После отмены крепостного права все крестьяне были уравнены в правах и к 1866 году сделались «новыми» собственниками. Согласно владенной записи 1867 года на деревни Назарьево и Елино (тогда это было одно сельское общество) приходилось 400 десятин земельных угодий: пашен и покосов. Кроме того крестьянам принадлежал лес в 122,5 десятин, где они могли брать лесоматериалы и топливо. В то время в Назарьеве было 56 дворов, а в них 65 домов, и около 300 жителей. Крестьяне имели 55 лошадей, 80 коров и 50 голов мелкого скота. По этим цифрам можно судить о благосостоянии назарьевцев — главные кормильцы лошадь и корова, а то и не одна, были в каждом дворе!

На каждую ревизскую душу — то есть на лиц мужского пола, независимо от возраста — в Назарьеве приходилось 3,2 десятины земли, а в среднем по волости — 2,7 десятины. На один двор приходилось несколько таких наделов. Власти регламентировали выкуп наделов в собственность. Размер всех платежей, причитавшихся с души, получившей надел в Назарьеве, составлял 9,7 рублей, тогда как в среднем по волости он был 12,1 рубля.

Реформа государственных крестьян и аграрная реформа Столыпина способствовали окончательной раздаче земель. Понятие «государственные крестьяне» больше не употреблялось, зарождалось понятие наёмного труда и аграрного сектора экономики.

После отмены «крепости» в стране вместе с ростом промышленных предприятий стали расти крестьянские неземледельческие промыслы — хлебопашество не могло уже обеспечить всех нужд крестьян. Так в середине 1870-х годов в Назарьеве и Елине 13 домов из 65 вообще не сеяли хлеба, а 26 домов занимались «домашней промышленностью» — мужчины столярничали и сапожничали, женщины шили и вязали. На заработки в Москву уходило всего 26 человек, обычно на целый год, и занимались там в основном извозным промыслом. Близость Москвы и занятие крестьян ремеслами накладывали отпечаток на их быт и культуру. Крестьяне теряли прежние привычки, поверья, предания, вместо этого перенимали городские нравы и обычаи: использовали фосфорные спички, покупали ручные гармоники, пели городские песни.

В конце 19 — начале 20 века уровень благосостояния в Назарьеве был довольно высок, и крестьяне предпочитали отходу оседлый образ жизни, довольствуясь заработками на месте. Чем же в деревне «зашибали деньгу»? Главным занятием большинства подмосковных крестьян стали ремёсла — тех, кто в Московском уезде кормился одним хлебопашеством, оставалось всего 10%, так что в этом смысле Назарьево было обычной деревней.

В сельскохозяйственном обзоре Московской губернии за 1916-1923 годы говорится, что в 1898—1900 годах самым распространённым из местных кустарных промыслов была деревообработка — ею в Московском уезде, куда входило и Назарьево, занималось 37% кустарей, в основном это был столярно-мебельный промысел. Второе место занимала «обработка волокнистых веществ» — ткацкий и шерстобитный промысел, чулочное и трикотажное производство. Ткали, пряли, вязали, шили, вышивали, сучили нитки, плели верёвки, канаты и кружева — 27%. На третьем месте стояло сапожное дело и изготовление предметов туалета — этим зарабатывали 21% уездных кустарей.

Назарьевские мужчины изготавливали мебель, главным образом буфеты, а также столы, шкафы, комоды. О размахе «бизнеса» говорит такой факт: в деревне имелись столярные мастерские с наёмными рабочими и целых три лесных склада для хранения пиломатериалов.

Молодые женщины и девушки занимались трикотажным промыслом. Некоторые трудились на ручных вязальных и швейных машинках, но такую роскошь могли позволить себе не все, поэтому многие женщины вязали на спицах. В деревне возникло даже небольшое вязальное заведение с наёмными работницами и ученицами. Всего в Назарьеве в 1911 году в 75 хозяйствах кустарными промыслами занималось 222 человека. Жили не бедно — в числе деревенских построек было четыре двухэтажных и несколько «богатых» пятистенных домов.

Мебельное дело в нашей округе принадлежало к самым старым из местных промыслов и существовало более ста лет. Основы процветания (относительного, конечно) местных кустарей заложили события давние и в известной мере случайные. По одной версии дело было так: в середине 18 века из Алексеевского монастыря, что в соседнем Рузском уезде, «в лес к волкам» выселили четыре семьи монастырских столяров. За что — неизвестно. Осели переселенцы на правом берегу Горетовки близ села Покровского-Брёхово. Деревеньку свою в память о родине назвали Рузино и взялись за привычное ремесло. Соседи, оценив выгоду, стали прилежно у них учиться, так и развился промысел. Столярное дело перекинулось на левый берег: в сельцо Медведки, в Кутузовку и Каменку, в Лигачёво, в Назарьево, в Ржавки и Савёлки.

По другой версии столярный промысел в наши края завёз первый владелец Середниково сенатор Всеволожский. Он-де привёз из своих владений в других губерниях крепостных мастеров-краснодеревщиков для обустройства усадьбы. Поселил их в деревне Лигачёво, откуда и началось развитие промысла в здешних местах. Сильный толчок к развитию мебельный промысел получил после 1812 года, памятного московским пожаром, после которого долго держался усиленный спрос на мебель.

Пожар 1812 года пришёлся Москве «много к украшенью», а подмосковным столярам — к изрядным прибыткам. Повысился спрос на мебель заграничного образца, московские магазины стали давать местным столярам заказы. К тому времени относится начало выработки в нашем крае крупной мебели и многие усовершенствования столярной техники. «Этим, — говорится в очерках Николая Денисюка „Кустарная Россия“, — промысел обязан некоему Егору Сидорову, мастеру-столяру, переселившемуся из Москвы в деревню Лигачёво, а также — искусному мастеру-кустарю Зенину, открывшему вместе со своими братьями мастерскую, которая сделалась так же, как и мастерская Сидорова, рассадником хороших мастеров в районе». В 1845 году братья Петр и Василий Зенины открыли в Лигачёво лесопильно-фанерный завод, снабжающий местных столяров тонкой фанерой. Спрос на мебель давал ремесленникам постоянный «фронт работ» и твёрдый заработок.

В середине 19 века назарьевские столяры, как и другие мастера в округе, работали в основном на массовый, непритязательный спрос. Производили примитивную некрашеную (белую) мебель: столы, стулья, лавки, какие требовалась для крестьянских изб, а не для городских домов. Изготавливали крупную мебель: буфеты, комоды, шкафы. Выделывали и так называемое кривье — предметы с гнутыми деталями и элементами декора.

После крестьянской реформы в первые пореформенные десятилетия столярный промысел, продуктом которого была мебель для широкого потребления, постепенно деградировал. Причиной этого упадка, отмечает «Статистический ежегодник Московской губернии за 1893 год», помимо общих «стала и специальная — повышение цен на лес и усиление спроса на гнутую мебель, как более удобную и выгодную». У подмосковных кустарей появилась узкая специализация, а у их продукции — эксклюзивные свойства. В Назарьеве, как и во всей округе, столяры сделали упор на производство сложной, массивной мебели — шкафов, буфетов, которые пользовалась повышенным спросом даже в годы общего промышленного кризиса.

Буфет — «статусный» предмет мебели для хранения посуды и прочего кухонного скарба, он подчёркивал солидность дома, его основательность. Причём не только городского, но и крестьянского — буфет, украшенный резными колосками и цветочками, был обычным предметом обстановки деревенских домов. Горожане стали использовать его несколько позже. Причём заказывали буфеты у сельских столяров.

Буфет состоял обычно из двух частей: верхней — открытых или застеклённых полок, и нижней — закрытой створками. Между ними помещали стол с неглубокой нишей, а под столешницей — выдвижные ящики для столовых приборов. В нишу обычно водружали гордость семьи — самовар на подносе. В буфете хранили подальше от детей варенье и сахар, на верхних полках выставляли красивую посуду. Столяры по своему вкусу затейливо украшали буфеты резьбой, инкрустацией, всякими «финтифлюшками». Точно так же украшали резьбой и шкафы, комоды, и прочую солидную мебель.

Работая вдвоём, мастер и подмастерье (например, отец с сыном-помощником) за месяц изготавливали «партию» из двух двухчастных буфетов — больше просто не влезало на подводу. Во второй половине 19 века местные столяры сами мебелью не торговали: либо работали на заказ, либо сдавали оптовому торговцу из Лигачёва. Тот нередко расплачивался с ними натурой — сухим лесом, лаком, клеем, фурнитурой, но с течением времени все расчёты перешли на деньги.

В начале 20 века одни мастера по-прежнему сдавали работу купцу, получая с него за каждый буфет около 20 рублей (по ценам 1910-х годов), либо сами сбывали свою работу, выезжая в Москву и на местные ярмарки. Нанять подводу — лошадь с телегой — стоило пять рублей. Но у некоторых был свой транспорт. Товар укрывали брезентом, одеялами, тряпками, и столяр вместе с возницей ехал в Москву на два-три дня, пока не продаст буфеты.

Таким образом, деревенский столяр с подручным зарабатывал в месяц примерно столько же, сколько городской фабричный или заводской рабочий средней квалификации. При этом работали мебельщики в несравненно лучших условиях: без фабричного дыма и лязга, без зуботычин и брани мастеров и штрафов «от хозяина».

В первые десятилетия 20 века местные мебельщики стали объединяться в артели и производить свою продукцию мелкооптовыми партиями на продажу. Продиктовано это было, во-первых, большой конкуренцией, а во-вторых, экономической спецификой мебельного дела. «Сельскохозяйственный обзор Московской губернии за 1916-1923 годы» поясняет, что столярно-мебельный промысел по своей экономической организации самый сложный. Дело в том, что столяру всегда нужно иметь под рукой запас сырья — вылежавшейся древесины, который решает всё в столярно-мебельном промысле. Но для этого нужны большие деньги, ведь лесной материал громоздкий и дорогой. Да и сами изделия быстро не сделаешь — это не катушки вытачивать, не чулки вязать, поэтому капитал, вложенный в сырьё, обращается крайне медленно.

Продав в Москве «мебеля», мастер обязательно привозил из города гостинцы. Возвращение хозяина было праздником для семьи, все домочадцы получали подарки.

Женщин оделяли пёстрым ситчиком (материал стоил копейки, был очень ярким, но и линючим), девушек — конфетами, детей — раскрашенными свистульками. К праздничному столу с телеги выгружали «городской товар» — ситный хлеб, селёдку, плиточный чай, сахар, баранки и непременную четвертную бутыль водки. По случаю коммерческого успеха дома пили сладкий чай, заедая его селёдкой и «белой булкой».

Чаю в Назарьеве можно было выпить не только дома. В деревне была своя чайная лавка, где подавали не один чай. Поначалу, в 1880-е годы, чайные были дешёвыми закусочными для работного люда. Открывали их рано, задолго до солидных заведений — в пять часов утра. Подавали недорогую сытную еду: пироги, блины, булки, яичницу. Тут же можно было полистать лежалые газеты или найти дежурного грамотея для составления заявления или подачи жалобы, словом, и харчевня, и очаг культуры.

Однако в начале 20 века, в погоне за доходами в бюджет, государство разрешило продавать в чайных лавках спиртное, и чайные быстро превратились в кабаки самого низкого пошиба. «Белый чай» иной раз подавали в тех же жестяных чайниках и чайных стаканах. Неудивительно, что к 1911 году в Назарьеве было уже две чайных лавки.

Впрочем, в будние дни в деревнях на спиртное налегать было не принято. «Казённая» стоила дорого, 40-60 копеек за полуштоф (600 мл). А самогону в деревне особо не гнали, ведь своего хлеба сажали мало, в основном покупали. Пили всё больше на церковные и престольные праздники. В Назарьеве это были дни памяти Сергия Радонежского (5 июля и 25 сентября), праздник Покрова Пресвятой Богородицы (отмечался 1 октября) и Тихвинской иконы Божией Матери (праздновали 26 июня). На летний Сергиев день в Назарьеве возле часовни обязательно ставили карусель и устраивали народные гулянья.

Широко отмечали крестьяне и праздник Троицы. Девочки и девушки украшали берёзы, водили вокруг них хороводы и пели песни. Престольные праздники длились обычно 2-3 дня, в деревне торговали сластями и фруктами, у соседей ставили карусели, балаганы, выступал кукольный театр. Девушки и молодые женщины в праздники устраивали своего рода «выставку приданого» — в течение дня напоказ щеголяли в разных платьях.

Повод «погулять» давали конечно и свадьбы. «Гуляли» обычно 2-3 дня кряду, но особого разгула и безобразий не было — в Назарьеве, как в волостном центре, находилась квартира полицейского урядника (нижнего чина уездной полиции), который следил за спокойствием и безопасностью в округе, предупреждал и пресекал преступления.

«Требование на чулки всё растёт, — говорится в сборнике „Промыслы Московской губернии“. — Этому содействует, помимо всё большего и большего распространения кожаной обуви, и распространение во многих местностях таких женских занятий, которые не оставляют досуга на вязание чулок даже для своего собственного потребления».

Вязаные тёплые чулки пользовались спросом не только в городе, но и в деревне.

Назарьевские девушки и женщины освоили чулочно-вязальное дело ещё в середине 19 века. Поначалу вязали крючком или на спицах. Шерсть в деревне была своя, многие держали для этой цели овец, а по мере разворачивания «бизнеса» купцы, забиравшие товар, стали поставлять мастерицам и городское сырье. Оценив качество пряжи, женщины и сами стали покупать нитки в Москве, туда же в мешках возили на продажу готовое вязанье.

Те, кто сумел «развернуться», обзавелись ручными вязальными машинами немецкого производства. Появились такие моторные плосковязальные машины в 1880-х годах. Сначала они работали в полуавтоматическом режиме, если требовалось расширить или сузить полотно — это делалось вручную. В начале 20 века процесс был автоматизирован: сначала для чулок вывязывали плоское полотно, которое затем сшивали сзади, а потом надвязывали стопу по кругу.

Вязальные машины были не только большим подспорьем — они повышали конкурентоспособность изделий, поскольку использовали тонкую нить, и изделие получалось более качественным. Со временем у вязальщиц, как и у мебельщиков, появилась специализация: кто-то вязал исключительно чулки, кто-то — варежки и перчатки (в Назарьеве шитьём перчаток занималась одна девушка), а кто-то — кофты-поддёвки.

Вот как описывал процесс вязания на машине путеводитель по Московской области в конце 1920-х годов: «Катушки с цветными нитками стоят около машины, и нитки с них бегут под иголки машины, развёртывая их с катушки при каждом движении рукой ручки-рычага машины. Под машиной спускается к полу вязанье (шапочка, носок и пр.). На столе у машины вязанье, которое нужно сшить, отделать».

Ещё один вид крестьянских заработков, которым активно занимались в Назарьеве и близлежащих деревнях — сдача молока. Во второй половине 19 века Москва быстро росла и расширялась, втягивала в свои границы бывшие деревни, захватывая также пастбища и покосы, тем самым сокращая производство молока в пригородах. Промышленный бум конца 19 — начала 20 века привёл к строительству Московской окружной железной дороги, прошедшей по местам, где крестьяне традиционно выпасали скот. При этом спрос на молоко в Москве постоянно рос вместе с её населением. Производить молоко на продажу стало рентабельным в сравнительно удалённых от города деревнях, ведь от Назарьева до границы тогдашней Москвы было более 30 вёрст.

Конечно, крестьяне, имевшие в своём дворе 1-2 бурёнки, сами молоко в город не возили, а сдавали его сливочнику-перекупщику. Перед Первой мировой войной Назарьево входило в группу из дюжины деревень, «сливавших» молоко оптовику из деревни Молжаниновки.

Земский «Экономико-статистический сборник» описывает организацию молочного дела так: «Пустив корни в селении, сливочник приобретает там и некоторую осёдлость, снимает, а то и строит на арендованной земле погреб и нанимает рублей за пять приёмщика молока, обычно хозяина погреба, и крестьяне тогда сами носят ему удои 2-3 раза в день».

В среднем перекупщик возил в Москву три-четыре ведра молока в день, либо через день, но тогда уже шесть-восемь вёдер. Ведро — это не только ёмкость, но и мера объёма — 12,1 литра. Некоторые перекупщики доставляли товар конечному потребителю «на квартиру», другие сдавали молоко в лавочки.

Сбыт молока в непереработанном виде был делом проблематичным. Считалось, что «крестьянское молоко грязное, крестьянские бабы не имеют понятия о чистоте, крестьянское молоко невозможно привезти в Москву — оно прокиснет в дороге». Однако был и другой взгляд на этот бизнес: и у помещиков ведь не барыни коров доят, а те же крестьянские бабы. Если сбыт молока даст выгоду, даст хорошую оплату крестьянского труда, то и крестьянская баба сумеет обойтись с молоком, поймёт правила гигиены и чистоты.

В действительности о «хорошей оплате крестьянского труда» можно было рассуждать лишь в теории — за литр сданного молока крестьянка в 1913 году получала в среднем по шесть копеек. Так, семья с одной коровой, а таких в Назарьеве было большинство, за год зарабатывала на молоке всего рублей 20. Для сравнения, хорошая дойная корова в 1913—1914 году стоила в осенне-зимний период от 41 до 57 рублей, а в весенне-летний от 64 до 69 рублей. Несмотря на то, что занятие это было распространённым, прилично заработать на сдаче молока было невозможно. Тем не менее, и им не пренебрегали — всё же копейка!

Период революционных потрясений и войн привёл к упадку крестьянского хозяйства. Но после окончания гражданской войны во времена НЭПа началось восстановление и дальнейшее развитие столярного и трикотажного промыслов — хотя русские марксисты кустарей не любили и полагали, что промышленность должна быть крупной. Ленин ещё в 1908 году писал: «Поддержка кустаря, то есть мелкой собственности в промышленности, никогда не может быть делом социал-демократов, как деятельность безусловно и при всяких обстоятельствах реакционная…»

Однако после революции и гражданской войны крупные предприятия, на которые делали ставку большевики, лежали в разрухе. Для их восстановления нужны были время и средства, тогда как кустари могли приступить к работе немедленно. Разрушать единственный работающий сектор экономики большевики не решились и предпочли проявить к «мелкобуржуазной стихии» максимум терпимости.

Изготовлением мебели теперь занимались почти все назарьевские мужчины. Чуть ли не каждый имел в доме столярную мастерскую. «Столяр скорее похож на рабочего, чем на крестьянина всем своим внешним видом. Короткие волосы, бледное лицо, сухощав, в кожаных сапогах. Столяр при фартуке, с засученными рукавами рубашки работает на верстаке, который находится около окна с большими стеклами», — так описывает сельского мастерового путеводитель по Подмосковью, составленный в конце 1920-х годов. Обратите внимание на два несомненных признака зажиточности: окно с большими стёклами и кожаные сапоги, надеваемые на работу!

Больше стало в Назарьеве и мастериц-трикотажниц. Молодки вязали на машинках чулки, кофты, костюмчики, перчатки. Пожилые женщины по старинке орудовали спицами. Готовые изделия продавали на московских рынках.

По данным историка Ильина, в 1927 году неземледельческими промыслами в Назарьеве занимались 190 человек (меньше, чем до революции). Из них столярным — 110, трикотажным — 30, сапожным — 2, извозным — 2 человека и т. д.

Земельные угодья и огороды использовали главным образом для выращивания картофеля и овощей, заготовки сена и выпаса скота. К концу 1920-х годов в Назарьеве было четыре улицы и 122 дома, в которых проживало 674 человека, но на всю деревню имелось только 65 лошадей, 67 коров, 72 овцы и две свиньи. Примерно половина хозяйств были безлошадными и бескоровными, причём число их по сравнению с 1911 годом увеличилось более чем вдвое. Это объяснялось увеличением заработков у кустарей.

Вынужденная терпимость большевиков к «хозяйчикам» не означала конечно, что кустарей оставят без государственного присмотра. Решения об укрупнении и объединении мелких предприятий принимались одно за другим. С начала 1920-х годов в Назарьеве создали три артели: мебельную, трикотажную и по выделке пакли.

В 1923 году в деревне устроили электростанцию. Поначалу для приведения в действие двигателя хотели использовать силу течения Сходни и установили в её русле мельничное колесо. Но силы реки не хватило, поэтому пришлось перейти на нефтяной двигатель, деньги на который собирала вся деревня. Кроме того артель по выработке пакли имела свой небольшой электрический движок.

В деревне в бывшем частном доме открыли клуб, совмещённый с избой-читальней, где по выходным и праздникам показывали немые фильмы. В 1925 году при содействии жителей построили здание для Назарьевской начальной школы, как сообщает историк Ильин. Заведовать ею стала местная жительница Васильева, окончившая учительские курсы.

В 1927 году в Назарьеве организовали колхоз, куда первоначально вступили лишь немногие бедняки — а именно 11 безлошадных батраков, но не из идейных соображений, а потому, что их привлекали обещанные колхозу субсидии. В это время провели землеустройство и выделили колхозу 10 гектаров земли. Эта горсточка колхозников была крайне слаба и беспомощна. Один из колхозников оказался неисправимым пьяницей и вскоре бросил колхоз, другой — подался на работу в город. Осталось всего девять колхозников, из которых четыре — вдовы с малолетними детьми. Вскоре из оставшейся пятерки мужиков выбыл из строя председатель Андронов — заболел плевритом и слег в больницу. Оставшиеся зароптали, мол, надо ликвидировать колхоз. Дело держалось, в сущности, на плечах единственного активиста Моисеева. Потом председатель Андронов выздоровел, и колхозники было воспрянули духом. Но прошёл уже год, а молодой колхоз не располагал ни плугом, ни бороной, ни колёсами, ни средствами. По частям из трёх домов собрали один плуг, другой — достал землеустроитель Евченко, но не было даже двадцати пяти рублей, чтобы купить телегу. С грехом пополам осилили посевную компанию 1928 года. Посадили 1 гектар картофеля и 1 гектар овса. Но на помощь пришла соседняя артель — поделилась трактором.

В 1929 году давление на крестьян усилилось. Вместе с агитацией за вступление в колхоз развернулась кампания против зажиточных крестьян и тех, кто в колхоз вступать не хотел.

«Весна 1929 года проходит под знаком классовой борьбы в Назарьеве, — писал Журнал «Огонёк» в 1929 году. — Шестая часть деревни примкнула к колхозу. Под флагом борьбы с «коммунистической заразой» кулачье разводит, где только представится случай, хулиганство, организует увод лошадей (их пришлось ловить всем колхозом) и т. д. Даже в наши дни частенько раздаются «случайные» выстрелы в Назарьеве и из-за угла кое-кто, вдохновленный водкой, басит:

— Бей колхозников!

За этим следуют склоки, сплетни, кляузы, попытки к моральному разложению, умышленная вульгаризация новых взаимоотношений в колхозном быту мужчины и женщины. Все это едва не сорвало посевную кампанию. Под влиянием вредной агитации ушло из колхоза 15 человек".

Весной 1929-го за посевную кампанию взялись 27 колхозников. Посадили уже 3 гектара картофеля, 20 гектаров овса и прочее. А уж сена… собирались накосить 5 тонн, а накосили 50. Валовая продукция колхоза составляла уже десять тысяч рублей. К осени колхоз дал 14 тонн сортового зерна. И входила в него уже не шестая часть, а треть населения всей деревни — 50 домов.

Руководили коллективизацией в Назарьеве коммунисты из партийной ячейки санатория им. Артема (Сергеева). Они объединили действия правления колхоза, сельсовета и группы бедноты и провели насильственную массовую коллективизацию, раскулачив в 1930 году жителей, имевших промысловые заведения, и некоторых «зажиточных» середняков. Их имущество забрали в колхоз. В числе раскулаченных оказалась и хозяйка Назарьевской чайной (однако, по воспоминаниям старожилов, деревенские жители вовсе не считали её классовым врагом, и впоследствии многие годы собирались у неё в гостях, чтобы отметить день рождения хозяйки). Напуганные назарьевские середняки поспешили сами подать заявление о вступлении. У них забрали в распоряжение колхоза лошадей, рабочий инвентарь и сараи для хранения сена.

Мужчин-кустарей объединили в столярные бригады. В конце деревни, ближе к Ленинградскому шоссе, построили специальное здание для мебельной артели. Все столяры стали её членами, из артели они получали материал-сырьё и в артель сдавали свои изделия.

Вот как описывает Назарьево времён коллективизации первый советский путеводитель «Вокруг Москвы», вышедший в издательстве «Работник просвещения» в 1930 году.

«Просёлок по левому берегу реки ведёт в дер. Назарьево, которую видно издали. В деревне несколько улиц. Между двух больших улиц деревни общественная мастерская. Большая комната вся уставлена верстаками. Дверь из этой комнаты ведёт в машинное отделение мастерской. Электричество здесь приводит в движение ряд столярных машин: ленточную пилу, циркулярку, рубанок, фрезер. Все трудные работы здесь выполняют машины. У столяров 8-часовой рабочий день. Они все — члены колхоза (деревня вся коллективизирована). В деревне электрическое освещение. Строятся дом культуры, новая электростанция. В деревне чайная».

Однако этот колхоз существовал больше на бумаге, чем в реальности. После появления в «Правде» статьи Сталина «Головокружение от успехов» многие жители Назарьева вышли из колхоза.

Большинство мужчин и молодых людей ушли работать на предприятия Москвы и Подмосковья, на Октябрьскую железную дорогу и в Назарьевскую мебельную артель, которая была расширена. В колхозе остались работать главным образом женщины, да и то не все. Крестьяне сопротивлялись, как могли — с десяток самых упорных подвергли репрессиям, четверых назарьевцев арестовывали по 2-3 раза, и в деревню они уже не вернулись — сгинули в лагерях.

Путеводитель 1930 года «Дачи и окрестности Москвы» сообщает, что Назарьево «большое селение из 137 домов, среди которых есть даже кирпичные. Сдаются дачи рублей по 80-100 за лето. Имеется кооператив. Электрическое освещение во всех домах». К слову, в соседней Фирсановке дачи стоили дороже — по 100-150 рублей. В 1935 году аналогичный справочник-путеводитель упоминает, что в Назарьеве есть продуктовый магазин с хлебным отделением.

У Назарьевского колхоза были шефы — Московское общество драматических писателей и композиторов (МОДПиК). Осенью 1929 года драматурги МОДПиКа в сопровождении оркестра отправились на поезде в подшефное хозяйство, чтобы заложить там Дом культуры. Вышли на станции Фирсановка и увидели уйму колхозных ребятишек со знаменем, на котором было написано «Мы, дети колхоза, приветствуем шефа». За ними теснились колхозники — тоже со знамёнами.

Увиденное шефами журнал «Огонёк» описал так: «А вот и колхоз. Деревня Назарьево. Аккуратные, ровные домики. Электричество. Вдали виднеется санаторий имени Артема. У поляны выстроена большая арка, покрытая красными полотнищами. Наш лозунг: „Опора на бедноту, союз с середняком, беспощадная борьба с кулаком“. Лозунг — лозунгом. Но как действительно героически, упорно, увлекательно проводили и проводят его в жизнь назарьевские энтузиасты!»

Дом культуры решили заложить на просторной поляне. Для начала организовали митинг.

Представитель райкома партии Терёхин заявил, что «Клуб колхоза явится горном, который будет выковывать борцов за дело социалистического строительства, и произведет культурную революцию во всем районе». Затем между шефами и колхозом был торжественно заключён социалистический договор: МОДПиК ассигнует на строительство Дома культуры 6.000 рублей, а колхоз, в свою очередь, обязуется коллективизировать 90% населения деревни, ликвидировать неграмотность и обобществить орудия производства.

«Социалистический договор тут же закрепили социалистическим делом, — повествует „Огонёк“. Не пустые обещания писательской братии, а конкретное дело советской авторской массы. Закладка Дома культуры в Назарьеве. Под звуки „Молодой Гвардии“ и „Будёновского марша“ представители МОДПиК"а кладут первые кирпичи фундамента».

Расщедрившиеся драматурги пообещали отдать крестьянам свои гонорары с премьер пьес, один из них дал пятьсот рублей на постройку колхозной бани, а другой взял на себя обязательство организовать для колхоза библиотеку. Нашли шефы денег и на трактор. Когда стемнело, «день смычки рабочего класса и крестьянства с писательской общественностью красной столицы» подошёл к концу, и гости отбыли восвояси. А дом культуры в Назарьеве так и не достроили.

«В результате проведенных „мероприятий“ экономически развитая, богатая деревня была разорена менее чем за десять лет», — с горечью пишет историк Ильин о своей малой родине. После коллективизации кустарные промыслы, составлявшие основу благополучия деревни, были буквально задавлены. Кустарей, потихоньку занимавшихся привычным делом, преследовали, давили налогами, запрещали работать из собственного сырья, продавать свою продукцию на рынке. По мнению властей, светлое будущее должны были строить вооруженные марксисткой идеологией пролетарии, а не сидящие по избам деклассированные кустари. До 1930-х годов власти терпели кустарей лишь постольку, поскольку их деятельность затыкала дыры плановой экономики, однако, личное обогащение воспринималось как безусловное зло.

В результате в последнее предвоенное десятилетие жители Назарьева, лишившиеся привычного надомного ремесла, тратили по три-пять часов в день на дорогу, чтобы добраться до работы и обратно. Колхоз, которого сельчане, готовые работать за тридевять земель от дома, избегали, скоро пришёл в упадок и погряз в долгах. Из него сбежала даже беднота. За долги у непутёвого хозяйства забрали единственное его достояние — оба электродвигателя и трактор, купленные вскладчину. В середине 20-го века некогда справная подмосковная деревня обнищала и опять погрузилась во тьму.

Районная газета «Сталинский путь», выходившая в Химках, 8 декабря 1940 года писала: «Колхоз Назарьево Черногряжского с/с испытывает серьёзные финансовые затруднения. На текущем счету средств нет, а есть лишь исполнительные листы. Как только поступает какая-нибудь сумма, тотчас же её снимают на погашение долга. Из 11 лошадей 6-7 не работают, а только поедают корма. Полуразрушенные телеги, колёса без спиц, без втулок, поломанные сани, отсутствие сбруи, то расхищенной, то изорванной — на всем лежит печать бесхозяйственности, отсутствие хозяйского глаза».

Когда грянула Великая Отечественная война, многие жители Назарьева вступили в Химкинский истребительный батальон и батальон народного ополчения, участвовали в битве под Москвой, а позже и на других фронтах. Десятки местных жителей пали смертью храбрых в боях за Родину. Само Назарьево оккупировано не было, однако в конце ноября начале декабря 1941-го линия фронта проходила неподалеку от деревни Чёрная Грязь. Немцы двигались по Ленинградскому шоссе, заняли деревню Ржавки и добрались до окраины Назарьева. Враги рвались и к Чёрной Грязи, но были отбиты огнём «Катюш». В самом Назарьеве обошлось без разрушений, если не считать развалившегося пожарного сарая. На деревню, по словам местных жителей, не упало ни одной бомбы.

Те, кто не ушёл на фронт, трудились на заводах Москвы, Химок, на Октябрьской железной дороге и в колхозе, старались, чем могли, помочь фронту: сдавали стране картофель со своих огородов, подписывались на государственные военные займы, собирали деньги на танки и самолёты, подарки для госпиталей и подшефных воинских частей.

После войны Назарьево отстроилось и было вновь электрифицировано — снова на деньги, собранные местными жителями. Проходящую через деревню дорогу сначала замостили камнем (деньги на это опять собирали всем миром), а позднее заасфальтировали, по ней пустили автобусы. Колхоз «Назарьево» преобразовали в совхоз «Искру» и укрупнили, при этом в Назарьеве оставалась лишь одна бригада совхоза, где работало всего несколько человек.

Само же Назарьево в 1950—1960 годы превратилось фактически в рабочий посёлок.

Подавляющее большинство жителей деревни трудились на промышленных предприятиях Москвы и Подмосковья. Одно из таких предприятий как раз и было создано на базе Назарьевской мебельной артели, а также других артелей из соседних сёл (например, мебельного цеха из Пояркова). Все они были переведены в деревню Елино на Ленинградском шоссе, где была основана мебельная фабрика. В Елине сразу после войны размещался лагерь немецких военнопленных №5, в котором помимо немцев содержались и финны. В 1950-х годах военнопленные построили там здание для мебельной фабрики. С самого основания и течение долгих лет её возглавлял житель Пояркова Сергей Федорович Емельянов.

К 1970-м годам Назарьево так разрослось, что одним концом дотянулось до Фирсановки, а другим почти до СТО-ВАЗ, конечной остановки зеленоградских автобусов.

Деревенские дома стояли по обе стороны Фирсановского шоссе, и водителям, проезжавшим через Назарьево, приходилось быть очень осторожными, так как через дорогу часто перебегали дети и собаки. Детей в Назарьеве было много — ребятишки разного возраста играли все вместе, бегали и на речку, и на плотину, и в санаторий имени Артёма, и в лес. Немало было в деревне и молодёжи. Старожилы утверждают, что жили деревенские ребята мирно и дружно, с соседями не конфликтовали. Однако по некоторым рассказам у молодежи в Назарьеве и Фирсановке якобы бытовала старинная русская забава — кулачные бои стенка на стенку, где дрались всерьез до крови и увечий. Противоречие это относится к области личных воспоминаний и никакими источниками не подтверждается.

Старая часть деревни — историческое Назарьево — располагалось на левом берегу Сходни, который полого поднимается в сторону Елино и Ленинградского шоссе (бывшего Санкт-Петербургского тракта). В 1920-30-х годах деревня росла вдоль шоссе в сторону Фирсановки — по рассказам старожилов, в новой половине Назарьево за рекой стояло несколько домов, где жили татары, у них была своя небольшая община. Летом они вместе праздновали Сабантуй, устраивали гулянье, пели национальные песни.

Важной частью деревенской «инфраструктуры» был продуктовый магазин, который находился на правой стороне у дороги, у моста. Позже его превратили в пункт приёма вторсырья, где за сданную макулатуру можно было купить, например, рубашку, а затем в нём стали торговать стройматериалами.

На автобусной остановке «деревня Назарьево» (если ехать из Зеленограда) имелась телефонная будка, возле которой собирались большие очереди из желающих позвонить — дома ни у кого телефона не было.

Школа в Назарьеве была только начальная — четырехлетняя. По словам окончившей эту школу уроженки Назарьево, она была деревянной, одноэтажной. Внутри имелось три классных комнаты, хотя классов было всего четыре. Учителей в школе было трое, а позже двое (каждый вёл по два класса), причём один из педагогов был по совместительству директором школы.

При школе рос яблоневый сад, и ученики помогали за ним ухаживать: выпалывали сорняки, рыхлили тяпками землю вокруг деревьев. Собранный урожай шёл на нужды школы и учителей.

После войны и до начала 1960-х годов ученики средних и старших классов пешком ходили в Сходненскую школу. В октябре 1961 года в Фирсановке на улице Маяковского рядом с железнодорожной станцией построили новую школу. Сначала она имела статус сельской восьмилетней, а с 1965-го стала средней. В ней кроме фирсановских детей начали учиться ребята из Назарьева и Лигачёва.

Был в Назарьеве и свой клуб. Причём в разное время помещался он в разных домах. По словам уроженки деревни Назарьево, изначально — ещё до войны — под клуб забрали половину их дома. На этой половине раз в неделю устраивали сеансы теперь уже звукового кино. В первые послевоенные годы клуб тоже находился там. Дом был уже старым, и однажды во время сеанса случилось происшествие: молодая хозяйка дома поднялась на чердак, чтоб развесить бельё для просушки. Ветхий пол на чердаке не выдержал, и женщина провалилась, к счастью, без опасных последствий. Сельчане услышали шум, подняли головы, кто-то закричал: «Гляньте, чьи-то ноги торчат!»

Вскоре после этого Назарьевский клуб сменил прописку, переехал в солидное двухэтажное здание. Стояло оно, если ехать из Фирсановки, сразу за рекой напротив существующей и сейчас автобусной остановки. До революции это был частный жилой дом — низ кирпичный, верх деревянный, а затем дом сменил своё назначение и стал общественным зданием. На первом этаже в клубе был кинотеатр, а на втором — библиотека. Школьники из деревенской школы наведывались туда не только за книжками, но и чтобы помочь библиотекарю: подклеивали истрепавшиеся издания, расставляли книги на полках по порядку. По праздникам в деревенском клубе бывали танцы. А ученики назарьевской школы, где был свой драмкружок, даже устраивали спектакли.

Летом Назарьево, в котором было 150 домов, превращалось в дачное место. О дачной жизни в Назарьеве в 1960-х годах вспоминает главный редактор спецпроекта «Мой район» журнала «Дилетант» Сергей Бунтман. В 1960-м родители четырехлетнего Сергея сняли комнату и террасу в Назарьеве у хозяев Ямкиных. «Мы поселились в самом первом доме той назарьевской полосы, что уходила от Фирсановского шоссе вдоль поля к плотине, по дороге, которая теперь стала Зеленоградской улицей. С тыльной стороны этого ряда был овраг, за которым виднелся посёлок Шарикоподшипник. У самого нашего дома стоял общественный колодец-сруб, из которого мама таскала домой тяжеленные вёдра», — пишет Бунтман.

Под домом, в овраге, была волейбольная площадка. Летними вечерами, особенно в выходные, там устраивали матчи, объединявшие как местных жителей, так и отдыхающих.

На другое лето Бунтманы опять приехали отдыхать в Назарьево, и на сей раз сняли дачу у Ремизовых: «третий дом от околицы, и выглядел он тогда богаче и современнее других. Высокая крыша с изломом предполагала обширный чердак, две террасы — выше и просторнее, чем у соседей, а перед фасадом — немалый хозяйственный двор». Два последующих лета жили по соседству — у Сахаровых. Яйца и молочные продукты покупали у дачных хозяев или у деревенских жителей. Иногда ходили за покупками в санаторий имени Артёма Сергеева, где был роскошный по советским представлениям продуктовый магазин.

Нижний Назарьевский пруд был малопригодным для купания — глубокий со скользкими бетонными плитами у берега, образованный плотиной, перегораживающей Сходню. Вода из него с рёвом водопада сливалась в глубокую чашу, чтобы затем успокоиться ниже по течению реки. Вдоль поля дачники ходили гулять на плотину.

Через шоссе к западу от Назарьева простиралась обширная поляна, за которой «почти сразу начинались если не дебри, то вполне густой лес. И чего там было невероятно много, так это земляники, черники и грибов лисичек! Рыжие шляпки чуть не выскакивали из-под хвои в корзинку, а ягоды можно было есть от пуза, просто сев на землю и даже особо не протягивая руки», — вспоминает Бунтман.

К 1960-м советская власть объявила Назарьево неперспективной деревней — несмотря на то, что она была многолюдной, имела удобную связь с Октябрьской железной дорогой и Ленинградским шоссе. Причиной «неперспективности» стала административная неразбериха. Поскольку в деревне формально был совхоз «Искра» (вернее, входившая в него бригада из нескольких человек), деревня была подчинена Искровскому (Черногряжскому) сельсовету, включённому с 1960 года в Солнечногорский район. Это было неудобно для местных жителей, и они просили присоединить Назарьево к соседнему посёлку Фирсановка Химкинского района. Но сельсовет и районные власти воспротивились.

В результате Назарьево включили в состав строящегося Зеленограда, и в 1974 году начался поэтапный снос улиц деревни. Назарьевцы, не имевшие другой жилплощади, переселялись в Зеленоград.

Жителям деревни городские власти предоставили квартиры взамен частного жилья. Но некоторые из стариков, отдав квартиру детям, сами остались доживать век в родной деревне. В памяти местных жителей история с переселением с годами приобрела мрачный оттенок. По словам старожилов, в тот год, когда жителей выселяли в город и давали им квартиры, в деревне умерло человек десять мужчин — то ли криминал из-за квартир, то ли спились, потеряв дома.

Бывшие жители Назарьева, переехавшие в город, ещё долго навещали свои дома и огороды, сажали картошку, собирали яблоки со своих старых яблонь. Огородники регулярно ездили на автобусе №7 с граблями, лопатами и мешками с урожаем. Оставлять садовый инвентарь в своих старых домах было уже нельзя, его бы украли бомжи и цыгане, поселившиеся в опустевшей деревне. В брошенных домах начались частые пожары.

В 1989 году в Зеленограде была зарегистрирована община церкви евангельских христиан-баптистов. Тогда же по решению горисполкома общине выделили пустующий дом №117 в деревне Назарьево. Стоял он от въезда со стороны Фирсановки справа, на улице, которая теперь называется Зеленоградской. В октябре 1990 года баптисты его освятили, и многие годы члены церкви (в 1992 году их было 40 человек) собирались там для молитвы.

Со временем территорию деревни частично заняла Восточная коммунальная зона: очистные сооружения города, городская баня, склады, ряд мастерских и предприятий, оранжереи и картодром.

Таким сегодня считают городские власти то, что осталось от деревни Назарьево. Остатки эти продолжают существовать и составляют фактически небольшой дачный посёлок на окраине Зеленограда, граничащий с Фирсановкой.

Одна из уцелевших деревенских улиц, по словам местной жительницы, носит название Гора, хотя на картах её название уже отсутствует. На этой улице от старого Назарьева уцелело всего четыре дома. «Раньше тут ещё были две улицы в сторону реки, много людей жило, и школа тут была, и клуб, и танцы у нас были, — вспоминает она. — Французов в 1800-х пережили, немцев пережили, свои всё разрушили. Я тут родилась и выросла. Так рыдала, когда всё решили уничтожить… Снесли и долго не строили ничего. Теперь вот картодром по-соседству. Воды нет (а когда-то в уличной колонке вода была чистейшая, пока соседи колодец не вырыли), тепла у нас нет. Так и живём».

Если перейти через шоссе на Зеленоградскую улицу Назарьева, можно увидеть ещё десятка два уцелевших домиков. У них редкое положение — московская прописка, а у соседей через улицу уже областная. Некоторые дома уже разваливаются или сильно обветшали, другие обитаемы.

Вдоль русла Сходни, за Фирсановским шоссе, прямо в водоохранной зоне тянутся огороды — некоторые ухожены, другие явно заброшены. Среди непроходимого бурьяна торчат сараи, заваленные мусором. По мнению городских властей, Назарьево — наиболее запущенное место частной жилой застройки на территории Зеленограда: пожароопасное, антисанитарное и криминальное — приют для бомжей.

Как сообщала газета «41», в январе 2020 года после серии пожаров, произошедших в частном секторе на окраине Зеленограда, префект округа Анатолий Смирнов распорядился навести порядок на территории и привести всё в соответствие с законом. Тогда же в Назарьеве прошёл рейд по выявлению незаконно возведённых построек. Власти планировали их снести и освободить территорию.

Два года спустя, в начале 2022 года, заброшенную территорию бывших советских теплиц — прежнее старое Назарьево — передали под застройку компании «Первый домостроительный комбинат» (ДСК) для строительства производственного комплекса.

Так заканчивается история старинной деревни Назарьево.

Редакция «Зеленоград.ру» благодарит старожилов Назарьево и их семьи за помощь в подготовке публикации и предоставленные фотографии из семейных архивов.