Когда в 1820 году сельцо Крюково с дюжиной дворов и сотней крепостных душ купила вдова подполковника Фонвизина — Екатерина Ивановна, ничто, казалось, не предвещало тех романтическо-драматических событий, которые вскоре произойдут здесь. Новая хозяйка — высокая сухопарая старуха (Фонвизиной было уже 70 лет), не снимавшая траура по мужу, умершему годом ранее, в Крюкове бывала наездами. В Москве у неё имелся богатый дом, описанный поэтом Некрасовым в балладе «Секрет»:

В счастливой Москве, на Неглинной,
Со львами, с решёткой кругом,
Стоит одиноко старинный,
Гербами украшенный дом.

Львы, конечно, давно исчезли, но дом стоит и сейчас на левом крутом берегу спрятанной в подземный коллектор реки Неглинки.

В Крюкове же фактическим хозяином ещё при жизни матери сделался её старший сын — генерал-майор Михаил Александрович Фонвизин, активный член декабристского движения, участник «Союза благоденствия» и «Северного общества».

«Талантливый храбрый военный и честный гражданин» — так отзывались о Михаиле Фонвизине современники. К 33-м годам Михаил Александрович успел многое. Родился он в дворянской семье немецкого происхождения, прежде фамилия писалась: Фон-Виссин. Предки его попали в Россию при Иване Грозном в годы Ливонской войны и верно служили новому отечеству.

Отец Михаила — Александр Иванович Фонвизин был родным братом первейшему «комическому автору на Руси», создателю знаменитого «Недоросля» Денису Фонвизину. Подполковник русской армии, он вышел в отставку, женился на кузине и поселился в подмосковном имении Марьино, где у них родились сыновья Михаил и Иван.

Спустя десять лет мальчиков привезли в столицу держать экзамен в «Петришуле» — так называлось немецкое училище Св. Петра, первая школа Санкт-Петербурга. Михаил поступил в 3-й класс, а Иван ­ в 1-й. Спустя три года братьев по обычаю того времени записали в столичный Преображенский лейб-гвардии полк в звании подпрапорщиков. После училища Михаил продолжил учёбу в Московском университете. Студентом он зачитывался трудами Монтескье, Рейналя и Руссо, откуда, «получил свободный образ мыслей». К началу Отечественной войны 1812 года он — поручик, адъютант генерала Ермолова.

Оба брата Фонвизиных стали героями Отечественной войны. Иван — дослужился до полковника, Михаил — до генерал-майора.

Ратный путь Михаила Фонвизина отмечен теми же вехами, что и вся история Отечественной войны: Смоленск, Бородино, Малоярославец, Вязьма, Березина… Под Смоленском он, командуя стрелками, развеял вражескую кавалерию. За Бородино получил орден Святой Анны 2-й степени. Ни одна из крупных битв 1813 года при Люцене, Бауцене, Пирне, Лейпциге, Кульме — не прошла без него. Как вспоминал его боевой товарищ, в сражении при Кульме под Фонвизиным было убито пять лошадей! За Кульм он получил орден «За заслуги» и Кульмский крест.

В начале 1814 года раненый Михаил Фонвизин попал в плен к французам и сплотил вокруг себя пленных для организации восстания, но… Наполеон пал и пленные обрели свободу.

«Двукратное пребывание за границей открыло мне много идей политических, о которых прежде не слыхивал» и «дерзал в мечтаниях моих приноровления оных к России» — так спустя годы обоснует Михаил Александрович причины вступления в тайное общество. Заграничные походы 1813-1814 годов придали его взглядам освободительную направленность, он даже запретил в своём полку телесные наказания. После войны Фонвизин стал масоном, а в 1816 году штабс-капитан его полка Иван Якушкин принял своего командира в «Союз спасения».

Осенью 1817 года Якушкин предложил убить Александра I в дни пребывания императора в Москве. Но многие, в том числе и Фонвизин, который выступал против террора, цареубийства, лжи, клятв и слепого повиновения, отвергли эту идею. Он вообще был против насилия и занимался тем, что на собранные доброхотами средства выкупал талантливых крепостных крестьян, учил солдат в казармах читать и писать, предавал гласности случаи судебного произвола. Ратовал за отмену крепостного права и введение в России конституции.

В 1821 году братья Фонвизины (Иван тоже стал членом тайного общества в 1818 году) организовали съезд декабристов в своей московской квартире. Съезд прошёл в январе, а весной Михаил Александрович уехал в своё костромское имение.

О его личной жизни в эти годы почти ничего не известно. Если бы не письма семьи Кологривовых, бывших с ним в отдаленном свойстве, Фонвизин — молодой, богатый мужчина, герой войны так и остался бы для потомков человеком, погружённым в книги, политические замыслы, служебные дела. Но письма донесли до нас и московские сплетни о несостоявшейся в 1819 году его женитьбе, и намёки на его репутацию светского льва и покорителя дам. Таков был новый хозяин сельца Крюкова, стоявший на пороге романтических перемен в жизни.

Знаете ли вы, что в черновике «Онегина» первая же Пушкинская строка о главной героине выглядела так: «Её сестра звалась Наташа». Имя не случайное.

Девушку, вдохновившую поэта, звали Наталья Дмитриевна Апухтина. Жила она с родителями в Костромской губернии в деревне Давыдово. Отец её был уездный предводитель дворянства Дмитрий Акимович Апухтин. Матушка — Мария Павловна приходилась близкой родней матери Михаила Фонвизина.

Наташа была единственным ребёнком в семье — горячо любимым и балованным. Все вокруг восхищались и любовались ею, включая заезжего придворного поэта Жуковского, писавшего семилетней Наташе:

Тебе вменяют в преступленье, что ты милее всех детей!
Ужасный грех! И вот моё определенье:
Пройдёт пять лет и десять дней!
Не будешь ты тогда милее всех детей!
Ты будешь страх сердец и взоров восхищенье!

Когда девочка подросла, дела её отца пришли в расстройство. Имение в Давыдове, купленное Апухтиным на деньги, взятые в долг у матери Михаила Фонвизина, было заложено и перезаложено. Дмитрий Акимович часто отсутствовал дома, стараясь выпутаться из финансовых тенёт, избежать разорения, а его жена и дочь тем временем жили, прикрывая «ложным великолепием настоящую нищету».

Как-то в день Наташиных именин, уездный судья привез к Апухтиным гостя — дальнего родича из Москвы. Молодой человек именинницу очаровал. После бала он стал бывать у Апухтиных, добиваясь руки Натальи. Гость сумел тронуть сердце девушки и увлечь её.

Подлинное имя ухажёра история не сохранила. Ухаживания москвича за Натальей Апухтиной заметили соседи. По округе пошли толки о скорой свадьбе. Но неожиданно ухажёр исчез, даже не простившись. Осведомились о нём у судьи. Оказалось, «жених» отбыл в Москву, а перед отъездом навёл справки о состоянии дел Апухтина и узнал, что имение его в закладе, а долгу на нём больше, чем оно стоит.

Спустя год Наталья вышла замуж за Михаила Александровича Фонвизина, переехала в Москву, стала бывать в свете. Из экзальтированной уездной барышни она превратилась в прелестную светскую даму, глубоко сознающую свои обязанности. На одном из балов она повстречалась с тем самым молодым человеком, который когда-то увлёк её льстивыми речами, а потом цинично покинул.

Встреча с Натальей Дмитриевной — женой «важного генерала», блиставшей красотой и умом в толпе поклонников — произвела на него сильное впечатление. Повеса не замедлил пристать к свите её обожателей, рассчитывая на былую благосклонность, однако был уничтожен её благородным отпором как низкий ухаживатель за чужой женой.

Знакомая коллизия, не так ли? Позже мы расскажем, как узнал об этой истории Пушкин, а пока вернёмся к Михаилу Фонвизину и его поездке под Кострому весной 1821 года.

Той весной в доме его родственников Апухтиных разыгралась драма. Наталья, оставленная вероломным поклонником, глубоко страдала. «Скрытная, застенчивая, дикая, экзальтированная, воспитанная няней в суевериях, религиозная до мистицизма, страстно ждущая любви, женственная, безрассудная, начитавшаяся французских романов, и вместе с тем тонко чувствующая, стремящаяся в иные дали, сильная, страстная» — таким описан её характер в книге «Костромская усадьба».

Религиозность в сочетании с бурным темпераментом, подсказали Наталье выход: уйти в монастырь. Весной 1821-го в отсутствие отца девушка в мужском платье тайком покинула дом с тем, чтобы добраться до ближайшего мужского монастыря и вступить в него послушником.

В конце жизни в своей «Исповеди» Наталья Дмитриевна вспоминала как приходский священник и его жена помогли ей.

«Когда я ночью на 27-е апреля явилась к священнику, он уже ждал меня с зажжённой свечкой у иконы. Надев епитрахиль и поручи, духовник мой посвятил меня Богу, остригши мне четверть пряди волос крестообразно, как при крещении, и нарёк мне с молитвою мужское имя Назарий. Жена священника достригла меня по-семинарски. Она же меня и платьем и бельём своего второго сына наделила. Когда я совсем сделалась семинаристом, священник благословил меня, а матушка его и продовольствием на дорогу снабдила. Бегство моё наделало шуму, мальчик, который носил письма мои отцу Ивану, объявил о том матери».

Первым, кто пришёл на помощь матери беглянки был Михаил Александрович Фонвизин. Он принял участие в её розысках и сумел убедить девушку раз и навсегда отказаться от своего намерения. «Теперь всё забыто, — писала Наташиной матери 4 мая 1821 года её племянница Кологривова, — но что вы должны были испытать! Как я завидую Михайле Александровичу. Он мог полететь к вам, а друг в беде кажется ангелом, спустившимся с небес».

Генерал помнил Наташу ребёнком и поразился её превращению в «красавицу полную огня, хотя и с оттенком какой-то грустной сосредоточенности». Отец Наташи задолжал крупную сумму за имение, матери Михаила Александровича. Узнав, что Апухтины разорены, Михаил разорвал вексель, бросил в камин, и сказал Дмитрию Акимовичу, что будет счастлив, если Наташа согласится стать его женой. Поступок генерала тронул родителей, и они стали склонять дочь к браку. Но 17-летняя Наташа замуж не хотела: «Когда я была девочкой, я была влюблена в него, а тут брачная жизнь казалась мне невыносимою» — признавалась она в «Исповеди».

Родные её смотрели на дело иначе: «Я давно знала его проекты насчёт Натали, — пишет матери Натальи Кологривова. — Я не знаю никакого препятствия этому браку. Что может остановить Натали? Не найдёт ли она в нём человека, которого столь давно привыкла любить — а этот брак не укрепит ли счастье всей вашей семьи?»

Сама Наталья браку противилась, сколько могла. Когда Фонвизин возвратился в Москву, то встретил там другое препятствие — в лице матери. Екатерина Ивановна не одобрила этот союз. Брак стал расстраиваться. «Зачем было делать предложение, если он не решился жениться на Натали? — возмущённо откликается на это известие Кологривова. — Натали всегда найдёт как устроить свою жизнь, a monsieur едва ли найдет вторую Натали!»

Видимо, так считал и сам Фонвизин. К зиме он вернулся в Давыдово — бороться за своё счастье. Родные невесту уломали, объявив ей, что свадьбой отцовский долг «сам квитается». Наташа покорилась: «надобно было отца из беды выкупать».

В марте 1822 года Михаил Александрович решительно извещает мать о скорой женитьбе. Но жених доводится невесте двоюродным дядей, а церковь таких браков не одобряет. Ждать разрешения Священного Синода из Петербурга пришлось полгода. Свадьбу сыграли в сентябре 1822-го: жениху было 34 года, невесте — 18. Венчали их в церкви Воскресения села Халбуж в нескольких верстах от Давыдова. То, что незадолго до этого невесту постригли в монашки, огласке предано не было.

Свадьба была скромная. На церковной паперти толпилась дворня, осыпав молодых пшеном и пшеницей, когда они вышли после венчания. В ноги новобрачным кинулась няня Наташи — Матрёна Петровна, прося у Бога счастья молодой паре.

В ноябре молодые уехали в Москву, где в доме на Рождественском бульваре Наталью ждала настроенная против «невестки-голодранки» свекровь. Дом каким-то чудом уцелел в пожаре войны, его подновили, заново обставили (прежнюю старинную дорогую мебель, растащили французы). Новая мебель из красного дерева, отделанного бронзой: кушетки на толстых ножках, покойные вольтеровские кресла, точёные тумбы со статуэтками, как и сам дом — просторный, о десяти спальнях, со службами и пристройками, с конюшнями и складами во дворе, молодой жене понравился.

В декабре генерал вышел в отставку. Зиму Фонвизины прожили в Москве. Наталья Дмитриевна считалась красавицей и пользовалась в свете успехом. О её внешности княгиня Мария Волконская писала: «У неё было совершенно русское лицо, белое, свежее, с выпуклыми глазами». А декабрист Николай Лорер находил её «одной из прелестнейших женщин своего времени».

Но света Наталья Дмитриевна не любила, скучала пустотой светской жизни, тосковала по полям и лесам. И на лето семья отправились в Крюково.

Подмосковное имение Фонвизиных в сорока верстах от Москвы от нашествия французов пострадало меньше соседей — захватчики туда не дошли. Однако крюковским крестьянам досталось лиха — их дочиста обобрали казаки, конфискуя для нужд армии всё подряд: зерно, скот, овёс, сено, вырубая на дрова сады и вишенники. За прошедшие после войны годы Крюково немного оправилось.

Мы не знаем, как выглядел барский дом в Крюкове — не сохранилось ни рисунков, ни словесных описаний. Однако в художественной литературе, посвящённой декабристам, такие описания есть. Вот какой предстаёт усадьба в Крюкове в повести Зинаиды Чирковой «Звезда печального счастья». «Господский дом уцелел и требовал только относительного ремонта. Зато и построен он был по моде восемнадцатого века — с низкими и тёмными залами и крохотными прихожими, теснейшими службами и прокопчённой людской, сводчатыми потолками в столовой и винтовыми лестницами, крутыми и опасными». Не стоит рассматривать это описание как документальное — в повести Чирковой много художественного вымысла, но нет, однако, и фактов, опровергающих нарисованную ею картину.

Поначалу Крюково молодой хозяйке не приглянулось. Она тосковала по Давыдову, его тенистому парку и дальней синей кромке леса, по речке Унже и пёстрым лугам вокруг господского дома. «Здесь, в Крюкове, тоже всё было ухожено, — продолжает Чиркова, — но эта ухоженность была другой — голые дорожки подъездов к дому и редкие кусты жасмина и смородины в крохотном саду, да пруд, выкопанный перед самым домом и вечно зарастающий камышом, затянутый зелёной ряской и тиной. Рук не хватало, чтобы чистить его, а речки поблизости не было — она отстояла на несколько вёрст».

Все же в Крюкове супругам, не любившим света, было лучше, чем в суетной Москве, особенно после того, как в семье в августе 1824 года родился первенец названный Дмитрием. После смерти матери Михаил Александрович унаследовал Крюково, и окончательно обосновался в деревне с молодой женой и сыном. Его брат Иван Фонвизин тоже предпочёл Москве деревенское житьё в родовом имении Марьино под Бронницами.

В Крюковском доме «в маленьких и тёмных комнатках усадьбы были и свои преимущества — их было много, расположены все анфиладой, и двери из одной комнаты в другую можно было прикрывать, так что получались отдельные помещения». Но Наталья Дмитриевна старого господского дома не любила, мечтала сделать его более просторным и удобным.

«Генерал и сам понимал, что пришла пора перестраивать дом, и хлопотал по хозяйству целыми днями. Светлая веранда, пристроенная к дому сбоку, немного уродовала общую конфигурацию, но зато в летние дни давала возможность посидеть за чайным столом среди сияния света и солнечных лучей».

Привольная деревенская жизнь оставляла время и для увлечений. Среди живописной Крюковской природы Михаил Александрович пристрастился к рисованию, пробовал музицировать, осваивая скрипку — правда, без особенного успеха, что отразилось в семейной переписке.

Так Дмитрий Акимович Апухтин писал дочери в ноябре 1823 года: «Тебя друг сердца Наташа поздравляю с развитием изобильных талантов супруга твоего радуюсь живописному его дару, но что принадлежит до музыки а особливо скрипки то не утерпел и воскликнул Господи Спаси уши православных. …когда Надинька стала расспрашивать на чём Михаил Александрович играет, то я по неизвестному мне вдохновению отвечал ей экспромтом:

В жарком лете
На кларнете
А зимой сидя в светлице
Он играет на скрипице"

Близость Крюкова к Москве имела и свои преимущества. Дом Фонвизиных не обходили стороной товарищи Михаила Александровича по 1812 году и военной службе, приезжал из Марьино брат Иван. Что такое сорок вёрст — три-четыре часа по хорошей дороге, а на лихой тройке и того менее. К тому же Крюково стояло вблизи тракта, и всякий друг и знакомец, следовавший из Петербурга в Москву и обратно, считал своим долгом заехать к гостеприимным Фонвизиным. Бывали здесь и крупные деятели тайных обществ, выезжавшие по делам декабристского движения из одной столицы в другую.

Осенью 1825 года в Крюкове ненадолго остановился, проездом из Петербурга в Москву, видный декабрист Никита Михайлович Муравьёв. Той же осенью, а потом зимой незадолго до восстания приезжал и руководитель московской управы тайного общества, поэт и лицейский товарищ Пушкина — Иван Иванович Пущин (это ему поэт позже передал знаменитое «Во глубине сибирских руд»). Гость и хозяева долго беседовали. Пущин рассказал Михаилу Александровичу о принятых решениях.

Пущин был давний — ещё с 1817 года знакомец Фонвизина по тайному обществу. В то время он был молодым офицером только что выпущенным в конную гвардию, а Фонвизин (десятью годами его старше) полковником. Карьера Пущина быстро шла в гору — за пять лет его дважды повышали в чине, но дух справедливости сделал его одним из руководителей декабристского движения. В начале 1823 года Пущин неожиданно уволился с военной службы, а осенью перевёлся из Петербурга надворным судьёй в Москву. В те дни он написал письмо своему другу Александру Пушкину. И хотя оно не сохранилось, мы к этому письму ещё вернемся.

Бывало, и Михаил Александрович отлучался в Москву — то по хозяйству, а чаще для встреч с членами тайного общества. Наталья Дмитриевна, ожидавшая второго ребёнка, каждый раз, провожая его в город, с волнением вглядывалась в лицо мужа: «Опасно?»

Михаил Александрович уверял, что никакой опасности нет, тайное общество не скоро перейдёт от слов к делу, да и дела-то его — просветить молодёжь, обучить её политическим теориям, чтобы пришли к осознанию непорядков в Русском государстве.

В мае 1823 года Пушкин собрался подвести поэтический итог 24 годам своей жизни. Он приступил к написанию романа в стихах «Евгений Онегин». Полного плана у поэта не было, Пушкин не раз подчёркивал, что пишет «свободный» роман, ведомый, по выражению Белинского «творческим инстинктом». Первая глава далась легко. Современники вспоминали, что Пушкин писал начало романа обычно по утру, не вставая с постели. «Приятели часто заставали его то задумчивого, то помирающего со смеху над строфою своего романа» — писал брат поэта.

В октябре того же года первая глава была готова и Пушкин сразу начал вторую. При этом жанр романа требовал любовной сюжетной линии, а значит, нужна главная героиня, которую пора вывести на сцену. Поэт напряженно искал этот женский образ: перебирал в уме знакомых дам, набрасывал портреты Екатерины Воронцовой, Амалии Ризнич, Марии Раевской, рисовал безымянные женские головки… К ноябрю 1823 года уже готовы 17 строф второй главы, а Татьяны всё ещё нет на страницах рукописи.

И вдруг прорыв: в XXII строфе — первое упоминание о старшей сестре Ольги: «Её сестра звалась Наташа». Вскоре, однако, имя было исправлено:

Её сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно…

Сам же поэт и объясняет, что имя «Татьяна» взято им «своевольно», поскольку «оно приятно, звучно». По каким-то причинам поэт не решился дать героине подлинное имя прообраза — Натальи Фонвизиной.

Откуда же взялся этот женский образ — ведь Пушкин не был лично знаком ни с Апухтиными ни с Фонвизиными? «Мой ответ: из письма его лицейского друга Ивана Пущина, — пишет зеленоградский краевед Игорь Быстров. — Пушкин получил письмо от Пущина 15 ноября 1823 года», а в начале декабря глава уже была завершена.

Возможно, зеленоградский краевед прав, и письмо лицейского друга принесло новости, сдвинувшие роман с мертвой точки. Но что же могло быть в том письме? «По нашему предположению, — пишет Быстров, — Пущин в своём письме достаточно откровенно описал письмо-признание Натальи Апухтиной в любви (на французском языке), его ответ (ведь он вёл принципиально холостяцкий образ жизни), последующее своё очарование ею после замужества, её категорическое «нет»: «но я другому отдана и буду век ему верна».

Если следовать логике Быстрова, то московский вертопрах, охотник за приданным — родственник уездного судьи, разбивший сердце юной барышни, и был Иван Пущин? Это кажется странным: блестящий лейб-гвардеец, сын сенатора, отнюдь не бедный — и вдруг такая история… К тому же ни о каких письмах Натальи Апухтиной к корыстному возлюбленному неизвестно. Но Пушкин после получения этого письма действительно прекращает малевать женские головки, вводит в роман образ Татьяны и быстро завершает вторую главу.

«Возможно, Пущин в письме к Пушкину описал своё потрясение при виде чудесного превращения вчерашней, по его мнению, Золушки, — предполагает Быстров. — Может быть, именно с этого момента Пущин навечно полюбил Наталью Фонвизину».

Однако и без Пущина было кому поведать поэту скандальную светскую историю. Вот, что пишет литературовед Светлана Кайдаш в своей книге «Сила слабых — Женщины в истории России»: «Однажды один из родственников Натальи Дмитриевны, Молчанов, прибегает к ней и говорит: «Наташа, знаешь: ведь ты попала в печать! Подлец Солнцев передал Пушкину твою историю, и он своим поэтическим талантом опоэтизировал тебя в своей поэме «Евгений Онегин»».

Солнцев (Сонцов) Матвей Михайлович — дядя Пушкина, муж его тётки Елизаветы Львовны. С ним поэт неизменно встречался в Москве. Елизавета Львовна с мужем жила в доме отца декабриста Петра Черевина, который был родственником Натальи Дмитриевны.

То, что Пушкин «срисовал» Татьяну Ларину с Натальи Фонвизиной, было довольно широко известно в декабристской среде. Так писатель-этнограф Сергей Максимов писал в своей книге «Сибирь и каторга»: «Наталья Дмитриевна Фон-Визина, урождённая Апухтина, недавно умерла в Москве. Она в молодости послужила идеалом Пушкину для Татьяны в „Онегине“. Сначала хотела идти в монастырь, потом вышла за генерала Фон-Визина».

Вероятно, женитьба блестящего генерала Фонвизина на юной провинциалке из костромских лесов стала темой для толков в свете. Пушкин мог узнать о ней от общих знакомых. Например, от декабриста Ивана Якушкина — он был близким другом Фонвизина и не раз встречался с поэтом. Или от декабриста генерала Орлова, который тесно общался и с Пушкиным и с Фонвизиным. Или от того же Пущина — не только из письма, и необязательно, что Пущин (как предполагает Игорь Быстров) сам имел отношение к этому сюжету. Или от Чаадаева, через его приятельницу Авдотью Поливанову, сестра которой была ближайшей подругой самой Натальи Дмитриевны.

Словом, история этой женитьбы наверняка была на языке у многих в светском кругу.

Заметим, однако, что прообразом Татьяны Лариной называли не только Фонвизину — претенденток было множество. Кого только не выдвигала на эту роль молва, пушкиноведы или собственное тщеславие приятельниц поэта. Вопрос до сих пор остается спорным. Но Наталья Фонвизина и по биографии и по психологическому складу, несомненно, близка Татьяне Лариной.

Первенцу Фонвизиных — Митеньке было два года. Наталия Дмитриевна донашивала вторую беременность. Стояла зима, минуло рождество, наступил новый 1826 год. Вскоре после Восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади начались аресты декабристов-москвичей.

Фонвизин был спокоен, считал, что арест ему не грозит, ведь женившись, он участия в делах декабристов не принимал. Но 9-го числа морозным январским вечером за окном раздался звон бубенцов, и к крыльцу Крюковского дома подкатила тройка с двумя незнакомцами. Господа в штатском по просьбе Михаила Александровича, оберегавшего покой жены, скрыли истинные цели визита и представились хозяйке дома приятелями её мужа. Видимо у переодетых жандармов дрогнуло сердце при виде сильно округлившейся невысокой юной женщины, смотрящей на них по-детски испуганными голубыми глазами.

Фонвизин сообщил жене, что едет с товарищами в Москву по срочному делу. Но Наталья Дмитриевна, от природы обладавшая обостренной чувствительностью, чуяла беду. Михаил Александрович ласково простился с женой, поцеловал маленького сынишку, сел в сани. Наталья Дмитриевна вышла на улицу — проводить. Тройка выехала за околицу — хозяйка всё не уходила в дом, смотрела вслед. «Когда же увидела, что тройка, уносящая её мужа, повернула не на московский тракт, а на петербургский, то, поняв всё, упала на снег, и люди без чувств унесли её в дом» — так впоследствии записала со слов Натальи Дмитриевны её воспитанница Мария Францева воспоминания об этом событии.

12 января 1826 года император Николай I писал брату Константину Павловичу: «Наши аресты идут своим чередом. Ко мне только что привезли сегодня Фон-Визина, личность довольно значительную».

Однако во время следствия от Фонвизина не удалось выведать ни одного имени. Караульные солдаты Петропавловской крепости узнали своего любимого командира полка и, рискуя жизнью, предложили ему бежать. Но Фонвизин не счел возможным подвергнуть опасности жизнь солдат и покинуть своих товарищей по тайному обществу.

В феврале 1826 года Наталья Дмитриевна разрешилась от бремени — новорожденного сына назвала Михаилом в честь отца, уже заключенного в Петропавловскую крепость.

Едва оправившись от родов и оставив детей на попечение своей матери и прислуги, Фонвизина уже в апреле примчалась в Петербург, где явила чудеса смекалки и настойчивости, чтобы добиться свиданий с мужем, часто писала ему письма, поддерживала и ободряла. В июле 1826 года Верховный уголовный суд приговорил Михаила Александровича к 12-летней каторге с последующим поселением в Сибири, Наталья Дмитриевна решила следовать за мужем.

«Бросить всё и пуститься за мужем в ссылку, торжественно похоронив в виду всех свою молодость и светлые надежды — такой порыв как нельзя больше согласовался с её страстной натурой» — писал Владимир Шенрок. Ни уговоры близких, ни разлука с детьми — детей женам ссыльно-каторжных брать в Сибирь запрещалось — ничто не могло остановить её. Единственной уступкой было подождать, пока немного подрастут сыновья.

Безусловно, сердце её разрывалось между детьми и мужем, но утешала мысль, что её матушка и опекун детей родной брат Михаила Иван Фонвизин — смогут заменить детям родителей.

Правда, Иван Фонвизин тоже был арестован по делу декабристов. На допросе он показал, что целью своей в тайном обществе ставил «распространение просвещения, учреждение новых школ и замену прежних методов обучения новыми и лучшими», а «сокровенные цели» декабристов ему были неизвестны. Кроме того женившись, он порвал с обществом все связи. Через два месяца Николай I распорядился выпустить его под надзор полиции.

Уезжая к мужу в Сибирь в 1828 году, Наталья Дмитриевна прижимала к сердцу и целовала четырехлетнего Дмитрия и двухлетнего Мишу, едва ли сознавая, что делает это в последний раз, и никогда больше не увидит сыновей.

После смерти бабушки Марии Павловны, воспитанием детей занялся Иван Фонвизин. Родителей своих мальчики не помнили и ни рассказы дяди, ни письма из Сибири не пробуждали в них чувств. Подрастая, они выказывали не лучшие черты характера, были своевольными, строптивыми. Фонвизина с надеждой писала им: «Как бы я поглядела на вас, мои милые! Когда встречаю молодых людей ваших лет, сердце моё всегда болезненно сжимается, я и смотрю на них и слушаю их с мыслью о вас. О, Боже мой! Неужели никогда не суждено мне познакомиться с детьми моими? Неужели я всегда останусь для вас идеей, а вы для меня незнакомцами?.. Престранное положение! По крайней мере, утешаюсь мыслью, что, если бы вы познакомились с нами, то, вероятно, и полюбили бы более».

Но им не суждено было познакомиться. В 1850 году старший сын Дмитрий, уже студент Петербургского университета, (ему было 26 лет) поехал в Одессу лечиться от чахотки и там неожиданно умер. Не успели родители оправиться от этой потери, как через год там же в Одессе, пытаясь поправить здоровье, умирает и младший — 25-летний Михаил, подпоручик Преображенского полка.

В Сибири у Фонвизиных родилось ещё двое сыновей, но оба умерли в младенчестве (если бы дети выжили, то были бы не дворянскими отпрысками, а «казенными крестьянами»). Супруги так и не узнали родительского счастья.

Спустя четверть века Наталья Фонвизина в письме на каторгу к Фёдору Достоевскому (с которым свела знакомство в Сибири) вспоминала о трёх счастливых годах семейной жизни проведённых в Крюкове: «Скажу вам, что для меня в жизни моей было одно время (это уже очень давно), время такого полного земного счастья, что оно мне наконец наскучило, уверяю вас, что говорю вам правду — до того наскучило, что всеми силами души моей и всеми желаниями сердца моего вызывала какую-нибудь перемену — хоть несколько боялась делать эти или другие предположения к изменению. Не правда ли, что это было не только глупо, но неблагодарно с моей стороны — мне было тогда 22 года от роду…»

Туда, где Фонвизины познали семейное счастье, им уже не суждено было вернуться. Крюково оставалось в их владении до 1833 года, а затем было продано. Поскольку владельцы находились в Сибири и приехать оттуда не могли, продажей имения занимался брат — Иван Фонвизин. Покупатели — дворяне Митьковы — нашлись быстро и были людьми не чужими, добрыми знакомыми.

Митьковы принадлежали к древнему (известному с 16 века) русскому дворянскому роду, хотя знатностью похвастать не могли. Было их пятеро братьев — очень разных по характеру и нравственному облику. Самый старший — Михаил Митьков, декабрист, полковник. Второй брат — Николай, отставной майор, хозяин родового имения Митьковых, села Васильевское Владимирской губернии. Третий брат — Платон, майор, служил в егерском полку под Тулой. Четвёртый брат — Валериан, отставной штабс-капитан, стал новым хозяином Крюкова. Пятый брат — Владимир, за растрату казённых денег был разжалован из прапорщиков в рядовые и отправлен на Кавказ.

Старший из братьев Митьковых — Михаил хорошо знал Михаила Фонвизина ещё с войны 1812 года. Он с юности участвовал в разных кампаниях, и его послужной список во многом совпадает с Фонвизинским: Бородино (за которое удостоен золотой шпаги), затем Тарутино, Малоярославец, Люцен, Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг. Позже Митьков и Фонвизин состояли в одной масонской ложе «Соединённых друзей», оба были участниками декабристского движения, обоих арестовали и препроводили в Петербург.

Декабрист Андрей Розен, с которым Митьков сблизился на каторге, упоминает, такой эпизод. Когда Михаил Фотиевич в Петропавловской крепости получил из дома узел с бельём и с английским фланелевым одеялом, он спросил, все ли товарищи получают от родных книги, вещи, табак, и, «выслушав отрицательный ответ, он снова завязал узел и просил возвратить его, сказал, что он может обойтись без этих вещей. Здоровье его было вообще расстроено. Этот поступок его в крепостных стенах согласовался с его характером, с его правилами».

В Сибири Михаил Митьков отбывал каторгу в Читинском остроге, а затем на Петровском Заводе вместе с Михаилом Фонвизиным.

Оставшиеся на свободе младшие братья — Иван Фонвизин и Валериан Митьков — отставные военные весьма вольного образа мыслей, хорошо знакомые между собой, так же, как их старшие братья. Вероятно, когда Иван Фонвизин предложил Валериану Митькову купить деревню Крюково, тот согласился и даже «по дружбе» дал хорошую цену. В иных обстоятельствах выгодно продать имение едва ли было возможно. Но Валериан Митьков не поскупился. Его семья была богата, владела деревнями в Смоленской, Пензенской и Владимирской губерниях. Записано Крюково было на жену Митькова Софью Людвиговну, а затем перешло по наследству к её мужу.

«А та, с которой образован / Татьяны милый идеал… / О много, много рок отъял!» — писал Пушкин, заканчивая свой роман.

До конца жизни он продолжал следить за судьбами ссыльных декабристов. Все женщины, поехавшие в Сибирь, были известны поименно, их жизненные истории просто не могли пройти мимо внимания поэта. «Вот почему с большой долей вероятности можно утверждать, — пишет Светлана Кайдаш, — что в сюжетном повороте судьбы Татьяны, какой она изображена в заключительных главах романа, не последнюю роль сыграли циркулировавшие в обществе рассказы о Фонвизиной».

Однако поэт, умер задолго до того, как завершились жизненные драмы прототипов «Онегина». И вот какое продолжение написала сама жизнь.

В то время, когда Крюково сменило владельца, его бывший хозяин Михаил Фонвизин отправился на поселение в Енисейск, затем получил разрешение переехать в Красноярск, позже — в Тобольск. В Тобольске Фонвизины купили двухэтажный дом, ставший одним из очагов политической, духовной и культурной жизни ссыльных. По сравнению с ужасами каторжной тюрьмы в Петровском заводе, житье на поселении было переменой к лучшему.

Наталья Дмитриевна даже играла в спектаклях самодеятельного театра, созданного автором «Конька-горбунка» Петром Ершовым. В Тобольске Фонвизины взяли на воспитание девочек из бедных семей — Марию Францеву, Прасковью Яковлеву и Антонину Дмитриеву.

Михаил Александрович в Сибири много писал, разрабатывал проекты отмены крепостного права - он был мыслителем, опередившим своё время. Его книгой «Обозрение проявлений политической жизни в России» восхищался Лев Толстой и советовал всем её читать. Большая часть сибирского наследия Фонвизина была опубликована после его кончины, в частности, его дневниковые заметки, исполненные глубокой любви к жене. «Я люблю Наталью всеми способностями души моей и я любим ею. Есть ли на свете человек счастливее меня?» — писал он.

Тем временем Иван Фонвизин много лет хлопотал о досрочном возвращении брата из ссылки. Но лишь в начале 1853 года в связи с его тяжёлой болезнью, ссыльным позволено было вернуться и поселиться в имении брата, с учреждением строжайшего полицейского надзора и воспрещением въезда в Москву и Санкт-Петербург.

Михаил Александрович спешно выехал из Тобольска и после месячного путешествия прибыл наконец в Марьино. Но брата в живых уже не застал. Его встретил лишь старый деревянный, хозяйский дом, окруженный цветниками и липовыми аллеями.

Следом за мужем выехала из Сибири Наталья Дмитриевна в сопровождении жандарма, старой няни и своих воспитанниц. В Марьино супруги прожили всего год. В 1854-м Михаил Александрович умер — сердце, подорванное годами ссылки, смертью сыновей и брата, остановилось. Как напишет позднее в своей «Исповеди» Наталья Дмитриевна, «всё обаяние жизни исчезло» со смертью мужа.

Но её жизнь продолжалась. Она посвятила себя осуществлению давнего их с мужем желания: дать вольную своим крестьянам. Хлопотала об устройстве судьбы своих воспитанниц, не забывала о товарищах по ссылке, вела обширную переписку с ними, особенно с Иваном Ивановичем Пущиным. В письмах к нему, она называла себя Таней, и в одном из них написала: «Ваш приятель Александр Сергеевич, как поэт, когда-то прекрасно и верно схватил мой характер, пылкий, мечтательный, сосредоточенный в себе, и чудесно описал его проявление при вступлении в жизнь сознательную».

В 1856 году она совершила тайную поездку в Сибирь, где Пущин, ввиду скорого помилования декабристов и возвращения им прежних прав дворянства (в связи предстоящей коронацией Александра II), сделал ей предложение руки и сердца. Прежде Пущин никогда не был женат, но в ссылке у него появились внебрачные дочь Анна и сын Иван, которые жили с ним.

Наталья Дмитриевна Фонвизина и Иван Иванович Пущин обвенчались 22 мая 1857 года. Невесте было 54 года, жениху — 59 лет. Супруги поселились в Марьино. Оно стало настоящим и любимым домом для Ивана Ивановича, именно здесь он напишет свои «Записки о дружеских связях с А.С. Пушкиным».

Два года жизни подарила Наталья Дмитриевна тяжело больному Пущину, он умер в апреле 1859 года. После его смерти Наталья Дмитриевна покинула Марьино и последние десять лет прожила в Москве. Она продолжала заботиться о детях мужа, как о родных. Эти годы она посвятила поездкам на могилы своих сыновей и написанию «Исповеди», сохранившей для нас образ живой, любящей женщины, всем пожертвовавшей ради нравственного долга. Умерла Наталья Дмитриевна в Москве в 1869 году, похоронена в Покровском монастыре рядом с родителями. Могила не сохранилась, все надгробия были уничтожены в тридцатые годы прошлого столетия.

В 1985 году зеленоградский краевед и археолог Александр Неклюдов вместе со школьниками из кружка юных археологов школы 719 осматривал траншею, выкопанную для установки фонарей вокруг территории будущей автостоянки вдоль Солнечной аллеи, неподалёку от универсама 40 (нынешний магазин «Перекрёсток», корпус 900). В траншее они обнаружили остатки конструкции старинного дома, фрагменты керамики и осколки изразцов середины 18 — начала 19 века. Но в земле стали попадаться гранаты и другие опасные предметы со времён войны, поэтому работы пришлось свернуть.

Археологические находки, предположительно связанные с дворянской усадьбой декабриста Михаила Фонвизина, собранные Александром Неклюдовым и его учениками, хранятся в зале истории Старого Крюково в библиотеке в корпусе 1004. На месте, где когда-то стоял помещичий дом, занятом теперь автостоянкой, строят новые многоэтажные дома по программе реновации.

По мнению Александра Неклюдова, грунтовые работы на месте строительства могли бы дать множество исторических предметов из истории Зеленограда 18-19 веков. Ещё в 2005 году, когда на месте автостоянки у Солнечной аллеи собирались строить общественно-торговый и жилой комплекс (планы не осуществились), Зеленоградский музей по инициативе Неклюдова отправил официальное письмо в Комитет культурного наследия Москвы и главному археологу города с просьбой установить археологический надзор в зонах строительства на территории Зеленограда. Надзор был установлен, и он пригодился в 2007 и 2011 годах на других объектах. Однако на месте начавшейся стройки в 9 микрорайоне никакой археологический надзор не ведётся, возможное появление исторически ценных находок никто не отслеживает. Таким образом, уникальный шанс узнать историю Старого Крюково и его усадеб, пока ещё существующий, скоро будет окончательно закатан в бетон.

Об усадьбе декабриста Фонвизина и его жены, которая с большой долей вероятности послужила прообразом Татьяны Лариной, напоминает сегодня бюст Пушкина, установленный на территории 8-го микрорайона.