и прочими нужными для учёбы вещами, но и бесплатно кормили учеников.

Первые годы после революции и Гражданской войны для жителей Каменки были относительно благополучными. НЭП позволил вздохнуть с облегчением кустарям, в особенности тем, кто, как каменские столяры, объединялся в артели. Их конечно обложили налогами, но при правильной постановке дела на сытую жизнь вполне можно было заработать. Артель имела выгоду в смысле налогов, оптовых закупок сырья и инструментов, а также сбыта готовой продукции. Послевоенная разруха обеспечила столярам обширный фронт работы — немало московской мебели сгорело в буржуйках в революционное лихолетье. Так что добротные, крепкие недорогие стулья, шкафы, столы и буфеты пользовались устойчивым спросом.

Артельную мастерскую каменские столяры оборудовали в бывшей усадьбе господина Бурдасова — двухэтажном доме с большой террасой, на второй этаж которого вела деревянная лестница. Склады с пиломатериалами находились неподалеку — в деревне Скрипицыно. В обеденный перерыв мастера столовались в общей столовой, а после работы могли отдохнуть в чайной возле станции. Однако не все деревенские умельцы пошли в артель, были и те, кто как столяры Макаровы предпочитали семейный подряд и трудились на дому, поставив верстаки в комнате.

Была своя общественная мастерская и у каменских трикотажниц, многие из которых, оставив ручную вязку крючком или на спицах любителям, успели к тому времени обзавестись вязальными машинами. На них мастерицы вывязывали цельное полотно, из которого потом сшивали чулок, а затем надвязывали по кругу стопу.

Экономическая свобода, ненадолго дарованная НЭПом, позволила многим сельчанам поправить свои дела, пошатнувшиеся в годы войны, подновить, а то и отстроить новые избы. «Путеводитель по Подмосковью» 1930 года отмечает эту подробность: «В деревне Каменке имеются как старые избы (почти векового возраста), так и новые. Резко бросается в глаза разница между ними. В облике новой избы проглядывает новый быт: укрупненные окна доходят до размеров городского итальянского окна; высокие фундаменты. Старые избы в своей внешней обработке имитируют городское, помещичье и церковное зодчество».

На рубеже 1920-1930 годов в Каменке, как и всюду, был создан колхоз, куда правдами и неправдами загоняли деревенских жителей. Однако первое коллективное хозяйство появилось в этих краях несколько раньше, ещё до сплошной коллективизации, и возникло оно в форме товарищества по обработке земли, исходя из сознания общей выгоды.

Эта сельхозкоммуна была организована в 1920-м году на землях бывшего Рахмановского имения (ныне территория 8 и 9 микрорайонов Зеленограда). Вошли в неё не только крестьяне из окрестных деревень — Скрипицыно, Каменки, Андреевки, но и крюковские рабочие-железнодорожники. При этом основной работы на станции они не бросали, а в коммуне трудились в свободное время. Коммунары сообща обрабатывали землю. В первый год вручную, потом обзавелись пятью-шестью лошадьми, а в конце 1920-х годов у них появился первый советский трактор «Фордзон», попавший даже на страницы упомянутого выше «Путеводителя». Купили его коммунары в складчину или просто арендовали, неизвестно, но похвастать трактором в конце 1920-х могли очень немногие деревни.

С началом сплошной коллективизации в Каменке организовали колхоз, и назвали его, не долго думая, по имени деревни. Кустарей — столяров и трикотажниц, кого не смогли загнать в колхоз, задушили налогами, заставили искать работы на создаваемых в округе предприятиях или ездить в Москву. Так был положен насильственный конец промыслам, полтора столетия кормившим деревню.

В колхоз полагалось сдать не только орудия крестьянского труда, но и лошадей вместе со всею сбруей, домашний скот и птицу, семенной материал. Однако за общественной скотиной в колхозе смотрели плохо, животные голодали, болели, погибали от плохого ухода. По словам Александра Макарова, колхоз себя не оправдал, прибыли он не приносил, только разрушил устоявшийся в деревне житейский уклад и озлобил народ.

Деревня Каменка наряду с посёлком Крюково и другими окрестными деревнями стала рубежом, дальше которого фашисты не сумели продвинуться к Москве. О том, какими были в Каменке дни начала зимы 1941 года, оставил воспоминания житель этой деревни Владимир Румянцев. В те дни он был подростком.

Еще до подхода немцев в избе Румянцевых разместились шестеро саперов, минировавших железную дорогу на станции Крюково под бомбежкой немецких самолётов. Возвращались они вечером усталые и голодные. Хозяйка варила им картошку, поила чаем. Между тем, вести по деревне распространялись тревожные. Близился фронт, на улицах появились беженцы и их подводы с нехитрым скарбом — они уходили вглубь страны.

Жителям деревни выдали по карточкам муку и керосин. «Мука потом здорово выручила нас, — вспоминает Румянцев. — Восемь дней, пока в деревне Каменка хозяйничали немцы, мы на печурке пекли пресные лепешки, запивая их кипятком из талого снега». Оставив дом военным, семья Румянцевых перебралась в бомбоубежище, вырытое в горе на земельном участке. Сидели вдевятером на нарах, согревались железной печуркой, которую топили круглые сутки. На ней растапливали снег, добывая воду.

Утром 1 декабря в Каменке по-хозяйски расположились немцы. Оккупация началась с того, что фашисты расстреляли председателя колхоза — Алексея Антонова, а дом его сожгли дотла.

В большом доме бабушки Румянцевых разместился немецкий полевой штаб, а дом этой семьи был разбит прямым попаданием мины. «Семь дней и ночей мы сидели безвылазно в землянке — девять человек, мы с братом — мальчишки и грудная девятидневная двоюродная сестра, и собака Альма — под нарами, — вспоминает старожил. По ночам нашу дверь в землянку обстреливал из автомата немецкий часовой, охранявший в овраге полевой телефонный кабель. Железная печка и кастрюля, стоявшая на повороте у двери, были пробиты пулями.

Утром 8 декабря поднялась сильная стрельба. Когда стрельба немного стихла, мы выбрались из землянки. Первое, что мы увидели, были наши бойцы в белых полушубках, с автоматами в руках, которые бежали в сторону Андреевки. Кто-то из наших спросил у пробегающего красноармейца: «Немцы могут вернуться?» Он ответил: «Могут». «А что же нам делать?» Он сказал: «Уходите», — и побежал дальше, догоняя своих. Из погребов и землянок выбрались деревенские жители. Говорили, что в Каменке был белофинский батальон, воевавший на стороне Германии".

На улицах Каменки стояли брошенные немцами машины и танки.

В Каменке, на поляне за пожарным сараем, где до войны играли в футбол, лежали сложенные штабелями и накрытые брезентом тела красноармейцев — в основном, бойцов 44-й кавалерийской дивизии и 1-й гвардейской танковой бригады. Похоронить их сразу было невозможно, из-за сильных морозов земля была тверда как камень.

Весной 1942 года жителей деревни обязали свезти все тела погибших в одно место, рассказывает Александр Макаров со слов своего отца, — а именно в большую яму сгоревшего колхозного овощехранилища. Её расширили, углубили и использовали для братской могилы. Жители Каменки на лошадях свозили со всей округи павших к месту погребения. Правда, не всех.

«Отец говорил, что были и одиночные могилы: где нашли там и закопали — он мне их показывал», — вспоминает Макаров. Трупы, пролежавшие зиму под снегом, порой невозможно было идентифицировать — красноармеец это или вражеский солдат. «Отец, помню, удивлялся: как же так, ведь в братской могиле под памятником могут и немцы быть? Впрочем, открыто это не обсуждалось», — заключает старожил.

Так появилась братская могила, над которой теперь стоит памятник защитникам Москвы.

«Потом туда хоронили найденные в лесу и оврагах трупы наших солдат, — писал в воспоминаниях Владимир Румянцев. — Точно, сколько там захоронено, не знает никто. Весной, когда начал таять снег, мы нашли в овраге тела ополченцев, которые пили свой последний чай вечером 1 декабря в бабушкином доме. Мы, вездесущие мальчишки, помогали старикам и женщинам, как могли. Найденные в карманах убитых жетоны (как тогда говорили, „смертельные паспорта“) с указанием фамилии и места призыва мы относили в Крюковский поссовет». Этих жетонов было 35. «Вспоминаю, как читали эти фамилии, извлекая кусочки бумаги из чёрных коробочек солдатских медальонов, — продолжает Румянцев. Только 35 семей получили печальные известия. Остальные (а их в десять раз больше), захоронены как неизвестные».

В 1956 году на братской могиле в Каменке установили памятник: скульптурное изображение воина с поднятой рукой и в развевающейся плащпалатке.

Под скульптурой на постаменте закреплена памятная доска: «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины». По обеим сторонам памятника мраморные плиты с именами погибших.

В 2015 году в честь 70-й годовщины Победы памятник в Каменке был обновлён.

После войны Каменка хотя и оставалась большой деревней, но не могла похвастать развитой инфраструктурой. Так, например, в 1950-х годах в ней не было ни одного магазина. По словам Александра Макарова, в деревне стоял хлебный ларёк, где можно было купить свежий хлеб из Крюковской пекарни. Хлеб привозили на ослике, в огромном сундуке. Этот деревенский «транспорт» принадлежал сельпо. Позже продуктовый магазин с типичным «сельским» ассортиментом «от кильки до водки» всё же построили, однако дорога к нему в распутицу была непроходима для покупателей, поэтому перед магазином положили несколько бетонных плит.

Другую «дорожную» проблему Каменки решить так и не удалось. Улица Первого мая, ведущая в деревню из посёлка Крюково, была настолько разбита колёсами тракторов и тяжёлой сельхозтехники, что пущенный было по ней автобус для местных жителей не мог преодолеть чудовищных ухабов и безнадежно сломался. Больше к вопросу о «транспортной доступности» Каменки власти не возвращались, а жители и школьники с пятого класса продолжали ходить в Крюково пешком.

Для малышей в деревне было две начальных школы. Одна — бывшая земская, помещалась в крепком доме-пятистенке, недалеко от памятника погибшим в битве за Москву. В ней было всего две классных комнаты.

Другая школа была двухэтажная и служила не только учебным, но и общественным целям. Там устраивали выборы — ящики с бюллетенями привозили на лошади, в школе для привлечения избирателей организовывали буфет с пирогами, дефицитной колбасой и вкуснейшим ситро, которое выпускали на Крюковском продкомбинате.

Была в Каменке и библиотека, существовавшая с довоенных времён. О ней вспоминает краевед Мария Сидельникова-Дементьева: «Библиотека находилась в конце Первомайской улицы, на стыке её с деревней Каменка. Деревня была продолжением этой улицы, правда под небольшим углом. Располагалась библиотека в отдельном домике. Расстояние от станции до неё — около одного километра, может чуть больше».

«Основной фонд библиотеки достался от бывшего местного помещика, хорошо сохранялся, оберегался, пополнялся. […] В эту любимую библиотеку я пришла после фронта и была потрясена — стекла выбиты, двери раскрыты, холодно, гуляет ветер, пол — загажен, книжный фонд — разграблен. Библиотека для немцев была туалетом. Позднее библиотека была отремонтирована, частично восстановлен книжный фонд (возвращали жители близлежащих домов), но в памяти она осталась той, дофронтовой».

Во второй половине 20 века Каменка, несмотря на близость к Зеленограду и крупному пристанционному посёлку Крюково, продолжала оставаться тихим живописным уголком с типично деревенским бытом. Здесь не было городских благ, и за водой хозяйки ежедневно отправлялись на колодцы, которых в деревне было несколько. В этом смысле тут почти ничего не изменилось с тех времен, о которых писал художник Борис Кноблок в книге «Грани призвания».

«Многочисленные, прихотливо вьющиеся тропинки по склону рассказывают о прохладных бочагах, откуда, мерно покачиваясь на ходу, круто подоткнув подолы, посверкивая белыми икрами, без роздыху, на коромыслах носят крестьянки студёную вкусную питьевую воду».

Уроженка Каменки Софья Сальникова-Волкова вспоминает: «Бетонными кольцами был огорожен родник, а раньше был без кольца. Сруб небольшой в две доски, ложились на живот и пили родниковую вкуснейшую водицу. Не передать!»

Полоскать выстиранное белье деревенские женщины отправлялись на образованный плотиной пруд, где были настелены деревянные мостки. Летом здесь купались, а зимой занимались подлёдной рыбалкой.

Зимой занесённая снегом Каменка становилась раем для лыжников.

В 1987 году деревня Каменка вошла в состав Зеленограда. Её самостоятельная пятисотлетняя история завершилась, хотя часть деревни ещё существует, и её домики, пруды и родники по-прежнему продолжают пленять сердца художников.

«Зеленоград.ру» благодарит жителя Каменки Александра Макарова за помощь в подготовке этой статьи.