Судьба редко бывает щедра к художникам, выстилая им жизненный и творческий путь «красной дорожкой». Константин Юон — один из таких счастливчиков, на редкость удачливый и в творчестве, и в личной жизни.

Он родился 24 октября 1875 года в Москве в обеспеченной семье. Его отец Теодор Фридрих Юон (чьи предки приехали в Россию из Швейцарии) был директором компании по страхованию имущества, мать Эмилия Алексеевна — музыкант-любитель. В доме обожали музыку и театр, устраивали домашние концерты и спектакли, для которых сами писали тексты и шили костюмы, расписывали декорации. Из 11 детей в этой семье Константин был не единственным дарованием. Его брат Павел стал известным композитором, которого называли «русским Брамсом».

В 1898 году Константин окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Первый успех пришёл к нему ещё в студенческие годы — работы Юона с выставок быстро раскупались. Его живописная манера сложилась под влиянием уроков Константина Коровина и Валентина Серова, в чьей мастерской начинающий художник проработал два года после училища. Вместе с Серовым Юон отправлялся на пленэр в Середниково — в имение Веры Фирсановой, одной из крупнейших землевладелиц дореволюционной Москвы. Как-то на зимнем бале-маскараде два молодых весельчака Валентин Серов и Константин Юон указали Фирсановой на влюбленного в неё гвардейского поручика Ганецкого, ставшего её вторым мужем.

Благодаря хозяйке, Середниково в те годы было настоящим центром культурной жизни Подмосковья. Здесь постоянно гостили выдающийся скрипач Юлий Конюс и композитор Сергей Рахманинов, здесь давал благотворительные концерты близкий друг Фирсановой Фёдор Шаляпин. А Серов и Юон писали здесь этюды в великолепном Середниковском парке и окрестностях.

Подмосковное село Лигачёво, стоявшее напротив Середниково, на другом берегу реки Горетовки, манило Юона «очень русской», трогательной и простой природой. Сюда 25-летний Константин часто ездил на этюды. Однажды в 1900 году, работая у реки на пленэре, художник увидел, как от Горетовки, неся на плече коромысло с полными вёдрами, неспешно поднималась в гору девушка с роскошной длинной косой. Красавица, пленившая живописца с первого взгляда, оказалась местной крестьянкой — Клавдией Никитиной. Спустя некоторое время Клавдия стала женой Юона.

Этот «неравный брак» послужил причиной затяжного конфликта художника с родителями. Они сочли женитьбу сына унизительным мезальянсом. Внук живописца Олег Юон, основываясь на семейных преданиях, писал: «Разгневанный отец, узнав о же­нитьбе, выгнал деда из дома и в течение ряда лет не при­нимал у себя». Константин не раз пытался примирить родственников со своим выбором, но оскорбленные родители избегали встреч с непокорным наследником и даже, завидев его на улице, переходили на другую сторону.

«Правда, доброта характера и красота моей бабушки Клавдии Алексеевны сделали своё дело, и впо­следствии она была любимой невесткой», — добавляет Олег Юон.

Любовь, победившая сословные предрассудки, стала одной из главных отрад и постоянным источником вдохновения в жизни художника.

В семье родилось двое сыновей — Борис и Игорь.

Брак художника, продлившийся шестьдесят лет, можно было бы назвать абсолютно счастливым, но и этой любви в своё время пришлось пройти через немалые испытания — трагическую смерть в юном возрасте старшего сына Бориса. Однако общее горе ещё больше сблизило супругов.

Мастер всю жизнь трепетно любил свою «приобретенную родину» — Лигачёво и с самого начала мечтал обосноваться в этой живописной местности с пробегавшей через неё весёлой речкой Горетовкой. Путеводитель 1930-х годов так расписывал будущим дачникам эти места: «Красивый вид на деревню Лигачёво с прилепившимися на крутом склоне, как бы рассыпанными, домиками. На склонах церковного холма и прилегающих лугах необычайное количество разнообразных полевых цветов».

Основательно устроиться в столь полюбив­шемся ему Лигачёве Юону удалось в 1908 году. Он купил у Веры Фирсановой (ей принадлежала до революции и эта деревня) участок земли подле дома своей тещи и построил на нём дом-мастерскую, постепенно обросшую террасками и флигельками. Для огородничест­ва земля оказалась непригодной, поэтому новый хозяин засадил её молодыми деревцами, за которыми сам с большой любовью ухаживал, и, по словам внука, часто говаривал о «памяти деревьев».

В следующие полвека Лигачёво стало в творчестве художника неизбывным пейзажным мотивом.

Далекая от городской суеты деревня запечатлена на многих полотнах. Здесь написано большинство прославивших Юона зимних пейзажей. Благодаря этим работам мы сегодня можем представить, каким было Лигачёво до революции.

Так писал Шаляпин о Юоне Максиму Горькому.

Любимейшим жанром художника во все времена оставался пейзаж. Его вдохновляла русская старина: красочная природа, древние церкви, яркие народные костюмы и платки. «Мне хотелось писать картины, как пишутся песни о жизни, об истории русского народа, о природе…», — признавался Юон. И всё это действительно отразилась в его лигачёвских полотнах.

Взять хотя бы картину «Мельница. Октябрь. Лигачёво», созданную в 1913 году.

Ещё со времён крепостного права в Лигачёво была барская мельница на Горетовке. По осени к ней со всей округи съезжались крестьяне молоть зерно. В середине октября к мельнице выстраивалась очередь из возов.

Самый известный пейзаж дореволюционного периода «Мартовское солнце. Лигачёво» Юон написал в 1915 году.

В нём ощущается особая умиротворяющая ясность, какая наступает в природе после пасмурных, ненастных дней. О том, как создавалось это полотно, Юон писал из Лигачёво жене, которая с детьми оставалась в Москве: «Из всей недели только два раза имел возможность выходить с холстом на улицу, все прочие дни — или с бурей, или 20 градусов мороза с туманом, или снег густой — нечто немыслимое; я начинаю терять надежду на то, что мой март мне принесёт плоды. Снимков решил не делать — пользуюсь набросками с натуры — скорее и вернее».

Спустя несколько дней тон письма совсем иной: «Сегодня был тихий солнечный день — я его так ждал; и устал безумно; едва рука ручку держит…»

Любопытны и «технические» подробности. Юон писал масляными красками, разведенными керосином: «На керосине масляные краски можно доводить до акварельных тонкостей… В частности, картина „Мартовское солнце“ была так написана, а она нисколько не потемнела».

Искусствовед Дмитрий Сарабьянов говорил об этой работе: «Картина может дополнить тот ряд русских снежных пейзажей, в который мы включили „Февральскую лазурь“ Грабаря, „Март“ Левитана и „Грачи прилетели“ Саврасова. В „Мартовском солнце“ мы находим многое из элементов пейзажа, которые мы могли встретить и у передвижников: обыкновенная сельская улица с деревянными домами… лошади с мальчишками-седоками; собака, плетущаяся вслед за жеребёнком».

А вот характерная жанровая сцена того периода — «Пляска свах», о которой лучше всего рассказал сам Юон.

«В подмосковной деревне Лигачёво мной была написана большая картина „Пляска свах“, которая отражала укоренившийся в деревне обычай для новобрачных — после свадьбы обходить с ближайшими родными присутствовавших на ней гостей. Такое шествие обычно возглавлялось пляшущими свахами, поющими во весь голос непристойные частушки; эта церемония совершалась неизменно в хмельном состоянии».

Однако по свидетельству художника, подобные сюжеты привлекали его лишь изредка, как исключение. Куда чаще он искал в реальности «бодрого, красочного колорита русской народной жизни и красоты родной природы».

После революции Лигачёво разделило судьбу всех российских деревень. Были в её истории и НЭП, и раскулачивание, и коллективизация. Юон удивительно органично без видимых надломов «вписался» в этот новый быт, создав ряд запечатлевших время полотен не из желания потрафить советской власти, а из совершенно искреннего и чистого творческого интереса.

Сам Юон в автобиографическом очерке «Москва в моём творчестве» так объяснял свои мотивы: «Одна из многочисленных миссий художника заключается в том, чтобы быть летописцем своего времени, запечатлевать лицо родной страны и её людей определенного исторического периода». И действительно, картины Юона 1920-30-х годов — пожалуй, одно из самых симпатичных художественных явлений тех лет. В них не чувствуется ни «натужной соцреалистичности», ни нарочитого подъёма, а есть лишь бодрость и жизнерадостность, так присущие творчеству Юона.

Лигачёвские пейзажи Юона, написанные в те годы, отличаются тонкой лиричностью. Говоря об этом периоде творчества, художник отмечал: «Большинство людей всегда более всего интересуются окружающей их действительностью и, естественно, более всего любят живую жизнь, данную им самой природой, как ничем не заменимое „счастье бытия“. Должен признаться, что и я любил окружавший меня живой мир, жадно всматривался в каждое новое явление, поражавшее меня, будь то редкое солнечное освещение или впервые увиденная картина праздника, гулянья или свадебного обряда».

Однако советская критика не нашла в этих полотнах особых достоинств. Так, искусствовед Н. Щекотов в 1932 году назвал пейзажи Юона «пустынножительскими» и заметил, что новизна в них «почти не чувствуется». Пустячные и нелепые на первый взгляд обвинения, «пощипывания» признанного мастера, но именно с таких обвинений и начиналась в то время «травля» многих творческих людей.

Сам Юон понимал, что происходит, и не боялся высказаться по этому поводу отчётливо и смело: «Искусство впервые и без всяких оснований оказалось поделенным не на хорошее и дурное, как это было до сих пор, а лишь на правое и левое, как бы независимо от своих достоинств».

По счастью, судьба уберегла художника и пронесла горькую чашу 1930-х годов мимо Юона. И даже более того, слава его в эти годы упрочилась, а советское искусствоведение предпочло увидеть в нём пример того, как органично представитель «старой школы» может вписаться в «новую действительность»: «Только один мастер, — утверждал журнал „Искусство — трудящимся“, — сохранил свои силы и является звеном между реализмом дореволюционным и октябрьским — это К.Ф. Юон. Своеобразное упрямство таланта дало ему возможность сохранить и традиции реализма и своё самостоятельное лицо в них от всех пагубных влияний эстетства, хотя он никогда их не чуждался, поскольку они казались смелым новаторством, открывающим новые горизонты в живописи».

Константин Юон работал в разных жанрах. Его кисти принадлежат портреты современников и выразительные жанровые сцены, полотна, запечатлевшие исторические события и художественное оформление театральных постановок, но подлинным его призванием, к которому он всегда возвращался, был русский пейзаж.

Сам живописец так говорил о себе и своём творчестве: «Жажда двух начал боролись и борются в душе и ищут выхода: характера и красоты. К характерному я отношу всю житейскую суету русской жизни… С другой стороны — стоящая над жизнью высоким сводом Божественная непреходящая красота, волшебный свет, волшебные краски. Созерцание жизни было хотя и привлекательным, но мучительным и горестным, — созерцание неба и природы — всегда возвышенным благоговением и славословием».

В 1947 году Юон создал один из своих знаменитых пейзажей — «Русская зима. Лигачёво».

Живописец изобразил ясный морозный зимний день на окраине деревни — зачарованное Берендеево царство, притихший лес после обильного ночного снегопада, погружённый в забытье зимнего сна. Полдень, дети возвращаются домой после школьных занятий, у околицы их встречает дворовый пёс. Весь пейзаж, несмотря на скупые краски, полон национального колорита и поэзии. «Русская зима. Лигачёво» звучит как гимн жизни и красоте подмосковной природы.

Юона можно назвать одним из самых жизнеутверждающих русских художников. Удивительна естественность, с которой мастер писал столь разные работы, как лигачёвские пейзажи, виды Троице-Сергиевой лавры или портреты первых колхозниц. Эта естественность коренится в счастливой способности Юона увидеть полноту жизни во всем: в зимнем убранстве леса, в лазурно-синем, «умытом» русском небе, про которое так и хочется сказать, что оно «юоновское», в безыскусном веселье деревенской молодёжи.

Константин Юон уже при жизни пользовался заслуженной славой и любовью зрителей.

В 1958 году в одном из столичных театров на премьере пьесы Эмиля Брагинского её героиня, увидев в квартире героя репродукцию «Раскрытого окна» Юона, произнесла: «Юон… Люблю Юона…», — зал разразился аплодисментами. Такова была дань уважения к художнику, восхищение его талантом.

На этом полотне изображена освещенная последними летними лучами веранда лигачёвского дома с распахнутыми в сад окнами. Интерьер пленяет скромной красотой: деревянные стены, дощатые полы, большие окна без занавесок, простая и удобная деревянная мебель, накрытый к чаю большой стол и роскошный букет на нём — атмосфера уюта и покоя, домашнего тепла и простого человеческого счастья.

Благодаря этой и другим картинам мы сегодня можем представить, каковы были жизнь и быт художника в любимом Лигачёве. Интерьеры деревенского дома запечатлены в целом ряде полотен, созданных в разные годы.

Конец лета был любимым временем года Юона. Картина «Августовский вечер. Последний луч. Лигачёво» написана зрелым мастером и наполнена глубоким чувством, которое связывало художника с деревенским домом, где прошло уже сорок лет плодотворной жизни.

Внук живописца Олег Юон вспоминал: «Часто Константин Фёдорович водил гостей по своему саду и окрестностям, время от времени предлагая им воспользоваться видоискателем: «Вот посмотрите — «Конец зимы. Полдень», или «Свет и воздух». Внизу — «Мельница. Октябрь. Лигачёво». Справа — «Раскрытое окно. Лигачёво»».

Семейное счастье продлилось всю жизнь художника. Удивительную и трогательную историю об отношениях уже пожилых супругов поведал друг Константина Юона. Однажды, вернувшись вместе с художником в его московскую квартиру, обнаружили, что лифт в подъезде не работает. Пришлось подниматься пешком. Константин Фёдорович был уже стар и болен. Перед дверью он остановился, чтобы отдышаться, объяснил товарищу, что не хочет волновать жену. На лестничной площадке стояло забытое кем-то ведерко. Это обрадовало художника, он слегка пнул его — ведро зазвенело: «Пусть жена думает, что мы приехали на лифте, и это хлопнула его дверь…»

Хозяйка радушно встретила их, а после, отведя гостя в сторонку, тихо спросила, очень ли плохо чувствовал себя её муж, когда они поднялись по лестнице?

Приятель очень удивился, как она узнала? А супруга художника шепнула, что про сломанный лифт знает, и ведро на лестничную клетку выставила нарочно, чтоб муж ударил по нему ногой, изображая звук хлопающих дверей лифта, и не нервничал, боясь огорчить её.

Творческая судьба Юона сложилась счастливо. Всю жизнь он работал планомерно, без «запоев», но и без кризисов, долгих перерывов. «Мой художественный путь, — признавался мастер, — в целом был лишён каких-либо значительных колебаний». До последних дней жизни он сохранял творческую активность. Неслучайно в 82 года его избрали первым секретарём правления Союза художников СССР.

Константин Юон скончался в 1958 году 11 апреля, на 83-м году жизни, и похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Его дом в Лигачёво сохранился, в нём до сих пор живут потомки художника.