Кто сегодня занимается поисковыми работами в окрестностях Крюково и почему они посвящают этому свою жизнь? Чем живут школьные музеи и учителя истории — как они рассказывают ученикам о войне, и слышат ли их? Почему нужно знать имена погибших и чем сложна работа с архивами? Как выглядит земля вокруг Зеленограда с точки зрения краеведов и археологов? И зачем нам знать о войне — чтобы бояться или гордиться?

Обо всём этом мы поговорили с ветеранами и представителями зеленоградских поисковых отрядов, историками и учителями истории. Модераторы дискуссии — Елена Панасенко и Юлия Кравченко, журналисты Zelenograd.ru.

Александра Васильева, инициатор волонтёрской работы по поиску и увековечиванию имен солдат, останки которых лежат в братской могиле монумента «Штыки», руководитель зеленоградского краеведческого объединения «Земляки»; в прошлом — свидетель войны и боёв за Москву.

— Я старожилка, родилась в Крюково в 1937 году, рядом со станцией. В период страшных боев с 1 по 8 декабря 1941 года, когда освобождали Крюково, мы сидели в яме в самом эпицентре боевых действий. А потом я участвовала в похоронах первых погибших на крюковской площади, мне тогда было четыре года. По образованию я историк, работала в Московском институте электронной техники; занималась многим, в том числе общественной работой, но мне кажется, под конец жизни я сделала то, ради чего появилась на свет.

Дело в том, что наше поколение, довоенное, стоит «на плечах» фронтовиков. Мы воспринимали эту войну и послевоенное время как наш обычный образ жизни. Все вокруг нас жили так. У нас было две школы: крюковская, которую я закончила, и железнодорожная, очень хорошая школа, которая находилась там, где остановка 22-го и 5-го автобусов. Её взорвали, как взрывали все каменные здания при подходе немцев, разобрали рельсы в сторону Москвы… Мой отец ушел на фронт 25 июня 1941 года вместе со всеми своими земляками, которые жили на земле будущего Зеленограда — на территории поселка Крюково и окрестных деревень: Матушкино, Каменки, Савёлок и других. Отец пропал без вести в 1941 году под Великими Луками, он был танкист. Мы не знаем, где он захоронен, и в архивах нет данных, потому что 1941 год был такой трагический, что порой даже не оставалось сведений, в каких частях служили люди, мобилизованные в срочном порядке.

Крюково, декабрь 1941, разрушенный дом председателя каменского колхоза А.М.Антонова, сам он был расстрелян фашистами (источник — zelao41.ru/galereya/)

В МИЭТе Я преподавала историю партии, затем «Политическую историю». На тему «Великая Отечественная война» в вузе давали восемь часов, плюс мы обязательно должны были провести для студентов экскурсии или какие-то встречи. Я не рассказывала ребятам о себе, тогда были люди старше меня, которые помнили войну лучше. В МИЭТе было очень много фронтовиков, и я всегда приглашала своих профессоров, участников войны.

В перестроечные 80-е кафедру научного коммунизма упразднили, студенты бурлили вместе со всей нашей страной. Читали очернительские статьи в «Огоньке», самом популярном в то время журнале — кто знает историю, понимал, что половина из напечатанного была враньем. Учебников не было, ребята, поступавшие в институт, не знали историю. Как я преподавала? По художественной литературе: гражданскую войну по Шолохову, коллективизацию по «Поднятой целине»… Семинар мы начинали с последних событий. Однажды ребята пришли и говорят: то ли «Ангстрем», то ли «Элма» устраивают забастовку, и они это приветствуют. «Ребята, нельзя сейчас бастовать. — Говорю я. — Помните, „Не дай бог нам российского бунта, кровавого и жестокого“, кто это написал?» И они молчат. «Как? Вы не знаете „Капитанскую дочку“ Пушкина?», — поразилась я. И вот тогда у меня появилось желание уйти из вуза.

Мои выпускники, которые уже закончили институт и имели свои семьи, начали меня подбивать на то, чтобы я создала какую-то альтернативную школу. В Зеленограде ей не нашлось места, мы открыли школу во ВНИИПП, и в ней создали «Республику добра», где занимались гражданско-патриотическим воспитанием. Дети у нас были зеленоградские, мы стали осваивать нашу зеленоградскую территорию.

Например, за Филаретовской церковью в Зеленограде есть одна могила — поскольку я старожилка, я знала, что это могилка бойца, который во время боев раненый умер на территории огорода учительницы Сосновской, и она его по старой русской традиции там же похоронила. На 40-летие Победы студенты сделали над могилой скромный алюминиевый обелиск. А когда мы туда пришли в 1997 году, там была свалка строительного мусора. Мы его убрали и решили посадить там 200 елочек — сейчас это уже большие ёлки.

Могила неизвестного красноармейца — памятник 1981 года, захоронение произвели жители улицы Парковая поселка Крюково в декабре 1941 года.

В 2005 году свою альтернативную школу мы закрыли, но «Республика добра» у нас осталась, а меня пригласили на работу в Институт искусств и информационных технологий, открывшийся поблизости. Там были выпускники моего колледжа, и мы создали студенческую секцию «Республики добра».

В 60-летний юбилей Победы, в 2005 году, меня снова попросили рассказать о войне, и я поняла, что других живых свидетелей уже не осталось. И, вы знаете, когда я начала рассказывать, я заплакала. Я никогда об этом никому не говорила. Наступила тишина. И мои студенты из «Республики добра» говорят: «Александра Николаевна, давайте разработаем проект, и мы восстановим фамилии ваших отцов».

Е.П. — Тех, кто из Крюково уходил на фронт?

А.В. — Да. Дело в том, что во всех деревнях, поселках, в Солнечногорске, в Клину есть памятники ушедшим на фронт и не вернувшимся землякам. У нас в Зеленограде этого не было. И мы договорились, что будем искать имена. Это нелегко, потому что всех расселили по разным территориям — кто оказался в Москве, кто в Ховрино, на Сходне и т. д. Представьте себе, Солнечногорский и Химкинский районы, эти два военкомата брали наших отцов; есть огромные книги памяти, место рождение, указанное там — Московская область. Мы дошли до нашего музея, выяснили, что фондов там нет никаких. И тогда мы провели пресс-конференцию, пригласили старожилов, которых я знала, и приняли решение искать отцов по цепочке, по соседям. А в 2007 году создали общественную организацию «Земляки» — это дети, уцелевшие во время боев на крюковском направлении.

Е.П. — Сколько сейчас таких детей?

А.В. — Вы знаете, они умирают… Я сейчас пришла из школы в 15-м районе, где мы помогаем делать музей. И нам помогают много по горизонтали. Я историк, знаю, как работать с литературой, как работать в архивах. И я прекрасно понимала, что на крюковской площади похоронено не 39 человек, а намного больше, потому что весной 1942 год, когда таял снег, целые бригады мобилизовывали на то, чтобы вывести все трупы. Вывозили немцев и взрывали в той стороне, где Малино, а наших хоронили здесь, на станции Крюково.

Изучая литературу, я нашла «Книгу памяти Солнечногорского района», ее издали в 1995 году военкомат и администрация Солнечногорского района, которые получили за это Жуковскую премию. Вот так мы нашли эту информацию. На то, чтобы увековечить имена погибших, нам потребовалось три года, я дважды писала президенту. А вот наша зеленоградская власть… Когда я рассказала о нашем проекте тогдашнему зампрефекта Гагину, он ответил: «Мы вас пиарить не будем, занимайтесь сами». Мы сами и занимались.

Алексей Малюженков, командир зеленоградского поискового отряда, который проводит ежегодные экспедиции по местам боёв Великой Отечественной войны, занимается археологическим поиском и увековечиванием мест гибели советских войск.

— Стаж поисковых работ у меня порядка 26 лет. Копаем по всей Московской области, в Истринском районе, в Солнечногорске, тульское направление, смоленское направление. Что нами движет? Скорее всего, любопытство: как на самом деле все это происходило. Потому что авторы книг по истории, даже документальных, навязывают свое видение — а когда мы приезжаем на место, там всё совершенно по-другому. В книгах написано, например, что тут были ожесточенные бои; мы приезжаем, проходим с хорошими металлоискателями — ни одной гильзы, никакого настрела нет. Вот кому верить, книгам или нам?

Знаете церковь, храм, который сейчас строится в Брехово? Возле него недавно захоронили останки нашего советского бойца, которые мы нашли в прошлом году неподалеку от Ленинградки, напротив нашего танка, метрах в ста в сторону Москвы. Этим тоже занимается наша организация.

Ю.К. — Что вы находите при раскопках? Солнечногорский район, окрестности Зеленограда — что и в каких местах чаще всего попадается?

А.М. — У нас в музее предоставлено и оружие, и вещи, предметы быта… Я живу в корпусе 166, это 1-й микрорайон, где завод «Дейтон». Как-то, когда дочке было лет девять, мы пошли на шашлыки за дом, и я взял с собой металлоискатель. Она ходила, звонила-звонила, «Папа, тут какая-то труба лежит!» Прямо за корпусом. Я быстрее домой, за лопаткой сбегал, выкапываю, а это сменный ствол от танкового Дегтярева. Года четыре назад это было, наверное. Вот так, ходим на шашлыки за дом, но если взгляд не наметан — ничего не поймешь. А там, оказывается, восемь окопов по кругу идет. Мы попробовали прошурфить — подняли лопату нашу советскую и кучу патронов. И что самое интересное — стреляли в сторону Зеленограда, это видно по выбросу гильз.

Е.П. — Там еще и снаряды находят сейчас, при строительстве развязки через Ленинградское шоссе.

А.М. — Да, нашли гранатометы 120-миллиметровые, советские. Но вообще в 1-м микрорайоне боев не было. Немцы шли по той стороне Ленинградки, где Менделеево и Ржавки, сюда просто минометки долетали, и всё…

Бой 8-й гвардейской стрелковой дивизии 16-й армии генерала-лейтенанта К. К. Рокоссовского за Крюково (фото: ru.wikipedia.org/wiki/Бои_за_Крюково 7-8 декабря 1941 года)

Ю.К. — По поводу снарядов я помню один из своих последних разговоров с Борисом Васильевичем Лариным, у нас был такой краевед, педагог; к сожалению, он от нас недавно ушел. В годы войны он был мальчиком, помнил бои… Он утверждал, что в лесу между 1-м микрорайоном и Ленинградским шоссе, там, где поляна «летнего кинотеатра», чуть ближе к Ленинградке, еще должно оставаться в земле много снарядов. И если там будут копать, там неизбежно что-нибудь найдут, о чем и предупредили строителей развязки на 41-м километре на всякий случай.

А.М. — Копать там не будут, потому что, во-первых, это сейчас запрещено; хорошо, у нас разрешение есть. Во-вторых, лес за столько лет… Сами понимаете: шашлыки, пиво, пробки. Металлоискатель пивную пробку от гранаты не отличает.

Е.П. — А вы ищете в тех домах, которые были разрушены? В зеленоградских лесах есть фундаменты старых домов, там, где были деревни. Какие еще места в Зеленограде для вас полны находок? Может быть, вы в других зеленоградских лесах тоже искали?

А.М. — Мне рассказывали, в 11-м районе есть большие воронки, и перед войной там, оказывается, был аэродром, кукурузники стояли. Немцы пришли, сожгли самолеты. И что самое интересное, в 11-м районе, я не помню в каком году, в первый раз был испытан парашют. Мешки с песком, парашют, чтобы летчики эвакуировались — это у нас где-то в Зеленограде было.

Экспонаты военных лет представлены на выставке поискового отряда в Зеленограде

Ю.К. — Алексей, у меня вопрос: если вы находите останки — что вы должны сделать? Вот вы находите, условно говоря, кость…

А.М. — Не кость, мы находим останки человека. И как сейчас, по прошествии стольких лет, определить, кто это — советский солдат или немец — как вы думаете? По обуви. Всё остальное сгнивает. Знаете, почему на пиратском флаге нарисован череп и две кости? От человека по прошествии времени остается только череп и две берцовых кости, они самые мощные. Всего остального вообще нет.

А.В. — Можете ли вы определить своими инструментами, есть здесь останки или нет?

А.М. — Только профессиональным щупом, это такая длинная палка, она чувствует и металл, и кости. Если при человеке нет металла, то мы его не найдем металлоискателем, а щупом можно попробовать.

Е.П. — А солдатские медальоны, по которым устанавливают личность — вы такие находите?

А.М. — Мне ни разу не попадался при останках. У немцев — да, у них нагрудные висели. А почему у наших не было?..

Ольга Сергеева - Можно я отвечу? Дело в том, что — по крайней мере. Так пишут в литературе — советские солдаты считали, что если у них этот медальон есть, они точно не вернутся домой. Они их просто выкидывали.

А.М. — Нет, такого не было. Каждый солдат обязательно должен был зарегистрироваться, и каждому выдавался медальон. А вот куда они делись — это уже другой вопрос. Эта утка специально была пущена, потому что столько неизвестных солдат. Я не буду рассказывать, потому что это засекречено.

А.В. — Знаете, что касается этих медальонов — ситуация в 1941, 1942 годах была такая, что, в общем-то, их даже не выдавали. Наши отцы, которых призвали в течение первых часов или дней войны, когда немцы разгромили всю нашу армию — они уезжали просто по приказу, по звонку: всем мужикам из такой-то деревни быстро явиться… Иногда повестки военкомата приходили уже после этого. Или, например, их поезд разбомбили в тот же день, разные трагические ситуации были.

Когда мы занимались поисками по документам, мы обнаружили, что часто написаны фамилия, имя, год рождения, откуда призвался, а других данных нет. И вот мы выяснили, почему… У нас в крюковской школе, которая сейчас 229-я, работала наша выпускница Раиса Ивановна Зотова; к сожалению, она уже умерла. Окончив университет, она пришла работать в эту школу и сразу занялась поисковой работой. Первые 39 фамилий, которые были высечены на памятнике в Крюково — это они нашли. Они ездили на картошку в соседние деревни, и там им рассказывали старожилы, что очень часто случалось именно так — документы не успевали догнать людей.

Ольга Сергеева, учитель истории и директор музея зеленоградской школы 1150 имени К.К.Рокоссовского, дважды героя Советского Союза, маршала, под командованием которого 16-я армия вела бои на Крюковской земле в период битвы за Москву.

— Нашему музею уже 10 лет, он был открыт в канун 60-летия Победы, 8 мая 2005 года. Поискового отряда у нас нет, но музей появился благодаря тому, что объединились родственники наших учеников и совет ветеранов 16-го микрорайона. Среди наших самых интересных экспонатов я бы выделила одеяло Константина Константиновича Рокоссовского, которое с ним было все годы и дни войны, а еще солдатские каски — мимо них дети спокойно пройти не могут, у них сразу масса вопросов. У нас очень много оружия, стоят две масленки для чистки оружия, одна советского солдата, другая немецкая, есть часть немецкой губной гармошки, фонари… Вся эта экспозиция собрана на энтузиазме ветеранов, учителей, учеников и их родственников.

У нас в 16-м микрорайоне живет замечательный наш ветеран Великой Отечественной войны Николай Дмитриевич Лаптев, дай бог ему всего хорошего — всякий раз, когда мы к нему приходим, он нам рассказывает что-нибудь интересное, и дети слушают его всегда затаив дыхание.

Недавно к нам приезжали дочь Рокоссовского Надежда Константиновна и его внук Константин Вильевич. У нас в гостях были дети, которые прошли концлагеря. Появилась новая экспозиция — «Концентрационный лагерь Озаричи», это в Белоруссии, и «Концентрационный лагерь Красный берег», который, вы меня простите за такой глагол, «специализировался» на детях. Там детей сначала немного откармливали, а потом у них брали кровь. Что касается Озаричей — это лагерь, который был построен просто на болоте, выжить там не было никакой возможности. И вот эти несколько десятков человек, которые остались в живых, приезжали к нам и рассказывали. И тоже спокойно это слушать без слез было практически невозможно.

Фрагмент колючей проволоки из концлагеря «Озаричи», переданный музею в 2011 году Пашковским Евгением Сафроновиче

Е.П. — Как ваши ученики воспринимают, когда бывшие дети войны рассказывают им свою историю? Понятно, что взрослые просто плачут, а дети-то как?

О.С. — Действительно затаив дыхание, очень внимательно. Слез не бывает обычно, но как только на нас посмотрят — все, тогда уже «мокрый процесс» пошел. Обвинять их в том, что они жестокосердные, мне кажется, еще рановато. Просто надо сделать так, чтобы это было понятно и чтобы такие живые встречи происходили как можно чаще. Когда рассказывает человек, который это пережил, мне кажется, вся аудитория воспринимает его настроение.

А.В. — Вы знаете, хочу сказать с грустью, что нравственный потенциал Победы у нас все время утончается. Мы вроде бы проводим очень много нужных мероприятий… Я уже с 1990 года, четверть века занимаюсь этими проблемами. Приведу пример: когда мы эту могилку нашли в 11-м микрорайоне, мы ее обустроили, посадили елочки. И я, поскольку я недалеко живу, все время приходила в лес присмотреть за ними. И однажды прихожу и вижу — могила разрыта. Это было в 2004 году, накануне 60-летия Победы. Оказалось, при подготовке к 60-летию Победы в Подмосковье проводят, как бы это назвать, «инвентаризацию» всех захоронений, потому что слишком много разных памятников… ну и в частности эту могилку решили проверить. Я говорю: «Да вы что! Вы соберите людей, которые здесь жили! Это же учительница была, которая…» и так далее. Конечно, могилу зарыли, но такой эпизод был. Поэтому надо, конечно, делать меньше мероприятий для галочки, а больше через сопереживание.

Вопросы зрителей

— Зачем копать войну? Я не услышал ответа на вопрос. Много чего сделано, работа идет, музеи — да, но всё-таки, зачем?

А.М. — Любопытство. И патриотизм, естественно. Пополнять музей чем-то надо.

А.В. — Но когда вы находите останки, вы же их предаёте земле?

А.М. — Нет. Находятся останки, складываются в целлофановый пакет, подписываются — советский солдат или немецкий солдат. У нас в музее много фотографий: например, под Ржевом стоит крест в поле, и вот под ним выкладываются эти пакеты; покосившийся крестик тоже стоит — под него немцев. Осенью приезжает большое объединение «Тризна», собирает все эти пакеты и вывозит под Ржев, там есть одно немецкое кладбище и одно советское, и все эти останки там и перезахороняют.

А.В. — Поэтому даже ваше любопытство, оно выливается в очень благородное дело — в конце концов, разрозненные где-то души посмотрят, что они среди своих, я так понимаю поисковые работы.

А.М. — Мы работаем по всей стране, часто выезжаем в области, и вот в какую-нибудь деревню приедем, а там местные жители разные истории рассказывают. В Тверской области были, смотрю — бабушка ходит. Я спрашиваю: «Вы войну видели?» Она говорит: «Сейчас расскажу». Ей выносят кресло во двор, она садится… Самая интересная история была такая: в их деревню, где она живет до сих пор, пришли немцы. Через три километра, через поле, в лесу стояли наши войска. Была зима. И немцы каждую ночь поджигали дома с краю деревни, чтобы поле просматривалось, и наши не делали набеги. И она рассказывает: захватили трех наших бойцов, они жили в сарае, зимой. Один из них попросился по нужде, в одних кальсонах был — и сбежал, перебежал к нашим в мороз по этому полю. И самое интересное, что когда весной наступление пошло, он пришел к этой бабушке, жив и здоров. Вот такие бывают случаи.

— Я бы хотела обратиться к представителю школы. Вы обозначили общение, встречи детей с ветеранами как основной механизм трансляций этих военных эмоций. Но жизнь идет, и в следующем поколении или через поколение у нас этой возможности может не быть. А государственная политика сейчас больше акцентирует внимание на Великой Отечественной войне как на культе, а не на эмоциональных переживаниях и их передаче. Зачастую это принимает гротескные и вульгарные формы: колбаса длиной в три тысячи километров с георгиевской ленточкой. Настрой у людей действительно какой-то такой агонистический, одержимый. Как мы будем транслировать детям эмоции, ощущения, чувства, правильное отношение к Великой Отечественной войне через поколение, через два поколения, как вы думаете?

О.С. — Опираясь на документальный материал, полагаю, на какие-то архивные съемки. Мне кажется, это самое оптимальное, что может действительно воздействовать на чувства детей. Достаточно посмотреть несколько кадров о том, каково было людям в концлагере, чтобы до детей дошло. Единственное — наверное, все-таки не надо с этим перебарщивать, больше надо подключать средства массовой информации. Но опять же не в гротескной форме. Во всем всегда хороша мера.

Ю.К. — Вот, например, есть такой фильм «Обыкновенный фашизм». Его можно детям смотреть, с вашей точки зрения?

О.С. — Мне кажется, только старшеклассникам. Потому что там есть такие моменты, которые все-таки совсем маленьким детям не стоит показывать.

Ю.К. — Хороший вопрос: действительно, есть внешние ура-атрибуты, например, на машинах пишут «На Берлин!», «Спасибо деду за Победу» и прочее — как вам это?

О.С. — Кощунством, наверное, не назову, ничего страшного. С другой стороны, хотелось бы, чтобы они понимали смысл этого. Хуже, если кругом появятся свастики.

— При увеличении количества всегда утрачивается качество, то есть происходит некоторая десакрализация Великой Отечественной войны. Из всех ваших ответов можно сделать вывод, что мы раскапываем войну для того, чтобы о ней помнили, чтобы грамотно и корректно транслировать ее.

А.М. — Все правильно.

А.В. — Отвечу, как я понимаю. Когда мы начали собирать информацию десять лет тому назад, я стала записывать все воспоминания своих коллег, и мы написали книжку «Земляки». У меня была такая концепция: донести до детей последующих поколений весь трагизм и все величие войны можно, используя выразительные средства. В книге каждый эпизод подкреплен каким-то стихотворением поэтов, не вернувшихся с войны.

Мы выпустили эту книгу в основном на свои деньги, без всякой бюджетной поддержки… Мы, уцелевшие дети войны, сейчас не считаемся с деньгами, мы только хотим пожить подольше и то, что есть в нас, передать другому поколению. И вот эти книжки — они читаются… Вы знаете, когда мне плохо, я начинаю читать и думаю: «Да, были времена значительно хуже, а люди значительно лучше, и нужно все это передать другим».

Все 450 экземпляров первого издания книги мы передали под расписку школам. Я пошла в РОНО и предложила, как педагог, провести методическую встречу с представителями школ — воспитательной работы, музеев и так далее — чтобы рассказать, как использовать книгу, в какой теме. Конечно, это проигнорировали, и откликнулись всего две школы, с которыми мы сейчас продолжаем работать.

- Полмесяца назад я прочитала в «Московском комсомольце» про монумент «Ежи», около которого власти дали разрешение «Икею» строить — а первый владелец сети «Икея», оказывается, по всей Европе служил в войсках СС.

А.В. — Я не уважаю «Московский комсомолец» и не читаю его. Ну зачем, причем здесь… Это же история. Вообще когда поставили «Ежи», мы даже сами не знали, две версии ходили: первая — они в честь тех москвичей и жителей пригорода, которые строили оборонительные сооружения, вторая версия — несколько немецких мотоциклистов, по-моему, прорвались на этом участке. Какая из них верная, я не знаю.

Монумент «Противотанковые ежи» на Ленинградке дополнили 3D-подсветкой (Фото: Дарья Егорова (vk.com/egorova_ds))

А что касается информации — еще не то бывает. Я перестала читать и «Комсомольскую правду» после того, как там написали, что 28 панфиловцев не было. Я разобралась в этой теме и поняла, что это недобросовестность журналиста. Подвиг был, панфиловцы были, но 28 фамилий — это не соответствует действительности. Это все знают и все молчат. Почему? Потому что это политически нецелесообразно сейчас говорить. Действительно был бой, было уничтожено 50 танков. Но вот так, журналист захотел себе сделать карьеру, и сделал её.

— Я из Менделеево, собираюсь писать статью о том времени и хочу понять для себя и для многих других: есть ли у нас какая-то официальная программа на государственном уровне проведения всех этих раскопок, нахождения останков, захоронений? Есть ли какое-то министерство, которое выделяет определенные средства, или это все так и останется самодеятельностью? Как у нас это все на государственном уровне?

А.М. — Никак. Голый энтузиазм.

— И второй вопрос о 41-м километре Ленинградского шоссе. Огромный курган, все знают эти три штыка — символ трех родов войск. Я читала, 800 человек там захоронено. Знает ли кто-то из присутствующих что-нибудь подробнее по этому вопросу? Спасибо.

А.В. — Я знаю. Дело в том, что самые мощные бои в нашем районе шли на станции Крюково и на 40-м километре Ленинградского шоссе. Это понятно, две стратегические линии. Сколько там погибло? Конечно, очень много, и осталось много воспоминаний.

Вначале в деревне Матушкино была могилка, за которой ухаживали местные жители, которые похоронили тех, кто погиб непосредственно в Матушкино. Когда наступила весна 1942 года, как рассказывают очевидцы, кругом были трупы, стали создаваться отряды по перезахоронению — хоронили уже за Ленинградским шоссе, на той стороне. Туда перенесли и останки из могилы в Матушкино, получилась братская могила. В 1952 году над ней открылся памятник, мы все торжественно шли из Крюково четыре километра туда с цветами. И там были фамилии. Среди наших земляков очень много матушкинских, которые все это знают не понаслышке.

Когда строили Зеленоград, тоже находили останки и их торжественно переносили в эту могилу. А потом Зеленоград рос, и Покровский со своей мастерской сделали вот этот самый грандиозный памятник, Штыки, который закрыл могилу вместе с фамилиями — и мы думали, что навсегда.

Первый обелиск погибшим воинам на Ленинградском шоссе (источник: zelao41.ru/galereya)

40 км Ленинградского шоссе. Строительство монумента у братской могилы (источник: zelao41.ru/galereya/)

Когда мы с земляками начали заниматься этой проблемой, то нашли, во-первых, 512 человек не увековеченных и похороненных в Крюково — сейчас их имена уже есть на мемориальной плите памятника на Привокзальной площади. Во-вторых, нашли документально подтвержденные фамилии 209 человек, которые были похоронены в могилке, которую накрыл холм со Штыками. Погибшие защитники Москвы, захороненные в братской могиле на 40-м километре Ленинградского шоссе, погибшие при защите Москвы зимой 1941-42 года.

Вы задали вопрос, есть ли у нас система в стране. Нет у нас системы. Я за десять лет это хорошо поняла. Хотя государство направляет на это огромные деньги.

Ю.К. — У меня такой вопрос: само понятие «братская могила» подразумевает, что разбросанные останки солдат приносили в одно место и там хоронили, а сверху делали насыпь, курган. Можно ли утверждать, что курган «Штыки» — символический, а останки воинов находятся в некотором радиусе вокруг него? Или он именно накрыл ту самую братскую могилу, где уже лежали останки?

А.В. — Нет, не символически, раз мы нашли 209 фамилий. Я же ездила в Солнечногорский военкомат, они дали 178 фамилий и рассказали: «Мы все по переписи передали в ваш военкомат». Тогда я пошла вначале в префектуру, потом в военкомат Зеленограда, там говоря: «Никаких списков нет». Я говорю: «Послушайте, но у нас списки есть. К 65-летию мы уже не успеем, но вы хоть озвучьте в докладе, дайте инструкции, чтобы детям рассказать, что действительно захоронены эти люди! Эта проблема уже получила огласку, у вас могут быть неприятности», и так далее, агрессивно начала действовать. Дело в том, что мы даже нашли деньги и спонсоров, но им нужна была синяя печать, которую дает префектура и военкомат.

Тогда начальник военкомата вызывает своих помощников, а они приняли меня за проверяющую и привели в одну комнату — и там женщина вытаскивает свою картотеку. И вдруг я вижу вот этот штык, а под штыком 201 человек — и мы на тот момент считали, что нашли 201 фамилию. Мы договорились сверить наши списки, я на следующий день пришла, но уже все поменялось. Мне сказали: «Нет, мы не имеем права» и официально написали, что по закону не должны заниматься эксгумацией. Ну как можно говорить с человеком, если он не понимает слова «эксгумация»? Мы ведь работаем только с документами…

Ю.К. — Я знаю, что вопросом увековечивания этих имён на мемориале «Штыки» вместе с вами занимается один из зеленоградских депутатов, Титов. Ищет деньги, чтобы сделать табличку с этими именами, чтобы «Штыки», наконец, перестали быть безымянной могилой.

А.В. — Да, это же необходимо, иначе у нас получается какая-то языческая могила, с нее же катаются на санках! Но сейчас вопрос уже решается, процесс пошёл, я здесь и Драгункину подключила. А до этого никак не могли сдвинуть это с мертвой точки. В префектуру мы эти фамилии сдали давным-давно, а они нас зачем-то направили опять в архив — но мы же с архивными материалами работаем по книгам памяти, в Интернете.

Монумент «Штыки» стал трамплином и горкой, но в ноябре 2014 там установили запрещающую табличку - после просьб жителей

Я писала Шойгу, у него в Министерстве обороны есть отдел по увековечению памяти, оттуда письмо отправили Собянину, и его заместитель мне ответил, что по информации нашего краеведческого музея документов нет, и они вопрос закрыли. Тогда я уже решила идти ва-банк, потому что мы уходим из жизни, нас остается все меньше и меньше, и если мы сейчас это не сделаем, то никто не сделает. Написала Жириновскому, от него ушёл депутатский запрос зачем-то к губернатору Московской области. Потом мне позвонили из управы Крюково: «Зачем вы везде пишете»? То есть, я им всем надоела. Я и говорю: «А если бы я не писала, вы бы меня на порог не пустили». Вот так.

Теперь все фамилии у нас есть, они получены на основе архивных данных. Я как историк знаю: если у нас недостаточно подтверждения — мы эту фамилию, к сожалению, вычеркиваем. Так что наша программа десятилетия на этом заканчивается. Мы, по существу, решили три проблемы.

Е.П. — Спасибо вам огромное за вашу работу, и спасибо всем нашим гостям. Итак, зачем откапывать войну? Выходит, что у нас не только большинство граждан вспоминают о войне ко Дню Победы, но и само государство не очень заинтересовано в поиске достоверных исторических сведений, — имен, находок, первоисточников, воспоминаний и архивных данных, — а может быть, в их обнародовании. Спасибо вам за то, что вы тратите на это силы постоянно, а не один раз в год или к юбилею Победы. Наверно, главная наша память о войне должна заключаться именно в таких человеческих вещах и воспоминаниях…