Говорят, это имя она носила одна на всю страну — ни в СССР, ни в России у Новеллы Матвеевой не было ни одной тёзки. Необычным именем девочку наградил отец Николай Матвеев — географ, историк, лектор и партийный работник, сын известного дальневосточного писателя и краеведа Матвеева-Амурского. Мать — поэтесса Надежда Орленева - не возражала. К слову, брата и сестру Новеллы звали Роальд и Роза-Лиана. «Имена, конечно, неканонические, но благозвучные и не идеологизированные, не Даздраперма какая-нибудь, прости господи», замечает журналист Борис Жуков в статье «Вечная Новелла».

Родилась Новелла… тут есть недоразумение. В официальной биографии сказано, что она появилась на свет 7 октября 1934 года. Однако после её смерти обнаружилось, что это не так — она родилась в 1930 году. Просто во время войны исчезли все документы, а когда девочку нужно было заново устраивать в школу, мать скостила ей возраст, чтобы Новеллу взяли в четвёртый класс. По свидетельству Дмитрия Быкова, тридцать лет знавшего поэтессу, «с этой датой рождения она, видимо, свыклась, никогда никому не проговорилась, отмечала юбилеи, а между тем была старше на четыре года, и труднее, и мучительнее было ей на эти четыре года».

«Родилась я в Царском Селе, — пишет Новелла Матвеева в автобиографической книге „Мяч, оставшийся в небе“. — И это было с моей стороны уже нескромно… Таким образом, сама судьба позволяет мне повторить за великим поэтом: „Отечество нам — Царское Село“».

О принципах воспитания в семье энтузиастов и мечтателей, прочитавших чуть не всю мировую литературу, поэтесса вспоминала так: «Всё для идей — ничего для детей», — острила мать на счёт отца… но сама глубоко уважала его за его гражданскую честность. Она-то и знала лучше всех, что у нашей семьи не только нет, но и не может быть прочной материальной базы. Добывать что-то лишнее для детей у отца и значило — эгоистически добывать для себя… Но он стремился вырастить нас людьми честными и справедливо полагал, что собственная его честность должна быть для этого безупречной".

Детство Новеллы кончилось с началом войны. «Отец немедленно пошёл записываться добровольцем на фронт, — вспоминала она. — Но мать перехватила его заявление, предъявив в военкомате достоверную справку о тяжёлой болезни отца». Тогда Николай Матвеев поступил политруком в Монинский военный госпиталь, куда привозили с передовой раненых солдат. Служба отца спасла Новелле зрение, а может и жизнь.

Дмитрий Шеваров, в прошлом журналист «КП», приводит её слова: «Во время войны я слепла — авитаминоз так подействовал. Отец устроил меня в военный госпиталь, где сам работал. Он считал это единственным „злоупотреблением“ в своей жизни. Оно меня и спасло. Там мне давали сырую морковь, и глаза настолько открылись, что я прочитала в госпитале „Жизнь на Миссисипи“ и „Гекльберри Финна“, перечитала „Тома Сойера“…»

Не отсюда ли берет начало знаменитый экзотико-романтический антураж песен Матвеевой, особенно заметный на комсомольско-героическом фоне 60-х? Впрочем, сама Новелла этому фону уж никак не соответствовала: «В октябрята я не успела, в пионеры — не удостоилась, в комсомолки не удосужилась, а в партийцы и тем паче…»

Не до того было. Во время войны она не училась, да и потом ходила в школу недолго: много болела, и дальше четвертого класса не пошла. Образование ей давала мать — учитель литературы, непризнанная поэтесса, писавшая совершенно несоветские стихи и всю жизнь безуспешно пытавшаяся напечататься. Она же выучила дочь играть на семиструнной гитаре (музыкальной грамоты Новелла не знала и записывала мелодии своих песен не нотами, а понятными ей одной знаками на гитарном грифе: рисовала гриф и на нём помечала аккорды).

После войны она прозябала в нищете. Отец с семьёй уже не жил. Когда его объявили «врагом народа», матери с детьми пришлось поселиться при детдомовском интернате в Щёлковском районе, в каменной шестиметровой каморке: «очень студёной — даже искры мороза выступали на стенах».

Чтобы не выселили, Новелла в 1950 году нанялась разнорабочей в детдомовское подсобное хозяйство: пасти коров, чинить маты для парников, стеречь огороды. Когда работа позволяла, можно было сочинять — наброски стихов и прозы она рассовывала по карманам. У нее были великие планы! «Я собиралась, например, поступить в мастерскую вывески или сделаться надомницей — разрисовывать рожицы куклам для игрушечной фабрики. Мечты, мечты! Этим непомерным притязаниям не суждено было сбыться».

В детдоме Новелла проработала до 1957 года, после чего подалась в прислуги в семью военного. В 1959 году её стихи попали в «Комсомолку». Там решили, что это либо розыгрыш, либо сенсация.

Тут и началась сказка про Золушку. Сказка — потому что стать знаменитой поэтессе помогли редкое имя и выдуманная биография. К автору в подмосковное Чкаловское (ни фамилии, ни адреса в редакции не было) отправили двух журналистов и одного поэта. В милиции, куда обратились посланцы «Комсомолки», удалось сузить круг поисков до трёх барачных посёлков. Пришлось им ходить по улицам и спрашивать прохожих, не знает ли кто девушку по имени Новелла. Наконец им повезло.

Дальше рассказывает журналист Анатолий Гладилин: «Мы зашли в здание барачного типа, постучали в дверь. Тишина. Потом тонкий женский голос: «Входите, дверь не заперта». Мы зашли и застыли. От удивления и потому что негде было повернуться… На склад похоже, потому что забито какими-то тюфяками. При слабом дневном свете из крошечного окошка мы не сразу различили контуры женщины, которая лежала в пальто на матраце, поверх этих тюфяков…

Мы спросили: «Вы Новелла Матвеева?» — «Да»… Мы говорим: «Мы из „Комсомольской правды“, собирайтесь, поехали к нам в редакцию. И возьмите с собой ваши стихи». Она вытащила из-под тюфяков толстую тетрадку: «Мои стихи всегда при мне»… Новелла, видимо, никогда не ездила в машине, её укачивало. Несколько раз мы останавливались, выводили Новеллу на снег. Её выворачивало…

В газете была специальная квартира для собкоров, туда Новеллу и поселили. Наши девушки тут же взяли над ней шефство — кормили, обхаживали, привели врача. А когда обнаружили, пардон, что на Новелле нет нижнего белья и она даже не знает, что это такое, — ахнули, собрали деньги, побежали в галантерею и купили ей несколько смен самого необходимого…

Ёлкин сочинил Новелле соответствующую биографию. Нельзя было писать, что Новелла — домработница в семье военного, что у неё нет даже четырёхлетнего образования… У Ёлкина Матвеева работала в колхозе пастушкой, школу оставила по болезни, но читала много книг, а уроки на дому ей давала мама, сама школьная учительница (что абсолютно соответствовало истине)".

Ко времени «открытия» Новелла успела написать более двадцати песен и около сотни стихов. Дальше была слава. Очерк в главной молодежной газете, две огромные подборки — редчайшее событие в газетной практике, вызвавшие оглушительный резонанс: девушка-пастушка из народных низов, сочиняет стихи. И какие!

Потом первые книги: «Лирика» и «Кораблик», восторг Маршака и Чуковского (Корней Иванович, когда ему прочитали «Солнечного зайчика», даже прыгал от радости через стул). Высшие литературные курсы, куда её зачислили без всяких экзаменов, закрыв глаза на отсутствие аттестата зрелости. Переезд в Москву, членство в Союзе писателей СССР с 1961 года, концерты, диск… ну разве не сказка?

На Высших литературных курсах при Литинституте им. Горького Новелла Матвеева познакомилась со своим будущим мужем поэтом Иваном Киуру, происходившим из семьи репрессированных советских финнов. Поженились они в 1963 году, и прожили вместе 29 лет.

Слава и популярность, а вместе с тем и необходимость общаться с множеством людей — издателями, редакторами, чиновниками, поклонниками — легли на поэтессу непосильным бременем. Она от природы тяготела к уединению, избегала общения с внешним миром. Это качество развилось у неё ещё в детстве: «От трусости, наверно, от страха. Я — человек дикий, вести себя не умею, — признавалась она. — Мне очень легко выглядеть смешной. Поэтому я стараюсь быть как-то отдельно»

Новелла Матвеева избегала публичности, с концертами выступала нечасто, а с годами — всё реже и реже. Мостом между нею и миром стал муж Иван Киуру, взявший на себя труд общения с редакциями и издательствами. «Он был человек в каком-то смысле более нормальный, более светский, чем она, — говорит о нём Дмитрий Быков. — Профессиональный переводчик, он не только знал языки, но и владел языком общения, обычного человеческого общения, которое ей было почти не нужно».

Сама Новелла Матвеева писала о муже: «…помогал мне во всём, в том числе в печатной реализации песен, в заботе о дисках, в устройстве концертов… читал со сцены мои стихи, ругался с моими редакторами… заглавные трудности нашего быта он тоже взваливал на себя».

Те, кто близко знал Матвееву и Киуру, вспоминают, что эта пара чем-то необъяснимо раздражала окружающих. То ли преданностью друг другу, то ли пренебрежением к «быту», то ли замкнутостью — в свою Вселенную для двоих они никого не допускали.

В середине 60-х (к тому времени Новелла Матвеева была уже автором четырех сборников стихов) её творения воплотились в пластинку «Стихи и песни» (М.: Мелодия, 1966). Это была первая бардовская пластинка в СССР. Произведения с неё стали классикой жанра.

В «оттепельные годы» эти песни в исполнении автора собирали полные залы. «Чёлка выбивается из-под косынки, в руках семиструнная гитара — какой-то клуб, битком набитый посвящёнными слушателями, — она на сцене, поёт своим высоким детским голоском свои стихи», — вспоминала о концертах Матвеевой журналист «Комсомолки» Ольга Кучкина.

В «Подстрочнике» Лилианны Лунгиной есть такое свидетельство: «Новелла Матвеева пела резким, плохо поставленным голосом. Она совсем не похожа была на певиц, какими мы их знали. Полная, страдавшая хроническим головокружением, не сказать что красивая молодая женщина. Но стоило ей взять гитару и запеть — и слушатели были полностью в её власти. Она как-то умела обнаружить скрытый лиризм самых обычных вещей. Двери официальной литературы были перед ней закрыты, но её нонконформизм открыл ей сердца всех, кто её слушал».

«Хронические головокружения», о которых упомянула Лунгина — это болезнь Меньера («Транспортная болезнь», заболевание внутреннего уха, влияющее на вестибулярный аппарат). Она с детства мучила поэтессу шумом в ушах, головокружениями, нарушением равновесия. Из-за этой болезни Матвеева, всегда мечтавшая о странствиях и писавшая о бродягах, совершенно не переносила никакого транспорта. По Москве она ходила пешком. В трамвае, троллейбусе, такси ей становилось дурно. Недуг лишил её возможности увидеть море, о котором она страстно мечтала и писала. За всю свою жизнь Новелла Матвеева не выезжала никуда дальше подмосковной Сходни, где у неё был скромный домик и участок в семь соток. Ради него она каждый год отваживалась на 40-минутный путь на электричке с Ленинградского вокзала.

На даче Новелла Матвеева и её муж жили с первых тёплых дней и до глубокой осени. Жили трудно — в первую очередь в материальном отношении. 60-70-е годы были для супругов-поэтов катастрофически бедными — заработок зависел от крайне редких публикаций и случайных заказов на поэтические переводы. Вот свидетельство из дневника писателя Георгия Елина, приезжавшего к Матвеевой на Сходню, чтобы сфотографировать её на обложку первого большого диска.

«5 сентября 1976 года. Я подозревал, что она живёт трудно, но насколько тяжело — представить не мог: это даже не бедность — это нищета. Конечно, Новелла Николаевна очень больной человек, вынуждена зарабатывать только литературным трудом, и от сегодняшнего Литфонда снега зимой не допросишься, да и не станет она унижаться. Всякий разговор не о стихах в доме Матвеевой исключён. Поразительно, что в такой обстановке, где на всём лежит отпечаток болезней и горестей, она сохраняет высоту духа и постоянное творческое горение. Пока свет не ушёл, попробовал поснимать Новеллу Николаевну, которая в свои сорок выглядит на все шестьдесят. Очень старалась выглядеть получше, новую косыночку надела. Результат, увы, предвижу заранее…»

«18 сентября 1976 года. Накупили кучу всякой еды (самой банальной: чай, сахар, сыр, колбасу, шпротный паштет, овсяное печенье) и поехали на Сходню к Матвеевой. Я попытался замотать жутковатые фотопортреты, но всё же пришлось показать контрольки, Новеллу Николаевну явно огорчившие: — Жалко, конечно, что пластинка выйдет в конверте без фото. Всё-таки мой первый большой диск, к сорокалетию… Но вы не огорчайтесь, в этом не ваше фото, а моё лицо виновато. Обещаю, через двадцать лет стану похожа на этот портрет…»

Давно замечено, что занятия поэзий странным образом влияют на возраст. Сама поэтесса это тоже замечала: «Рай, верно, прохладен, ад — душен… А строчки — подобье отдушин, но жизнь утекает сквозь них».

На даче супруги-поэты вели жизнь довольно замкнутую, созерцательную, творчески-насыщенную. Много лет спустя, уже после смерти мужа, работая над книгой автобиографической прозы «Мяч, оставшийся в небе», Новелла Матвеева напишет о подмосковной Сходне, как о местности для себя заветной: «Но даже там, где мысль улетает невесть куда и витает неведомо где, всё равно это — Сходня! Её когда-то счастливые для меня пейзажи, мысли и книги, прогулки и эпизоды, поступки и разговоры, а также упования и начинания, коим она долго была (и осталась!) невольный свидетель».

Общение поэтов с миром в то время чаще сводилось к общению с природой, органической частью которой всегда чувствовали себя Новелла Матвеева и Иван Киуру. Вхожий в их дом на Сходне обозреватель «Независимой газеты» Геннадий Красников писал: «Не раз приходилось мне наблюдать, как они во время прогулки приостанавливались внезапно на дороге, уступая путь бегущему муравью или неторопливому жуку. „Пусть парень пройдёт“, — говорили они едва ли не в один голос».

В 1984 году Новелла Матвеева вместе с Иваном Киуру выступали с концертом в Театре эстрады. Пела она не только авторские, но и «композиторские», как она их называла, песни, то есть написанные на стихи мужа. После концерта к ней, робея и волнуясь, подошел 16-летний юноша и пригласил выступить в совете «Ровесников», в детской радиопередаче, где он работал. Юношу звали Дмитрий Быков. Так началась их дружба.

«Я стал к ней вхож на правах ученика, — вспоминает Быков. — Вокруг Матвеевой и её мужа всегда крутилось некоторое количество детей и подростков, дачных ли соседей, восхищенных ли школьников, — часть потом отсеивалась, а часть оставалась, и я остался.

Иногда, страшно сказать, я пользовался этим знакомством совершенно хищнически: «Новелла Николаевна, простите, Бога ради, завтра экзамен по зарубежке, а я не читал то-то». В её пересказах я узнал большую часть прозы Диккенса и всего Честертона, и когда потом читал это сам — понимал, насколько ярче и фантастичней она рассказывала.

Прогулок по сходненским местам, где они жили летом, тоже было много — Иван Семёнович знал множество необычных вещей о лекарственных травах, цветах, зверях, о Финляндии, родной Карелии, Сибири, об Уитмене и Фросте (он закончил в Литинституте переводческий факультет), гулять с ним было счастье".

Наблюдательность же Новеллы Матвеевой была сродни приметливости одинокого ребенка на прогулке. Этот ребенок очень близок к земле, траве, стволам и корням — он всё видит впервые и даёт всему живому имена, рассказывает обо всём свежо и непосредственно:

У ворот июля замерли улитки,
Хлопает листами вымокший орех,
Ветер из дождя выдергивает нитки,
Солнце сыплет блеск из облачных прорех.

Светятся лягушки и, себя не помня,
Скачут через камни рыжего ручья…
Дай мне задержаться на пороге полдня,
Дай облокотиться о косяк луча!

Редкие гости, наезжавшие в полуразвалюху на станции Сходня, заставали поэтессу в фартуке, и казалось, что она, работая со словами, трёт их об этот фартук и разглядывает на просвет, прежде чем поставить куда надо.

Жасминовые лепестки,
Как белых чашек черепки,
Лежат и там и тут;
Должно быть, с мёду окосев
И осерчав на вся и всех,
Шмели посуду бьют…

В 1992 году умер Иван Киуру, а через три года в 1995-м погиб поэт и журналист Михаил Нодель, исполнявший в 90-е годы роль секретаря и литагента Новеллы Матвеевой, а фактически, как пишет Жуков, роль «посредника между ней и миром». Случилось это в разгар постперестроечной эры, когда поэзия сделалась анахронизмом. И поэтесса на много лет замолчала, «выпала» из публичной жизни, хотя продолжала писать стихи и песни, пьесы, прозу, статьи, занималась переводами. Собственно, на этом небогатая событиями биография Новеллы Матвеевой и заканчивается, дальше — только даты выхода книг и пластинок, вручения наград: Пушкинская премия в 1998 году и Государственная — в 2003-м.

«Иной раз ярко и звонко разгорались россыпью по толстым журналам её стихи. „Юность“, „Знамя“, „Наш современник“… — вспоминал главный редактор „Юности“ Валерий Дударев. — Но старый читатель умер, а новый не народился. И эта волшебная россыпь угасала и пропадала в вечности, не исполнив своего предназначения».

Зимой Новелла Матвеева уединенно жила в городской квартире, а летом — на даче в Сходне, где соседи месяцами не замечали её присутствия.

Осенью 2004 года за неделю до 70-летнего юбилея поэтессы к ней на дачу в Сходню приехали корреспонденты «Еженедельного журнала». По описанию отыскали дом, но, сомневаясь, что пришли по адресу, спросили симпатичную женщину, выходившую с соседнего участка:
— Простите, Новелла Николаевна Матвеева здесь живет?
— Да, это её дом. Но она тут в этом году ни разу не появлялась… да и в прошлом, по-моему, тоже.

Между тем, Новелла Матвеева, как обычно, прожила на даче всё лето, и взаперти не сидела — ходила за продуктами в поселковый магазин, ещё куда-то, но соседка за всё лето её так и не заметила. Такой тихой, созерцательной и незамысловатой была её жизнь — она присутствовала на даче, и при этом её словно бы и не было на земле.

Случались, конечно, и события. К примеру, однажды забор упал. «Самый настоящий забор возле её маленького покосившегося деревянного домика на Сходне, — поясняет Валерий Дударев. —  Гуляли ввечеру такие, из которых ныне состоит прочный человеческий частокол, потянули за её старенький хлипкий забор — вот он и рухнул. Пришлось о помощи просить московских сохранившихся случайно поэтов. Нагрянули те на Сходню, одолжили у местного люда инструмент, шумели, галдели, крепким словом, да крестным знамением осенялись, но забор восстановили. Ещё краше засиял он среди голых ноябрьских кустов да дерев, ещё холоднее показалось низкое осеннее солнце».

Осень. Тишина в посёлке дачном,
И пустынно-звонко на земле.
Паутинка в воздухе прозрачном
Холодна, как трещина в стекле.

Сквозь песочно-розовые сосны
Сизовеет крыша с петушком;
В легкой, дымке бархатное солнце —
Словно персик, тронутый пушком.

На закате, пышном, но не резком,
Облака чего-то ждут, застыв;
За руки держась, исходят блеском
Два последних, самых золотых;

Оба к солнцу обращают лица,
Оба меркнут с одного конца;
Старшее — несёт перо жар-птицы,
Младшее — пушинку жар-птенца.

К началу нового века о Новелле Матвеевой многие забыли, а если и вспоминали, то только в прошедшем времени — была, жила… А она продолжала жить, писать стихи, смотреть на мир сквозь бурелом, из-за которого робко выглядывали окна её дачи на Сходне.

Журналист Игорь Михайлов из журнала «Суперстиль», познакомившийся с Новеллой Матвеевой благодаря упавшему забору и последней книге её стихов «Жасмин», описывал сходненское житьё поэтессы на даче «с глухим подвалом, чердаком, яблонями, кустами малины, лилией, сараем и верандой, на которой она, попивая чай из зелёной с золотым окоёмом чашки, пишет „Песенку фарфорового китайца“ и про бумажный кораблик, о ситцевых ветрах, парусах, океанах, любви и смерти, ромашках и васильках. А под утро, когда луна кладёт свой искусственный глаз в голубоватый спиртовой раствор рассвета, ложится спать».

Вот как рассказывал Михайлов о местности, где располагалась дача: «На Сходне всё — время, одноэтажные домики гуськом, улица Герцена и люди — словно сходит сверху вниз, под горку, чтобы, взобравшись на небольшой пригорок, и, оглядевшись по сторонам, опять спускаться куда-нибудь к пруду или железнодорожному полотну. На Сходне солнце только заходит. А утро брезжит искусственным светом окошка в аптеке».

А сама хозяйка сходненской дачи «в матерчатой капитанской кепочке сидит за кухонным столом. Гитара в руках. Она напевает, наигрывает, пробует на вкус, на цвет новую песню. Рядом, прядя ушами, сидит Репка — трёхцветная кошка — первая слушательница многих её стихов и песен».

Тогда же, в 2004 году, в канун 70-летнего юбилея поэтессы побывали у неё на Сходне и другие гости — журналисты из Белоруси: «К Новелле Матвеевой мы приехали под вечер в подмосковный дачный посёлок — с многоэтажками на краю. В заросший сад еле-еле открывалась калитка, привязанная для сохранности верёвочкой. Полуразвалившийся домик казался карточным: дунет ветер — и развалится. Хозяйка сидела на крылечке и писала. Кошка скреблась за дверью…»

Вот небольшой фрагмент интервью с Новеллой Матвеевой:

— Новелла Николаевна, а почему вашу кошку — это трехцветное существо — зовут Репкой?

— А потому, что она кругломордая и форма головы у неё репчатая, а хвост у неё очень пышный, как ботва! У всех кошек есть хвост, правда? Если, конечно, его не оторвали в боях. Поэтому каждая кошка могла бы быть репкой.

— У вас такой заросший сад, как на театральных декорациях… Не занимаетесь садоводством?

— Хотела бы, но мы с Репкой приезжаем только на лето. А за лето так много надо всего сделать по кабинетной части (у меня кабинет на крыльце). Это единственное место, где тепло, а в доме холодно). В саду у меня растёт американский клён — он заполонил всё.

— А польза от него есть?

— Когда стоял один, польза была — ещё при жизни Ивана Семеновича. Когда у нас вырос американский клён, мы обрадовались, я даже сонет написала, там была строка: «Вот ты каков, американский клён…» А теперь он заполонил всё. Куда ни глянь — кругом американские клёны. Как натовские войска! Я его даже возненавидела и попросила один американский клён, заслонявший всё окно, срубить. По примете хозяин или хозяйка не могут рубить у себя в саду дерево, это может плохо кончиться. И один добрый человек срубил его у меня — тупым топором. А остальные американские клёны остались — тут надо ещё столько работать и работать! Есть у нас в саду и жасмин, и орех, и малина. А в основном — крапива и белена.

По словам Дмитрия Быкова, Новелла Матвеева жила практически отшельницей. Обращалась к нему, когда что-то было нужно: книга, помощь с переездом на Сходню.

«Она очень горевала, — вспоминает Быков, — что застроили весь противоположный берег Сходни, потому что это было любимое место прогулок. Вот коровий выпас, который они с мужем называли „коровье плато“, и который был таким красным в лучах заката, и так таинственно там было всегда, — вот это же как раз и место действия большинства её стихотворений. И сама Сходня — вот этот круто сбегающий, прекрасный склон, и открывающийся вид на реку и поля — это всё было для неё тоже абсолютно гриновским романтическим пейзажем. Она с равной лёгкостью творила романтический пейзаж из моря, из леса, из подмосковного поля, потому что она умела передавать эти самые яркие и чистые краски».

До последних дней Новелла Матвеева продолжала писать. Но печаталась редко, от концертов отказывалась, хотя петь по-прежнему могла — с голосом ничего не сделалось, изредка записывала диски, иногда соглашалась на интервью.

В одном из последних интервью, 2011 года, сетовала: «Вот у нас на Сходне теперь гулять негде. А когда-то мы с Иваном Семеновичем ходили там в „кругосветки“: через мост на другой берег, там тропинка, там поля, там была котловина с соснами над ней… Теперь там чей-то красно-кирпичный городок, всё застроено частными владениями. Знаете, с бойницами такими, амбразурами. Я помню, когда всё это ещё строилось, по нашей дороге пробегали совершенно очумелые парни с красными рожами, щёлкали автоматами на ходу. И приближаться теперь туда нельзя — спустят собак».

В последние годы жизни Новелла Матвеева была очень одинока. Когда умерли её родители, как и почему оборвались семейные связи — неизвестно. Хотя в дневниках писателя Георгия Елина есть один «говорящий» эпизод:

«19 июня 1977 года. Утром у газетного киоска возле кольцевой-„Белорусской“ миниатюрный дедушка в смешной старомодной панамке спрашивает продавца про новую пластинку Новеллы Матвеевой: ещё не поступала? Решил сделать старику подарок (неделю назад привезли НН из „Мелодии“ 15 коробок, и у меня с собой был лишний диск), спрашиваю: любите её песни? Дедушка — весьма надменно: — Люблю, не люблю — какая разница? Я ей просто горжусь — это моя дочь! А по рассказам Матвеевой об отце можно подумать, что они в многолетней ссоре».

По-видимому, она просто не общалась с родственниками, и родственникам не было до неё никакого дела. Во всяком случае, единственный племянник даже не знал, кем была его тётушка, и что значило её творчество для огромного числа людей. «Одиночество её трудно представить, — замечает Дмитрий Быков. — Иногда она звонила, когда ей бывало одиноко. Например, после смерти кошки Репки, которая была последней её спутницей». Коты и кошки, во множестве жившие на сходненской даче Новеллы Матвеевой, по всей вероятности, оставались самыми близкими ей живыми существами.

Смотри!
Полосатая кошка
На тумбе сидит, как матрёшка!
Но спрыгнет — и ходит, как щука,
Рассердится — прямо гадюка!
Свернётся — покажется шапкой,
Растянется — выглядит тряпкой…
Похожа на всех понемножку.
А изредка — даже… на кошку!
Вероятно, труднее всего
Превратиться в себя самого.

Люди из КСП-шного круга ненавязчиво держали её в поле зрения. Они помогали поэтессе, когда потухла лампа, порвалась раскладушка. С их посыла к пожилой женщине ежедневно захаживал сосед, проверяя, как она там, не нужно ли ей чего. Он же сообщил о её смерти, случившейся 4 сентября 2016 года. В прессе писали, что поэтесса, бард, драматург и литературовед Новелла Матвеева скончалась на 82-м году жизни, но если помнить о настоящей дате рождения, получается, что она всего месяц не дожила до своего 86-летия.

Новелла Матвеева осталась в памяти современников прежде всего своими песнями. Но она была не просто бардом. «Я читывал, может быть, поэтов сильней, чем Матвеева, но не видывал более чистого случая гениальности, — писал Дмитрий Быков в эссе „Чистейший образец“. — Ни один другой текст не внушал мне такого сильного желания жить, слышать и видеть и писать что-то самому; никакие другие стихи или песни не свидетельствовали так ясно и непреложно о божественной сущности искусства».