С кем поведёшься, ну, вы поняли, от того и наберешься. Поэтому стоит сказать немного о соседях по подъезду, которые меня окружали. Жил я на втором этаже, а на первом жили люди, которые ярко врезались в мою память.

Дон Жуан — или Джентльмен — жил официально один, работал на «Ангстреме», у него был красный мотоцикл «Ява», курил он тоже красную «Яву», и когда надевал шлем, то напоминал молодого Караченцева в роли гангстера Урри из кинофильма «Приключения Электроника». Когда я шел в школу, из его квартиры по утрам выходили симпатичные молодые женщины, лица которых повторялись весьма редко. А в теплое время года на его балконной веревке для белья сушились выстиранные резиновые изделия №2, которые он превращал в многоразовые с помощью детской присыпки.

Дядя Валера — образец семейственности и деловитости, со своим сыном каждые выходные садился в «ИЖ-планету» с коляской и отправлялся на рыбалку. Всю рабочую неделю потом он ковырялся со своим мотоциклом вечерами, чтобы снова свалить из дома на выходные. Еще он выращивал на балконе живую изгородь из плюща, который к августу активно лез к нам наверх и был рассадником черной тли, которую приходилось опрыскивать чесночной водой.

В коммунальной трешке в одной комнате жил Пан Спортсмен (профессиональным спортсменом он, конечно, не был, но пытался придерживаться ЗОЖ), а префикс «Пан» мои родители присвоили ему как дань героям модной в то время телепередачи «Кабачок 13 стульев». Ходил он всегда с гантелью в руках, ездил на велосипеде «Старт-шоссе» и обливался напоказ перед подъездом из ведра холодной водой. В двух других комнатах располагалась семья моей детсадовской одногруппницы Гали в ожидании заветной отдельной квартиры в строящемся 12 микрорайоне.

В детский сад я пошел довольно поздно, в четыре с половиной года, когда мои родители всерьез задумались о социализации к школе после уличного конфликта с мальчиком из соседнего подъезда (— «Ты дуяк!», — «Нет, ты дуяк!», — «Сам дуяк!»). Поэтому сад я считал неким гетто для детей, которые так надоели своим родителям, что те не хотят сидеть с ними дома. Воспитательниц у нас было две: Галина Петровна и Тамара Васильевна, причем однозначно охарактеризовать, кто из них был хорошим следователем, а кто плохим было нельзя.

Процедур общественного порицания, как говорилось ранее, я на дух не переносил, поэтому когда в тарелке садовских щей был найден вареный таракан, и на мой возглас недовольства Галина Петровна сказала, что это просто отвалившийся кусочек мяса, таракан был молча проглочен, но осадочек, как говорится, остался. А вот тушеную садовскую капусту есть я так и не научился…

Другой веской причиной посещения сада была упрощенная процедура возрастной вакцинации и возможность переболеть всевозможными детскими болезнями. Когда в возрасте Христа я заболел ветрянкой и мучительно страдал с температурой под 40, весь покрытый волдырями, читая уже выздоровевшему сыну книгу Толстого «Дети», то очень сильно жалел, что в садике она (ветрянка) прошла мимо меня.

В саду мы близко сдружились с Галей и Витей (потом он переехал жить в Москву, и следы его затерялись). Наша троица существовала вполне обособленно, считала в уме огромные числа «у меня один биллион, а у меня мульти миллиард, а у меня тысяча миллионов» и была готова к любой движухе.

В саду у нас тогда был карантин по скарлатине, а у Гали — день рождения. Воскресенье, выходной, ранний вечер — мы сидели на кухне коммуналки и ели вкуснейшие, брызгающие соком самодельные чебуреки с говядиной и запивали венгерским вишневым компотом «Глобус». После просмотра «Спокойной ночи, малыши» разошлись по домам, а утром пошли в садик.

На обед нам изволили подать жиденький картофельный суп с вареной колбаской, покрошенной мелкими кубиками. В общем, обычно меня никогда не тошнило, но поднявшаяся от начинавшейся скарлатины температура, сделала свое черное дело, и содержимое тарелки фонтаном самопроизвольно вырвалось наружу. А сидели мы не как сейчас в садиках за отдельными столиками по 4 человека, а все за одним большим. И началась цепная реакция (нет, не расщепления урана, а избавления детских желудков от поглощенной еды). Без подробных описаний скажу, что подобную картину можно наблюдать в фильме «Денис-мучитель» на карусели, когда она существенно ускорилась благодаря деструктивным действиям главного героя.

Возвращаясь же к Пану Спортсмену и здоровому образу жизни: в мозги населения тогда активно вбивались мысли о нетрадиционных методах повышения устойчивости организма к неблагоприятному воздействию окружающей среды, то есть всякие Порфирии Ивановы с их хождением по снегу и обливаниями холодной водой. Несмотря на все усилия по укреплению здоровья Пан Спортсмен, к моему сожалению, прожил лет на 20 меньше подъездных алкашей, которые словно замумифицировались и дотянули почти до 70-ти. Теперь я осмелюсь предположить, что у людей, чрезмерно подверженных веяниям новомодного ЗОЖ, здоровье изначально было уже не ахти, поэтому все закаливающие процедуры, уринотерапия и сыроедение только продлевали их агонию.

Но Тамара Васильевна не знала об этом, Тамара Васильевна просто хотела иногда отдыхать от надоедливых 25 спиногрызов, поэтому раз в месяц у нас в группе проводилось закаливание. Дети раздевались догола, становились в ряд на холодном кафельном полу умывальной комнаты, заранее покрываясь «гусиной кожей». Тетя Тамара доставала брандспойт и открывала кран. Она стреляла в наши беззащитные тела струей воды, температура которой понижалась от весьма комфортной до очень холодной. Визг, крики, попытки повернуться спиной — ничто не могло спасти от навязчивого внедрения ЗОЖ в массы. Возбужденное вечернее описание данного процесса родителям приводило их к однозначному сопоставлению с глубоко трагической картиной казни советского генерала Карбышева фашистами…

Цель была достигнута: уже на следующий день в группе была тишина и умиротворение — приходило максимум 8-10 детей. Остальные сидели дома с текущими из всех дырок соплями до победного завершения недельной ОРВИ.

Похожим образом тридцать пять лет назад, 21 января, нас принимали в пионеры на Павелецком вокзале в специальном депо. Там стоял траурный поезд из паровоза и двух вагонов, на котором тело вождя мирового пролетариата В.И. Ленина отправилось в последний путь из домодедовских Горок в Москву. Первую очередь (отличников и октябрят примерного поведения) уже приняли в сентябре во Дворце пионеров на Воробьёвых горах — там было просторно, тепло и весело. А для нас на улице стоял 20-ти градусный мороз, оседавший инеем на серых гранитных плитах внутреннего убранства, подчеркивая беспрецедентную строгость и важность момента.

И вот мы стоим, читая клятву, дрожащие от холода, в белых рубашечках со свежеповязанными красными галстуками, и торжественно вступаем во Всесоюзную пионерскую организацию — «Будь готов!». И по Маяковскому: «Сливеют губы с холода, но губы шепчут в ряд», отвечая «Всегда готов!».

Такие массовые мероприятия с глубокой идеологической подоплекой, всегда напрягали мое сознание. С одной стороны, мне это жутко нравилось, казалось взрослым и серьезным, а с другой — уж очень не хотелось облажаться. Но однажды я все-таки облажался…

В садике шла рутинная подготовка к 7 ноября, Красному дню календаря, очередной годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. В выпускной группе мы разучивали песню «Что тебе снится, крейсер „Аврора“?», чтобы спеть ее родителям на вечернем утреннике накануне праздника.

Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой.
Что тебе снится, крейсер «Аврора»
В час, когда утро встает над Невой?

Волны крутые, штормы седые,
Доля такая у кораблей.
Судьбы их тоже чем-то похожи,
Чем-то похожи на судьбы людей.

Ветром соленым дышат просторы,
Молнии крестят мрак грозовой.
Что тебе снится, крейсер «Аврора»,
В час, когда утро встает над Невой?

Финальная репетиция плавно переросла в собственно утренник, так что в туалет в группе я так и не сходил. И вот мы стоим в два ряда, нижние на полу, верхние на гимнастической скамейке. Музыкантша поднимает крышку фортепиано. Начинаем петь, и тут, я понимаю, что жутко хочу писать. Но петь надо, не зря же мы это все готовили целый месяц. Последняя строчка припева была спусковым сигналом. Картина маслом: родители хлопают, дети убегают, посреди зала на лакированном паркете — огромная лужа. Знаю я теперь, «что тебе снится, крейсер «Аврора»…

Раз садик это все-таки детское гетто с ограничением свободы передвижения, то надо из него бежать! Бежать, куда глаза глядят! И в конце мая 1980 года, когда оттрубить до выпускного осталось буквально недельку, наша троица (Трус, Балбес и Бывалый, то есть Галя, Витя и Кешка) начала готовить план побега.

Веранда у нашей группы была крайней у леса, который простирался тропинками до платформы Малино. Там даже была вечно закрытая на замок калитка. Попытки перелезать через забор из проволочной сетки, подставив корзину для игрушек, не увенчались успехом, наверно мало мы каши ели! После просмотра по телеку очередного фильма про войну и побег из концлагеря я спер у отца ножницы по металлу.

На утренней прогулке, около 10 часов дня, Галина Петровна ушла ненадолго поболтать с соседской воспиталкой, а дети продолжали мирно играть в песочнице. Мы подошли к краю забора и перекусили 3 проволочки, которыми сетка была закреплена к столбу. «Свобода вас встретит радостно у входа», — отогнули мы сетку и по-тихому свалили в лес.

Мы часто гуляли с родителями в этом лесу, и пешком летом, и зимой на лыжах, так что найти дорогу в Малино не составило особенного труда, однако на платформе нас ждал неожиданный сюрприз. Тетенька в милицейской форме, которая работала в Крюково в детской комнате милиции. Она оперативно оценила ситуацию и запихала нас с собой в электричку. Уже через час мы дружно получали люлей от воспитателей, а вечером и от родителей…

Многие вещи в нашей жизни с течением времени меняются, причем скорее не сами вещи, а наше объективное и субъективное восприятие непосредственной проекции этих вещей на кору головного мозга через различные органы чувств. Так, в преддверии «Олимпиады-80» в магазинах появилось много импортных продуктов, которых раньше мы просто не видели и не совсем понимали теперь, как их правильно и к месту употреблять. Консервированные греческие оливки тогда продавались в двухлитровой жестяной прямоугольной банке-коробке с удобной ручкой, так вот эти коробки можно было встретить потом еще лет 5 во многих гаражах для использования в самых утилитарных целях.

В последнее лето перед школой мы поехали в Вышний Волочек, к бабушкам и дедушке, прихватив среди прочей столичной снеди банку оливок. Вечером, прибежав с водохранилища уставший и страшно голодный, я увидел на столе открытую банку, в которой барахтались спелые черные сливы (на самом деле — отборные оливки). Решив, что это компот, плеснул в кружку черно-бурой жидкости и глотнул. Солено-горький вкус сильно противоречил ожиданиям, а разгрызенная вдобавок оливка ничего общего со сладкой сливой, конечно же, не имела. Оливки после этого случая я не ел еще лет 15, пока «греческий» салат не вошел в нашу повседневную жизнь потреблятства.